кой спрашивал о Степане Аркадьиче; но разговор шел преимущественно об-
щий, о петербургских служебных и общественных делах. После обеда он про-
вел полчаса с гостями и, опять с улыбкой пожал руку жене, вышел и уехал
в совет. Анна не поехала в этот раз ни к княгине Бетси Тверской, кото-
рая, узнав о ее приезде, звала ее вечером, ни в театр, где нынче была у
нее ложа. Она не поехала преимущественно потому, что платье, на которое
она рассчитывала, было не готово. Вообще, занявшись после отъезда гостей
своим туалетом, Анна была очень раздосадована. Пред отъездом в Москву
она, вообще мастерица одеваться не очень дорого, отдала модистке для пе-
ределки три платья. Платье нужно было так переделать, чтоб их нельзя бы-
ло узнать и они должны были быть готовы уже три дня тому назад. Оказа-
лось, что два платья были совсем не готовы, а одно переделано не так,
как того хотела Анна. Модистка приехала объясняться, утверждая, что так
будет лучше, и Анна разгорячилась так, что ей потом совестно было вспо-
минать. Чтобы совершенно успокоиться, она пошла в детскую и весь вечер
провела с сыном, сама уложила его спать, перекрестила и покрыла его оде-
ялом. Она рада была, что не поехала никуда и так хорошо провела этот ве-
чер. Ей так легко и спокойно было, так ясно она видела, что все, что ей
на железной дороге представлялось столь значительным, был только один из
обычных ничтожных случаев светской жизни и что ей ни пред кем, ни пред
собой стыдиться нечего. Анна села у камина с английским романом и ждала
мужа. Ровно в половине десятого послышался его звонок, и он вошел в ком-
нату.
- Наконец-то ты!- сказала она, протягивая ему руку.
Он поцеловал ее руку и подсел к ней.
- Вообще я вижу, что поездка твоя удалась, - сказал он ей.
- Да, очень, - отвечала она и стала рассказывать ему все сначала: свое
путешествие с Вронскою, свой приезд, случай на железной дороге. Потом
рассказала свое впечатление жалости к брату сначала, потом к Долли.
- Я не полагаю, чтобы можно было извинять такого человека, хотя он и
твой брат, - сказал Алексей Александрович строго.
Анна улыбнулась. Она поняла, что он сказал это именно затем, чтобы по-
казать, что соображения родства не могут остановить его в высказывании
своего искреннего мнения. Она знала эту черту в своем муже и любила ее.
- Я рад, что все кончилось благополучно и что ты приехала, - продолжал
он. - Ну, что говорят там про новое положение, которое я провел в сове-
те?
Анна ничего не слышала об этом положении, и ей стало совестно, что она
так легко могла забыть о том, что для него было так важно.
- Здесь, напротив, это наделало много шума, - сказал он с самодо-
вольною улыбкой.
Она видела, что Алексей Александрович хотел что-то сообщить ей прият-
ное для себя об этом деле, и она вопросами навела его на рассказ. Он с
тою же самодовольною улыбкой рассказал об овациях, которые были сделаны
ему вследствие этого проведенного положения.
- Я очень, очень был рад. Это доказывает, что, наконец, у нас начинает
устанавливаться разумный и твердый взгляд на это дело.
Допив со сливками и хлебом свой второй стакан чая, Алексей Александро-
вич встал и пошел в свой кабинет.
- А ты никуда не поехала; тебе, верно, скучно было? - сказал он.
- О нет!- отвечала она, встав за ним и провожая его чрез залу в каби-
нет. - Что же ты читаешь теперь? - спросила она.
- Теперь я читаю Duc de Lille, "Poesie des enfers", - отвечал он. -
Очень замечательная книга.
Анна улыбнулась, как улыбаются слабостям любимых людей, и, положив
свою руку под его, проводила его до дверей кабинета. Она знала его при-
вычку, сделавшуюся необходимостью, вечером читать. Она знала, что, нес-
мотря на поглощавшие почти все время служебные обязанности, он считал
своим долгом следить за всем замечательным, появлявшимся в умственной
сфере. Она знала тоже, что действительно его интересовали книги полити-
ческие, философские, богословские, что искусство было по его натуре со-
вершенно чуждо ему, но что, несмотря на это, или лучше вследствие этого,
Алексей Александрович не пропускал ничего того, что делало шум в этой
области, и считал своим долгом все читать. Она знала, что в области по-
литики, философии, богословия Алексей Александрович сомневался или отыс-
кивал; но в вопросах искусства и поэзии, в особенности музыки, понимания
которой он был совершенно лишен, у него были самые определенные и твер-
дые мнения. Он любил говорить о Шекспире, Рафаэле, Бетховене, о значении
новых школ поэзии и музыки, которые все были у него распределены с очень
ясною последовательностью.
- Ну, и бог с тобой, - сказала она у двери кабинета, где уже были при-
готовлены ему абажур на свече и графин воды у кресла. - А я напишу в
Москву.
Он пожал ей руку и опять поцеловал ее.
"Все-таки он хороший человек, правдивый, добрый и замечательный в сво-
ей сфере, - говорила себе Анна, вернувшись к себе, как будто защищая его
пред кем-то, кто обвинял его и говорил, что его нельзя любить. - Но что
это уши у него так странно выдаются! Или он обстригся?"
Ровно в двенадцать, когда Анна еще сидела за письменным столом, допи-
сывая письмо к Долли, послышались ровные шаги в туфлях, и Алексей Алек-
сандрович, вымытый, причесанный, с книгою под мышкой, подошел к ней.
- Пора, пора, - сказал он, особенно улыбаясь, и прошел в спальню.
"И какое право имел он так смотреть на него?" - подумала Анна, вспоми-
ная взгляд Вронского на Алексея Александровича.
Раздевшись, она вошла в спальню, но на лице ее не только не было того
оживления, которое в бытность ее в Москве так и брызгало из ее глаз и
улыбки: напротив, теперь огонь казался потушенным в ней или где-то дале-
ко припрятанным.
XXXIV
Уезжая из Петербурга, Вронский оставил свою большую квартиру на Морс-
кой приятелю и любимому товарищу Петрицкому.
Петрицкий был молодой поручик, не особенно знатный и не только не бо-
гатый, но кругом в долгах, к вечеру всегда пьяный и часто за разные и
смешные и грязные истории попадавший на гауптвахту, но любимый и товари-
щами и начальством. Подъезжая в двенадцатом часу с железной дороги к
своей квартире, Вронский увидал у подъезда знакомую ему извозчичью каре-
ту. Из-за двери еще на свой звонок он услыхал хохот мужчин и лепет женс-
кого голоса и крик Петрицкого: "Если кто из злодеев, то не пускать!"
Вронский не велел денщику говорить о себе и потихоньку вошел в первую
комнату. Баронесса Шильтон, приятельница Петрицкого, блестя лиловым ат-
ласом платья и румяным белокурым личиком и, как канарейка, наполняя всю
комнату своим парижским говором, сидела пред круглым столом, варя кофе.
Петрицкий в пальто и ротмистр Камеровский в полной форме, вероятно со
службы, сидели вокруг нее.
- Браво! Вронский!- закричал Петрицкий, вскакивая и гремя стулом. -
Сам хозяин! Баронесса, кофею ему из нового кофейника. Вот не ждали! На-
деюсь, ты доволен украшением твоего кабинета, - сказал он, указывая на
баронессу. - Вы ведь знакомы?
- Еще бы!- сказал Вронский, весело улыбаясь и пожимая маленькую ручку
баронессы. - Как же! старый друг.
- Вы домой с дороги, - сказала баронесса, - так я бегу. Ах, я уеду сию
минуту, если я мешаю.
- Вы дома там, где вы, баронесса, - сказал Вронский. - Здравствуй, Ка-
меровский, - прибавил он, холодно пожимая руку Камеровского.
- Вот вы никогда не умеете говорить такие хорошенькие вещи, - обрати-
лась баронесса к Петрицкому.
- Нет, отчего же? После обеда и я скажу не хуже.
- Да после обеда нет заслуги! Ну, так я вам дам кофею, идите умывай-
тесь и убирайтесь, - сказала баронесса, опять садясь и заботливо повора-
чивая винтик в новом кофейнике. - Пьер, дайте кофе, - обратилась она к
Петрицкому, которого она называла Пьер, по его фамилии Петрицкий, не
скрывая своих отношений с ним. - Я прибавлю.
- Испортите.
- Нет, не испорчу! Ну, а ваша жена? - сказала вдруг баронесса, переби-
вая разговор Вронского с товарищем. - Мы здесь женили вас. Привезли вашу
жену?
- Нет, баронесса. Я рожден цыганом и умру цыганом.
- Тем лучше, тем лучше. Давайте руку.
И баронесса, не отпуская Вронского, стала ему рассказывать, пересыпая
шутками, свои последние планы жизни и спрашивать его совета.,
- Он все не хочет давать мне развода! Ну что мне делать? (Он был муж
ее.) Я теперь хочу процесс начинать. Как вы мне посоветуете? Камеровс-
кий, смотрите, же за кофеем - ушел; вы видите, я занята делами! Я хочу
процесс, потому что состояние мне нужно мое. Вы понимаете ли эту глу-
пость, что я ему будто бы неверна, - с презрением сказала она, - и от
этого он хочет пользоваться моим имением.
Вронский слушал с удовольствием этот веселый лепет хорошенькой женщи-
ны, поддакивал ей, давал полушутливые советы и вообще тотчас же принял
свой привычный тон обращения с этого рода женщинами. В его петербургском
мире все люди разделялись на два совершенно противоположные сорта. Один
низший сорт: пошлые, глупые и, главное, смешные люди, которые веруют в
то, что одному мужу надо жить с одною женой, с которою он обвенчан, что
девушке надо быть невинною, женщине стыдливою, мужчине мужественным,
воздержанным и твердым, что надо воспитывать детей, зарабатывать свой
хлеб, платить долги, - и разные тому подобные глупости. Это был сорт лю-
дей старомодных и смешных. Но был другой сорт людей, настоящих, к кото-
рому они все принадлежали, в котором надо быть, главное, элегантным,
красивым, великодушным, смелым, веселым, отдаваться всякой страсти не
краснея и над всем остальным смеяться.
Вронский только в первую минуту был ошеломлен после впечатлений совсем
другого мира, привезенных им из Москвы, но тотчас же, как будто всунул
ноги в старые туфли, он вошел в свой прежний веселый и приятный мир.
Кофе так и не сварился, а обрызгал всех и ушел и произвел именно то
самое, что было нужно, то есть подал повод к шуму и смеху и залил доро-
гой ковер и платье баронессы.
- Ну, теперь прощайте, а то вы никогда не умоетесь, и на моей совести
будет главное преступление порядочного человека, нечистоплотность. Так
вы советуете нож к горлу?
- Непременно, и так, чтобы ваша ручка была поближе от его губ. Он по-
целует вашу ручку, и все кончится благополучно, - отвечал Вронский.
- Так нынче во Французском!- И, зашумев платьем, она исчезла.
Камеровский поднялся тоже, а Вронский, не дожидаясь его ухода, подал
ему руку и отправился в уборную. Пока он умывался, Петрицкий описал ему
в кратких чертах свое положение, насколько оно изменилось после отъезда
Вронского. Денег нет ничего. Отец сказал, что не даст и не заплатит дол-
гов. Портной хочет посадить, и другой тоже непременно грозит посадить.
Полковой командир объявил, что если эти скандалы не прекратятся, то надо
выходить. Баронесса надоела, как горькая редька, особенно тем, что все
хочет давать деньги; а есть одна, он ее покажет Вронскому, чудо, пре-
лесть, в восточном строгом стиле, "genre рабыни Ребекки, понимаешь". С
Беркошевым тоже вчера разбранился, и он хотел прислать секундантов, но,
разумеется, ничего не выйдет. Вообще же все превосходно и чрезвычайно
весело. И, не давая товарищу углубляться в подробности своего положения,
Петрицкий пустился рассказывать ему все интересные новости. Слушая столь
знакомые рассказы Петрицкого в столь знакомой обстановке своей трехлет-
ней квартиры, Вронский испытывал приятное чувство возвращения к привыч-
ной и беззаботной петербургской жизни.
- Не может быть! - закричал он, отпустив педаль умывальника, которым
он обливал свою красную здоровую шею. - Не может быть!- закричал он при
известии о том, что Лора сошлась с Милеевым и бросила Фертингофа. - И он
все так же глуп и доволен? Ну, а Бузулуков что?
- Ах, с Бузулуковым была история - прелесть! - закричал Петрицкий.. -
