кою хотела быть Кити. Поняв теперь ясно, что было самое важное, Кити не
удовольствовалась тем, чтобы восхищаться этим, но тотчас же всею душою
отдалась этой новой, открывшейся ей жизни. По рассказам Вареньки о том,
что делала мадам Шталь и другие, кого она называла, Кити уже составила
себе счастливый план будущей жизни. Она так же, как и племянница г-жи
Шталь, Aline, про которую ей много рассказывала Варенька, будет, где бы
ни жила, отыскивать несчастных, помогать и сколько можно, раздавать
Евангелие, читать Евангелие больным, преступникам, умирающим. Мысль чте-
ния Евангелия преступникам, как это делала Aline, особенно прельщала Ки-
ти. Но все это были тайные мечты, которые Кити не высказывала ни матери,
ни Вареньке.
Впрочем, в ожидании поры исполнять в больших размерах свои планы, Кити
и теперь, на водах, где было столько больных и несчастных, легко нашла
случай прилагать свои новые правила, подражая Вареньке.
Сначала княгиня замечала только, что Кити находится под сильным влия-
нием своего engouement, как она называла, к госпоже Шталь и в особеннос-
ти к Вареньке. Она видела, что Кити не только подражает Вареньке в ее
деятельности, но невольно подражает ей в ее манере ходить, говорить и
мигать глазами. Но потом княгиня заметила, что в дочери, независимо от
этого очарования, совершается какой-то серьезный душевный переворот.
Княгиня видела, что Кити читает по вечерам французское евангелие, ко-
торое ей подарила госпожа Шталь, чего она прежде не делала; что она из-
бегает светских знакомых и сходится с больными, находившимися под покро-
вительством Вареньки, и в особенности с одним бедным семейством больного
живописца Петрова. Кити, очевидно, гордилась тем, что исполняла в этом
семействе обязанности сестры милосердия. Все это было хорошо, и княгиня
ничего не имела против этого, тем более что жена Петрова была вполне по-
рядочная женщина и что принцесса, заметившая деятельность Кити, хвалила
ее, называя ангелом-утешителем. Все это было бы очень хорошо, если бы не
было излишества. А княгиня видела, что дочь ее впадает в крайность, что
она и говорила ей.
- Il ne faut jamais rien outrer , - говорила она ей.
Но дочь ничего ей не отвечала; она только думала в душе, что нельзя
говорить об излишестве в деле христианства. Какое же может быть изли-
шество в следовании учению, в котором велено подставить другую щеку,
когда ударят по одной, и отдать рубашку, когда снимают кафтан? Но княги-
не не нравилось это излишество, и еще более не нравилось то, что, она
чувствовала, Кити не хотела открыть ей всю свою душу. Действительно, Ки-
ти таила от матери свои новые взгляды и чувства. Она таила их не потому,
чтоб она не уважала, не любила свою мать, но только потому, что это была
ее мать. Она всякому открыла бы их скорее, чем матери.
- Что-то давно Анна Павловна не была у нас, - сказала раз княгиня про
Петрову. - Я звала ее. А она что-то как будто недовольна.
- Нет, я не заметила, maman, - вспыхнув, сказала Кити.
- Ты давно не была у них?
- Мы завтра собираемся сделать прогулку в горы, - отвечала Кити.
- Что же, поезжайте, - отвечала княгиня, вглядываясь в смущенное лицо
дочери и стараясь угадать причину ее смущения.
В этот же день Варенька пришла обедать и сообщила, что Анна Павловна
раздумала ехать завтра в горы.. И княгиня заметила, что Кити опять пок-
раснела.
- Кити, не было ли у тебя чего-нибудь неприятного с Петровыми? - ска-
зала княгиня, когда они остались одни. - Отчего она перестала присылать
детей и ходить к нам?
Кити отвечала, что ничего не было между ними и что она решительно не
понимает, почему Анна Павловна как будто недовольна ею. Кити ответила
совершенную правду. Она не знала причины перемены к себе Анны Павловны,
но догадывалась. Она догадывалась в такой вещи, которую она не могла
сказать матери, которой она не говорила и себе. Это была одна из тех ве-
щей которые знаешь, но которые нельзя сказать даже самой себе; так
страшно и постыдно ошибиться.
Опять и опять перебирала она в своем воспоминании все отношения свои к
этому семейству. Она вспоминала наивную радость, выражавшуюся на круглом
добродушном лице Анны Павловны при их встречах; вспоминала их тайные пе-
реговоры о больном, заговоры о том, чтоб отвлечь его от работы, которая
была ему запрещена, увести его гулять; привязанность меньшого мальчика
называвшего ее "моя Кити", не хотевшего без нее ложиться спать. Как все
было хорошо! Потом она вспомнила худую-худую фигуру Петрова с его длин-
ною шеей, в его коричневом сюртуке; его редкие вьющиеся волосы, вопроси-
тельные, страшные в первое время для Кити голубые глаза и его болезнен-
ные старания казаться бодрым и оживленным в ее присутствии. Она вспоми-
нала свое усилие в первое время, чтобы преодолеть отвращение, которое
она испытывала к нему, как и ко всем чахоточным, и старания, с которыми
она придумывала, что сказать ему. Она вспоминала этот робкий, умиленный
взгляд, которым он смотрел на нее, и странное чувство сострадания и не-
ловкости и потом сознания своей добродетельности, которое она испытывала
при этом. Как все это было хорошо! Но все это было первое время. Теперь
же, несколько дней тому назад, все вдруг испортилось. Анна Павловна с
притворной любезностью встречала Кити и не переставая наблюдала ее и му-
жа.
Неужели эта трогательная радость его при ее приближении была причиной
охлаждения Анны Павловны?
"Да, - вспоминала она, - что-то было ненатуральное в Анне Павловне и
совсем непохожее на ее доброту, когда она третьего дня с досадой сказа-
ла: "Вот, все дожидался вас, не хотел без вас пить кофе, хотя ослабел
ужасно".
"Да, может быть, и это неприятно ей было, когда я подала ему плед. Все
это так просто, но он так неловко это принял, так долго благодарил, что
и мне стало неловко. И потом этот портрет мой, который он так хорошо
сделал. А главное - этот взгляд, смущенный и нежный! Да, да, это так!- с
ужасом повторила себе Кити. - Нет, это не может, не должно быть! Он так
жалок!" - говорила она себе вслед за этим.
Это сомнение отравляло прелесть ее новой жизни.
XXXIV
Уже перед концом курса вод князь Щербацкий, ездивший после Карлсбада в
Баден и Киссинген к русским знакомым набраться русского духа, как он го-
ворил, вернулся к своим.
Взгляды князя и княгини на заграничную жизнь были совершенно противо-
положные. Княгиня находила все прекрасным и, несмотря на свое твердое
положение в русском обществе, старалась за границей походить на евро-
пейскую даму, чем она не была, - потому что она была русская барыня, - и
потому притворялась, что ей было отчасти неловко. Князь же, напротив,
находил за границей все скверным, тяготился европейской жизнью, держался
своих русских привычек и нарочно старался выказывать себя за границей
менее европейцем, чем он был в действительности.
Князь вернулся похудевший, с обвислыми мешками кожи на щеках, но в са-
мом веселом расположении духа. Веселое расположение его еще усилилось,
когда он увидал Кити совершенно поправившуюся. Известие о дружбе Кити с
госпожой Шталь и Варенькой и переданные княгиней наблюдения над какой-то
переменой, происшедшей в Кити, смутили князя и возбудили в нем обычное
чувство ревности ко всему, что увлекало его дочь помимо его, и страх,
чтобы дочь не ушла из-под его влияния в какие-нибудь недоступные ему об-
ласти. Но эти неприятные известия потонули в том море добродушия и весе-
лости, которые всегда были в нем и особенно усилились карлсбадскими во-
дами.
На другой день по своем приезде князь в своем длинном пальто, со свои-
ми русскими морщинами и одутловатыми щеками, подпертыми крахмаленными
воротничками, в самом веселом расположении духа пошел с дочерью на воды.
Утро было прекрасное; опрятные, веселые дома с садиками, вид красноли-
цых, красноруких, налитых пивом весело работающих немецких служанок и
яркое солнце веселили сердце; но чем ближе они подходили к водам, тем
чаще встречались больные, и вид их казался еще плачевнее среди обычных
условий благоустроенной немецкой жизни. Кити уже не поражала эта проти-
воположность. Яркое солнце, веселый блеск зелени, звук музыки были для
нее естественною рамкой всех этих знакомых лиц и перемен к ухудшению или
улучшению, за которыми она следила; но для князя свет и блеск июньского
утра и звуки оркестра, игравшего модный веселый вальс, и особенно вид
здоровенных служанок казались чем-то неприличным и уродливым в соедине-
нии с этими собравшимися со всех концов Европы, уныло двигавшимися мерт-
вецами.
Несмотря на испытываемое им чувство гордости и как бы возврата моло-
дости, когда любимая дочь шла с ним под руку, ему теперь как будто не-
ловко и совестно было за свою сильную походку, за свои крупные, облитые
жиром члены. Он испытывал почти чувство человека неодетого в обществе.
- Представь, представь меня своим новым друзьям, говорил он дочери,
пожимая локтем ее руку. - Я и этот твой гадкий Соден полюбил за то, что
он тебя так справил. Только грустно, грустно у вас. Это кто?
Кита называла ему те знакомые и незнакомые лица, которые они встреча-
ли. У самого входа в сад они встретили слепую m-me Berthe с проводницей,
и князь порадовался на умиленное выражение старой француженки когда она
услыхала голос Кити. Она тотчас с французским излишеством любезности за-
говорила с ним, хваля его за то, что у него такая прекрасная дочь, и в
глаза превознося до небес Кити и называя ее сокровищем, перлом и анге-
лом-утешителем.
- Ну, так она второй ангел, - сказал князь улыбаясь. - Она называет
ангелом нумер первый mademoiselle Вареньку.
- Оh! M-lle Варенька - это настоящий ангел, аllez, - подхватила m-me
Berthe.
В галерее они встретили и самую Вареньку. Она поспешно шла им навстре-
чу, неся элегантную красную сумочку.
- Вот и папа приехал!- сказала ей Кити.
Варенька сделала просто и естественно, как и все, что она делала, дви-
жение, среднее между поклоном и приседанием, и тотчас же заговорила с
князем, как она говорила со всеми, нестесненно и просто.
- Разумеется, я вас знаю, очень знаю, - сказал ей князь с улыбкой,по
которой Кити с радостью узнала, что друг ее понравился отцу. - Куда же
вы так торопитесь?
- Maman здесь, - сказала она, обращаясь к Кити. - Она не спала всю
ночь, и доктор посоветовал ей выехать. Я несу ей работу.
- Так это ангел нумер первый!- сказал князь, когда Варенька ушла.
Кити видела, что ему хотелось посмеяться над Варенькой, но что он ни-
как не мог этого сделать, потому что Варенька понравилась ему.
- Ну вот и всех увидим твоих друзей, - прибавил он, - и мадам Шталь,
если она удостоит узнать меня.
зажегшийся огонь насмешки в глазах князя при упоминании о мадам Шталь.
- Знал ее мужа и ее немножко, еще прежде, чем она в пиетистки записа-
лась.
- Что такое пиетистка, папа? - сбросила Кити, уже испуганная тем, что
то, что она так высоко ценила в госпоже Шталь, имело название.
- Я и сам не знаю хорошенько. Знаю только, что она за все благодарит
бога, за всякое несчастие, и за то, что у ней умер муж, благодарит бога.
Ну, и выходит смешно, потому что они дурно жили.
- Это кто? Какое жалкое лицо!- спросил он, заметив сидевшего на лавоч-
ке невысокого больного в коричневом пальто и белых панталонах, делавших
странные складки на лишенных мяса костях его ног.
Господин этот приподнял свою соломенную шляпу над вьющимися редкими
волосами, открывая высокий, болезненно покрасневший от шляпы лоб.
- Это Петров, живописец, - отвечала Кити, покраснев. - А это жена его,
- прибавила она, указывая на Анну Павловну, которая, как будто нарочно,
в то самое время, как они подходили, пошла за ребенком, отбежавшим по
дорожке.
- Какой жалкий, и какое милое у него лицо!- сказал князь. - Что же ты
