выходили из определившейся в их понятии рамки.
- Может быть; но ведь это такое удовольствие, какого я в жизнь свою не
испытывал. И дурного ведь ничего нет. Не правда ли? - отвечал Левин. -
Что же делать, если им не нравится. А впрочем, я думаю, что ничего. А?
- Вообще, - продолжал Сергей Иванович, - ты, как я вижу, доволен своим
днем.
- Очень доволен. Мы скосили весь луг. И с каким стариком я там подру-
жился! Это ты не можешь себе представить, что за прелесть!
- Ну, так доволен своим днем. И я тоже. Во-первых, я решил две шахмат-
ные задачи, и одна очень мила, - открывается пешкой. Я тебе покажу. А
потом думал о нашем вчерашнем разговоре.
- Что? о вчерашнем разговоре? - сказал Левин, блаженно щурясь и отду-
ваясь после оконченного обеда и решительно не в силах вспомнить, какой
это был вчерашний разговор.
- Я наложу, что ты прав отчасти. Разногласие наше заключается в том,
что ты ставишь двигателем личный интерес, а я полагаю, что интерес обще-
го блага должен быть у всякого человека, стоящего на известной степени
образования. Может быть, ты и прав, что желательнее была бы заинтересо-
ванная материально деятельность. Вообще ты натура слишком
prime-sautiere, как говорят французы; ты хочешь страстной, энергической
деятельности или ничего.
Левин слушал брата и решительно ничего не понимал и не хотел понимать.
Он только боялся, как бы брат не спросил его такой вопрос, по которому
будет видно, что он ничего не слышал.
- Так-то, дружок, - сказал Сергей Иванович, трогая его по плечу.
- Да, разумеется. Да что же! Я не стою за свое, - отвечал Левин с
детскою, виноватою улыбкой. "О чем бишь я спорил? - думал он. - Разуме-
ется, и я прав и он прав, и все прекрасно. Надо только пойти в контору
распорядиться". Он встал, потягиваясь и улыбаясь.
Сергей Иванович тоже улыбнулся.
- Хочешь пройтись, пойдем вместе, - сказал он, не желая расставаться с
братом, от которого так и веяло свежестью и бодростью. - Пойдем, зайдем
и в контору, если тебе нужно.
- Ах, батюшки! - вскрикнул Левин так громко, что Сергей Иванович испу-
гался.
- Что, что ты?
- Что рука Агафьи Михайловны? - сказал Левин,. ударяя себя по голове.
- Я и забыл про нее.
- Лучше гораздо.
- Ну, все-таки я сбегаю к ней. Ты не успеешь шляпы надеть, я вернусь.
И он, как трещотка, загремел каблуками, сбегая с лестницы.
VII
В то время как Степан Аркадьич приехал в Петербург для исполнения са-
мой естественной, известной всем служащим, хотя и непонятной для неслу-
жащих, нужнейшей обязанности, без которой нет возможности служить, - на-
помнить о себе в министерстве, - и при исполнении этой обязанности, взяв
почти все деньги из дому, весело и приятно проводил время и на скачках и
на дачах, Долли с детьми переехала в деревню, чтоб уменьшить сколько
возможно расходы. Она переехала в свою приданую деревню Ергушово, ту са-
мую, где весной был продан лес и которая была в пятидесяти верстах от
Покровского Левина.
В Ергушове большой старый дом был давно сломан, и еще князем был отде-
лан и увеличен флигель. Флигель лет двадцать тому назад, когда Долли бы-
ла ребенком, был поместителен и удобен, хоть и стоял, как все флигеля,
боком к выездной аллее и к югу. Но теперь флигель этот был стар и гнил.
Когда еще Степан Аркадьич ездил весной продавать лес, Долли просила его
оомотреть дом и велеть поправить что нужно. Степан Аркадьич, как и все
виноватые мужья, очень заботившийся об удобствах жены, сам осмотрел дом
и сделал распоряжения обо всем, по его понятию, нужном. По его понятию,
надо была перебить кретоном всю мебель, повесить гардины, расчистить
сад, сделать мостик у пруда и посадить цветы; но он забыл много других
необходимых вещей, недостаток которых потом измучал Дарью Александровну.
Как ни старался Степан Аркадьич быть заботливым отцом и мужем, он ни-
как не мог помнить, что у него есть жена и дети. У него были холостые
вкусы, только с ними он соображался. Вернувшись в Москву, он с гордостью
объявил жене, что все приготовлено, что дом будет игрушечка и что он ей
очень советует ехать. Степану Аркадьичу отъезд жены в деревню был очень
приятен во всех отношениях: и детям здорово, и расходов меньше , и ему
свободнее. Дарья же Александровна считала переезд в деревню на лето не-
обходимым для детей, в особенности для девочки, которая не могла попра-
виться после скарлатины, и, наконец, чтоб избавиться от мелких унижений,
мелких долгов дровянику, рыбнику, башмачнику, которые измучали ее. Сверх
того, отъезд был ей приятен еще и потому, что она мечтала залучить к се-
бе в деревню сестру Кити, которая должна была возвратиться из-за границы
в середине лета, и ей предписано было купанье. Кити писала с вод, что
ничто ей так не улыбается, как провести лето с Долли в Ергушове, полном
детских воспоминаний для них обеих.
Первое время деревенской жизни было для Долли очень трудное. Она жива-
ла в деревне в детстве, и у ней осталось впечатление, что деревня есть
спасение от всех городских неприятностей, что жизнь там хотя и не краси-
ва (с этим Долли легко мирилась), зато дешева и удобна: все есть, все
дешево, все можно достать, и детям хорошо. Но теперь, хозяйкой приехав в
деревню, она увидела, что это все совсем не так, как она думала.
На другой день по их приезде пошел проливной дождь, и ночью потекло в
коридоре и в детской, так что кроватки перенесли в гостиную. Кухарки
людской не было; из девяти коров оказались, по словам скотницы, одни
тельные, другие первым теленком, третьи стары, четвертые тугосиси; ни
масла, ни молока даже детям недоставало. Яиц не было. Курицу нельзя было
достать; жарили и варили старых, лиловых, жилистых петухов. Нельзя было
достать баб, чтобы вымыть полы, - все были на картошках. Кататься нельзя
было, потому что одна лошадь заминалась и рвала в дышле. Купаться было
негде, - весь берег реки был истоптан скотиной и открыт с дороги; даже
гулять нельзя было ходить, потому что скотина входила в сад через сло-
манный забор, и был один страшный бык, который ревел и потому, должно
быть, бодался. Шкафов для платья не было. Какие были, те не закрывались
и сами открывались, когда проходили мимо их. Чугунов и корчаг не было;
котла для прачечной и даже гладильной доски для девичьей не было.
Первое время, вместо спокойствия и отдыха попав на эти страшные, с ее
точки зрения, бедствия, Дарья Александровна была в отчаянии: хлопотала
изо всех сил, чувствовала безвыходность положения и каждую минуту удер-
живала слезы, навертывавшиеся ей на глаза. Управляющий, бывший вахмистр,
которого Степан Аркадьич полюбил и определил из швейцаров за его краси-
вую и почтительную наружность, не принимал никакого участия в бедствиях
Дарьи Александровны, говорил почтительно: "Никак невозможно, такой народ
скверный", и ни в чем не помогал.
Положение казалось безвыходным. Но в доме Облонских, как и во всех се-
мейных домах, было одно незаметное, но важнейшее и полезнейшее лицо -
Матрена Филимоновна. Она успокоивала барыню, уверяла ее, что все образу-
ется (это было ее слово, и от нее перенял его Матвей), и сама, не торо-
пясь и не волнуясь, действовала.
Она тотчас же сошлась с приказчицей и в первый же день пила с нею и с
приказчиком чай под акациями и обсуждала все дела. Скоро под акациями
учредился клуб Матрены Филимоновны, и тут, через этот клуб, состоявший
из приказчицы, старосты и конторщика, стали понемногу уравниваться труд-
ности жизни, и через неделю действительно все образовалось. Крышу почи-
нили, кухарку, куму старостину, достали, кур купили, молока стало доста-
вать и загородили жердями сад, каток сделал плотник, к шкафам приделали
крючки, и они стали отворяться не произвольно, и гладильная доска, обер-
нутая солдатским сукном, легла с ручки кресла на комод, и в девичьей за-
пахло утюгом.
- Ну вот! а вс° отчаивались, - сказала Матрена Филимоновна, указывая
на доску.
Даже построили из соломенных щитов купальню. Лили стала купаться, и
для Дарьи Александровны сбылись хотя отчасти ее ожидания, хотя не спо-
койной, но удобной деревенской жизни. Спокойною с шестью детьми Дарья
Александровна не могла быть. Один заболевал, другой мог заболеть,
третьему недоставало чего-нибудь, четвертый выказывал признаки дурного
характера, и т. д. и т. д. Редко, редко выдавались короткие спокойные
периоды. Но хлопоты и беспокойства эти были для Дарьи Александровны
единственно возможным счастьем. Если бы не было этого, она бы оставалась
одна со своими мыслями о муже, который не любил ее. Но кроме того, как
ни тяжелы были для матери страх болезней, самые болезни и горе в виду
признаков дурных наклонностей в детях, - сами дети выплачивали ей уж те-
перь мелкими радостями за ее горести. Радости эти были так мелки, что
они незаметны были, как золото в песке, и в дурные минуты она видела од-
ни горести, один песок; но были и хорошие минуты, когда она видела одни
радости, одно золото.
Теперь, в уединении деревни, она чаще и чаще стала сознавать эти ра-
дости.. Часто, глядя на них, она делала всевозможные усилия, чтоб убе-
дить себя, что она заблуждается, что она, как мать, пристрастна к своим
детям; все-таки она не могла не говорить себе, что у нее прелестные де-
ти, все шестеро, все в разных родах, но такие, какие редко бывают, - и
была счастлива ими и гордилась ими.
VIII
В конце мая, когда уже все более или менее устроилось, она получила
ответ мужа на свои жалобы о деревенских неустройствах. Он писал ей, про-
ся прощения в том, что не обдумал всего, и обещал приехать при первой
возможности. Возможность эта не представилась, и до начала июня Дарья
Александровна жила одна в деревне.
Петровками, в воскресенье, Дарья Александровна ездила к обедне прича-
щать всех своих детей. Дарья Александровна в своих задушевных, философс-
ких разговорах с сестрой, матерью, друзьями очень часто удивляла их сво-
им вольнодумством относительно религии. У ней была своя странная религия
метемпсихозы, в которую она твердо верила, мало заботясь о догматах
церкви. Но в семье она - и не для того только, чтобы показывать пример,
а от всей души - строго исполняла все церковные требования, и то, что
дети около года не были у причастия, очень беспокоило ее, и, с полным
одобрением и сочувствием Матрены Филимоновны, она решила совершить это
теперь летом.
Дарья Александровна за несколько дней вперед обдумала, как одеть всех
детей. Были сшиты, переделаны и вымыты платья, выпущены рубцы и оборки,
пришиты пуговки и приготовлены ленты. Одно платье на Таню, которое взя-
лась шить англичанка, испортило много крови Дарье Александровне. Англи-
чанка, перешивая, сделала выточки не на месте, слишком вынула рукава и
совсем было испортила платье. Тане подхватило плечи так, что видеть было
больно. Но Матрена Филимоновна догадалась вставить клинья и сделать пе-
леринку. Дело поправилось, но с англичанкой произошла было почти ссора.
Наутро, однако, все устроилось, и к девяти часам - срок, до которого
просили батюшку подождать с обедней, - сияющие радостью, разодетые дети
стояли у крыльца пред коляской, дожидаясь матери.
В коляску, вместо заминающегося Ворона, запрягли, по протекции Матрены
Филимоновны, приказчикова Бурого, и Дарья Александровна, задержанная за-
ботами о своем туалете, одетая в белое кисейное платье, вышла садиться.
Дарья Александровна причесывалась и одевалась с заботой и волнением.
Прежде она одевалась для себя, чтобы быть красивой и нравиться; потом,
чем больше она старелась, тем неприятнее ей становилось одеваться; она
видела, как она подурнела. Но теперь она опять одевалась с удовольствием
и волнением. Теперь она одевалась не для себя, не для своей красоты, а
