сугроба у сирени, он подошел к скотной. Пахнуло навозным теплым паром,
когда отворилась примерзшая дверь, и коровы, удивленные непривычным све-
том фонаря, зашевелились на свежей соломе.. Мелькнула гладкая черно-пе-
гая широкая спина голландки. Беркут, бык, лежал с своим кольцом в губе и
хотел было встать, но раздумал и только пыхнул раза два, когда проходили
мимо. Красная красавица, громадная, как гиппопотам, Пава, повернувшись
задом, заслоняла от входивших теленка и обнюхивала его.
Левин вошел в денник, оглядел Паву и поднял красно-пегого теленка на
его шаткие длинные ноги. Взволнованная Пава замычала было, но успокои-
лась, когда Левин подвинул к ней телку, и, тяжело вздохнув, стала лизать
ее шершавым языком. Телка, отыскивая, подталкивала носом под пах свою
мать и крутила хвостиком.
- Да сюда посвети, Федор, сюда фонарь, - говорил Левин, оглядывая тел-
ку. - В мать! Даром что мастью в отца. Очень хороша. Длинна и пашиста.
Василий Федорович, ведь хороша? - обращался он к приказчику, совершенно
примиряясь с ним за гречу под влиянием радости за телку.
- В кого же дурной быть? А Семен рядчик на другой день вашего отъезда
пришел. Надо будет порядиться с ним, Константин Дмитрич, - сказал при-
казчик. - Я вам прежде докладывал про машину.
Один этот вопрос ввел Левина во все подробности хозяйства, которое бы-
ло большое и сложное, и он прямо из коровника пошел в контору и, погово-
рив с приказчиком и с Семеном рядчиком, вернулся домой и прямо прошел
наверх в гостиную.
XXVII
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал
весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и
противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый мир для Ле-
вина. Это был мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили тою
жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и кото-
рую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.
Левин едва помнил свою мать. Понятие о ней было для него священным
воспоминанием, и будущая жена его должна была быть в его воображении
повторением того прелестного, святого идеала женщины, каким была для не-
го мать.
Любовь к женщине он не только не мог себе представить без брака, но он
прежде представлял себе семью, а потом уже ту женщину, которая даст ему
семью. Его понятия о женитьбе поэтому не были похожи на понятия
большинства его знакомых, для которых женитьба была одним из многих об-
щежитейских дел; для Левина это было главным делом жизни, от которого
зависело все ее счастье. И теперь от этого нужно было отказаться!
Когда он вошел в маленькую гостиную, где всегда пил чай, и уселся в
своем кресле с книгою, а Агафья Михайловна принесла ему чаю и со своим
обычным: "А я сяду, батюшка", села на стул у окна, он почувствовал что,
как ни странно это было, он не расстался с своим мечтами и что он без
них жить не может. С ней ли, с другою ли, но это будет. Он читал книгу,
думал о том, что читал, останавливаясь, чтобы слушать Агафью Михайловну,
которая без устали болтала; и вместе с тем разные картины хозяйства и
будущей семейной жизни без связи представлялись его воображению. Он
чувствовал, что в глубине его души что-то устанавливалось, умерялось и
укладывалось.
Он слушал разговор Агафьи Михайловны о том, как Прохор бога забыл и на
те деньги, что ему подарил Левин, чтобы лошадь купить, пьет без просыпу
и жену избил до смерти; он слушал и читал книгу и вспоминал весь ход
своих мыслей, возбужденных чтением. Это была книга Тиндаля о теплоте. Он
вспоминал свои осуждения Тиндалю за его самодовольство в ловкости произ-
водства опытов и за то, что ему недостает философского взгляда. И вдруг
всплывала радостная мысль: "Через два года будут у меня в стаде две гол-
ландки, сама Пава еще может быть жива, двенадцать молодых Беркутовых до-
черей, да подсыпать на казовый конец этих трех - чудо!" Он опять взялся
за книгу.
"Ну хорошо, электричество и теплота одно и то ж, но возможно ли в
уравнении для решения вопроса поставить одну величину вместо другой?
Нет. Ну так что же? Связь между всеми силами природы и так чувствуется
инстинктом... Особенно приятно, как Павина дочь будет уже красно-пегою
коровой, и все стадо, в которое п о д с ы п а т ь этих трех... Отлично!
Выйти с женой и гостями встречать стадо... Жена скажет: мы с Костей, как
ребенка, выхаживали эту телку. Как это может вас так интересовать? ска-
жет гость. Все, что его интересует, интересует меня. Но кто она?" И он
вспоминал то, что произошло в Москве... "Ну что же делать?.. Я не вино-
ват. Но теперь все пойдет по-новому. Это вздор, что не допустит жизнь,
что прошедшее не допустит. Надо биться, чтобы лучше, гораздо лучше
жить..." Он приподнял голову и задумался. Старая Ласка, еще не совсем
переварившая радость его приезда и бегавшая, чтобы полаять на дворе,
вернулась, махая хвостом и внося с собой запах воздуха, подошла к нему,
подсунула голову под его руку, жалобно подвизгивая и требуя, чтоб он по-
ласкал ее.
- Только не говорит, - сказала Агафья Михайловна. - А пес... Ведь по-
нимает же, что хозяин приехал и ему скучно.
- Отчего же скучно?
- Да разве я не вижу, батюшка? Пора мне господ знать. Сызмальства в
господах выросла. Ничего, батюшка. Было бы здоровье да совесть чиста.
Левин пристально смотрел на нее, удивляясь тому, как она поняла его
мысли.
- Что ж, принесть еще чайку? - сказала она и, взяв чашку, вышла.
Ласка все подсовывала голову под его руку. Он погладил ее, и она тут
же у ног его свернулась кольцом, положив голову на высунувшуюся заднюю
лапу. И в знак того, что теперь все хорошо и благополучно, она слегка
раскрыла рот, почмокала губами и, лучше уложив около старых зуб липкие
губы, затихла в блаженном спокойствии. Левин внимательно следил за этим
последним ее движением.
"Так-то и я!- сказал он себе, - так-то и я! Ничего... Все хорошо".
XXVIII
После бала, рано утром, Анна Аркадьевна послала мужу телеграмму о сво-
ем выезде из Москвы в тот же день.
- Нет, мне надо, надо ехать, - объясняла она невестке перемену своего
намерения таким тоном, как будто она вспомнила столько дел, что не пе-
речтешь, - нет, уж лучше нынче!
Степан Аркадьич не обедал дома, но обещал приехать проводить сестру в
семь часов.
Кити тоже не приехала, прислав записку, что у нее голова болит. Долли
и Анна обедали одни с детьми и англичанкой. Потому ли, что дети непосто-
янны или очень чутки и почувствовали, что Анна в этот день совсем не та-
кая, как в тот, когда они так полюбили ее, что она уже не занята ими, -
но только они вдруг прекратили свою игру с тетей и любовь к ней, и их
совершенно не занимало то, что она уезжает. Анна все утро была занята
приготовлениями к отъезду. Она писала записки к московским знакомым, за-
писывала свои счеты и укладывалась. Вообще Долли казалось, что она не в
спокойном духе, а в том духе заботы, который Долли хорошо знала за собой
и который находит не без причины и большею частью прикрывает недо-
вольство собою. После обеда Анна пошла одеваться в свою комнату, и Долли
пошла за ней.
- Какая ты нынче странная!- сказала ей Долли
- Я? ты находишь? Я не странная, но я дурная. Эх, бывает со мной. Мне
все хочется плакать. Это очень глупо, но это проходит, - сказала быстро
Анна и нагнула покрасневшее лицо к игрушечному мешочку, в который она
укладывала ночной чепчик и батистовы платки. Глаза ее особенно блестели
и беспрестанно подергивались слезами. - Так мне из Петербурга не хоте-
лось уезжать, а теперь отсюда не хочется.
- Ты приехала сюда и сделала доброе дело, - сказала Долли, внимательно
высматривая ее.
Анна посмотрела на нее мокрыми от слез глазами.
- Не говори этого, Долли. Я ничего не сделала, не могла сделать. Я
часто удивляюсь, зачем люди сговорились портить меня. Что я сделала и
что могла сделать? У тебя в сердце нашлось столько любви, чтоб прос-
тить...
- Без тебя бог знает что бы было! Какая ты счастливая, Анна!- сказала
Долли. - У тебя все в душе ясно и хорошо.
- У каждого есть в душе свои skeletons, как говорят англичане.
- Какие же у тебя skeletons? У тебя все так ясно.
- Есть!- вдруг сказала Анна, и неожиданно после слез хитрая, смешливая
улыбка сморщила ее губы.
- Ну, так они смешные, твои skeletons, а не мрачные, - улыбаясь, ска-
зала Долли.
- Нет, мрачные. Ты знаешь, отчего я еду нынче, а не завтра? Это приз-
нание, которое меня давило, я хочу тебе его сделать, - сказала Анна, ре-
шительно откидываясь на кресле и глядя прямо в глаза Долли.
И, к удивлению своему, Долли увидала, что Анна покраснела до ушей, до
вьющихся черных колец волос на шее.
- Да, - продолжала Анна. - Ты знаешь, отчего Кити не приехала обедать?
Она ревнует ко мне. Я испортила...я была причиной того, что бал этот был
для нее мученьем, а не радостью. Но, право, право, я не виновата, или
виновата немножко, - сказала она, тонким голосом протянув слово "немнож-
ко".
- О, как ты это похоже сказала на Стиву!- смеясь, сказала Долли.
Анна оскорбилась.
- О нет, о нет! Я не Стива, - сказала она, хмурясь. - Я оттого говорю
тебе, что я ни на минуту даже не позволяю себе сомневаться в себе, -
сказала Анна.
Но в ту минуту, когда она выговаривала эти слова, она чувствовала, что
они несправедливы; она не только сомневалась в себе, она чувствовала
волнение при мысли о Вронском и уезжала скорее, чем хотела, только для
того, чтобы больше не встречаться с ним.
- Да, Стива мне говорил, что ты с ним танцевала мазурку и что он...
- Ты не можешь себе представить, как это смешно вышло. Я только думала
сватать, и вдруг совсем другое. Может быть, я против воли...
Она покраснела и остановилась.
- О, они это сейчас чувствуют!- сказала Долли.
- Но я была бы в отчаянии, если бы тут было что-нибудь серьезное с его
стороны, - перебила ее Анна. - И я уверена, что это все забудется и Кити
перестанет меня ненавидеть.
- Впрочем, Анна, по правде тебе сказать, я не очень желаю для Кити
этого брака. И лучше, чтоб это разошлось, если он, Вронский, мог влю-
биться в тебя в один день.
- Ах, боже мой, это было бы так глупо!- сказала Анна, и опять густая
краска удовольствия выступила на ее лице, когда она услыхала занимавшую
ее мысль, выговоренную словами. - Так вот, я и уезжаю, сделав себе врага
в Кити, которую я так полюбила. Ах, какая она милая! Но ты поправишь
это, Долли? Да?
Долли едва могла удерживать улыбку. Она любила Анну, но ей приятно бы-
ло видеть, что и у ней есть слабости.
- Врага? Это не может быть.
- Я так бы желала, чтобы вы все меня любили, как я вас люблю; а теперь
я еще больше полюбила вас, - сказала она со слезами на глазах. - Ах, как
я нынче глупа!
Она провела платком по лицу и стала одеваться.
Уже пред самым отъездом приехал опоздавший Степан Аркадьич, с красным,
веселым лицом и запахом вина и сигары.
Чувствительность Анны сообщилась и Долли, и, когда она в последний раз
обняла золовку, она прошептала:
- Помни, Анна: что ты для меня сделала, я ни когда не забуду. И помни,
что я любила и всегда буду любить тебя, как лучшего друга!
- Я не понимаю, за что, - проговорила Анна, целуя ее и скрывая слезы.
- Ты меня поняла и понимаешь. Прощай, моя прелесть!
XXIX
"Ну, все кончено, и слава богу!" - была первая мысль, пришедшая Анне
Аркадьевне, когда она простилась в последний раз с братом, который до
третьего звонка загораживал собою дорогу в вагоне. Она села на свой ди-
ванчик, рядом с Аннушкой, и огляделась в полусвете спального вагона.
"Слава богу, завтра увижу Сережу и Алексея Александровича, и пойдет моя
жизнь, хорошая и привычная, по-старому".
Все в том же духе озабоченности, в котором она находилась весь этот
