Вронский пошел за кондуктором в вагон и при входе в отделение остано-
вился, чтобы дать дорогу выходившей даме. С привычным тактом светского
человека, по одному взгляду на внешность этой дамы, Вронский определил
ее принадлежность к высшему свету. Он извинился и пошел было в вагон, но
почувствовал необходимость еще раз взглянуть на нее - не потому, что она
была очень красива, не по тому изяществу и скромной грации, которые вид-
ны были во всей ее фигуре, но потому, что в выражении миловидного лица,
когда она прошла мимо его, было что-то особенно ласковое и нежное. Когда
он оглянулся, она тоже повернула голову. Блестящие, казавшиеся темными
от густых ресниц, серые глаза дружелюбно, внимательно остановились на
его лице, как будто она признавала его, и тотчас же перенеслись на под-
ходившую толпу, как бы ища кого-то. В этом коротком взгляде Вронский ус-
пел заметить сдержанную оживленность, которая играла в ее лице и порхала
между блестящими глазами и чуть заметной улыбкой, изгибавшею ее румяные
губы. Как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее
воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке. Она потушила умышленно
свет в глазах, но он светился против ее воли в чуть заметной улыбке.
Вронский вошел в вагон. Мать его, сухая старушка с черными глазами и
букольками, щурилась, вглядываясь в сына, и слегка улыбалась тонкими гу-
бами. Поднявшись с диванчика и передав горничной мешочек, она подала ма-
ленькую сухую руку сыну и, подняв его голову от руки, поцеловала его в
лицо.
- Получил телеграмму? Здоров? Слава богу.
- Хорошо доехали? - сказал сын, садясь подле нее и невольно прислуши-
ваясь к женскому голосу из-за двери. Он знал, что это был голос той да-
мы, которая встретилась ему при входе.
- Я все-таки с вами не согласна, - говорил голос дамы.
- Петербургский взгляд, сударыня.
- Не петербургский, а просто женский, - отвечала она.
- Ну-с, позвольте поцеловать вашу ручку.
- До свиданья, Иван Петрович. Да посмотрите, не тут ли брат, и пошлите
его ко мне, - сказала дама у самой двери и снова вошла в отделение.
- Что ж, нашли брата? - сказала Вронская, обращаясь к даме.
Вронский вспомнил теперь, что это была Каренина.
Ваш брат здесь, - сказал он, вставая. - Извините меня, я не узнал вас,
да и наше знакомство было так коротко, - сказал Вронский, кланяясь, -
что вы, верно, не помните меня.
- О нет, - сказала она, - я бы узнала вас, потому что мы с вашею ма-
тушкой, кажется, всю дорогу говорили только о вас, - сказала она, позво-
ляя, наконец, просившемуся наружу оживлению выразиться в улыбке. - А
брата моего все-таки нет.
- Позови же его, Алеша, - сказала старая графиня.
Вронский вышел на платформу и крикнул:
- Облонский! Здесь!
Но Каренина не дождалась брата, а, увидав его, решительным легким ша-
гом вышла из вагона. И, как только брат подошел к ней, она движением,
поразившим Вронского своею решительностью и грацией, обхватила брата ле-
вою рукой за шею, быстро притянула к себе и крепко поцеловала. Вронский,
не спуская глаз, смотрел на нее и, сам не зная чему, улыбался. Но вспом-
нив, что мать ждала его, он опять вошел в вагон.
- Не правда ли, очень мила? - сказала графиня про Каренину. - Ее муж
со мною посадил, и я очень рада была. Всю дорогу мы с ней проговорили.
Ну, а ты, говорят... vous filez le parfait amour.Tant mieux, mon cher,
tant mieux.
- Я не знаю, на что вы намекаете, maman, - отвечал сын холодно. - Что
ж, maman, идем.
Каренина опять вошла в вагон, чтобы проститься с графиней.
- Ну вот, графиня, вы встретили сына, а я брата, - весело сказала она.
- И все истории мои истощились; дальше нечего было бы рассказывать.
- Ну, нет, - сказала графиня, взяв ее за руку, - я бы с вами объехала
вокруг света и не соскучилась бы., Вы одна из тех милых женщин, с кото-
рыми и поговорить и помолчать приятно. - А о сыне вашем, пожалуйста, не
думайте: нельзя же никогда не разлучаться.
Каренина стояла неподвижно, держась чрезвычайно прямо, и глаза ее улы-
бались.
- У Анны Аркадьевны, - сказала графиня, объясняя сыну, - есть сынок
восьми лет, кажется, и она никогда с ним не разлучалась и все мучается,
что оставила его.
- Да, мы все время с графиней говорили, я о своем, она о своем сыне, -
сказала Каренина, и опять улыбка осветила ее лицо, улыбка ласковая, от-
носившаяся к нему.
- Вероятно, это вам очень наскучило, - сказал он, сейчас, на лету,
подхватывая этот мяч кокетства, который она бросила ему. Но она, видимо,
не хотела продолжать разговора в этом тоне и обратилась к старой графи-
не:
- Очень благодарю вас. Я и не видала, как провела вчерашний день. До
свиданья, графиня.
- Прощайте, мой дружок, - отвечала графиня. Дайте поцеловать ваше хо-
рошенькое личико. Я просто, по-старушечьи, прямо говорю, что полюбила
вас.
Как ни казенна была эта фраза, Каренина, видимо, от души поверила и
порадовалась этому. Она покраснела, слегка нагнулась, подставила свое
лицо губам графини, опять выпрямилась и с тою же улыбкой, волновавшеюся
между губами и глазами, подала руку Вронскому. Он пожал маленькую ему
поданную руку и, как чему-то особенному, обрадовался тому энергическому
пожатию, с которым она крепко и смело тряхнула его руку. Она вышла быст-
рою походкой, так странно легко носившею ее довольно полное тело.
- Очень мила, - сказала старушка.
То же самое думал ее сын. Он провожал ее глазами до тех пор, пока не
скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице. В окно
он видел, как она подошла к брату, положила ему руку на руку и что-то
оживленно начала говорить ему, очевидно о чем-то не имеющем ничего обще-
го с ним, с Вронским, и ему это показалось досадным.
- Ну, что, maman, вы совершенно здоровы? - повторил он, обращаясь к
матери.
- Все хорошо, прекрасно. Alexandre очень был мил. И Marie очень хороша
стала. Она очень интересна.
И опять начала рассказывать о том, что более всего интересовало ее, о
крестинах внука, для которых она ездила в Петербург, и про особенную ми-
лость государя к старшему сыну.
- Вот и Лаврентий, - сказал Вронский, глядя в окно, - теперь пойдемте,
если угодно.
Старый дворецкий, ехавший с графиней, явился в вагон доложить, что все
готово, и графиня поднялась, чтоб идти.
- Пойдемте, теперь мало народа, - сказал Вронский.
Девушка взяла мешок и собачку, дворецкий и артельщик другие мешки.
Вронский взял под руку мать; но когда они уже выходили из вагона, вдруг
несколько человек с испуганными лицами пробежали мимо. Пробежал и на-
чальник станции в своей необыкновенного цвета фуражке. Очевидно, что-то
случилось необыкновенное. Народ от поезда бежал назад.
- Что?.. Что?.. Где?.. Бросился!.. задавило!.. - слышалось между про-
ходившими.
Степан Аркадьич с сестрой под руку, тоже с испуганными лицами, верну-
лись и остановились, избегая народ, у входа в вагон.
Дамы вошли в вагон, а Вронский со Степаном Аркадьичем пошли за народом
узнавать подробности несчастия.
Сторож, был ли он пьян, или слишком закутан от сильного мороза, не
слыхал отодвигаемого задом поезда, и его раздавили.
Еще прежде чем вернулись Вронский и Облонский, дамы узнали эти подроб-
ности от дворецкого.
Облонский и Вронский оба видели обезображенный труп. Облонский, види-
мо, страдал.. Он морщился и, казалось, готов был плакать.
- Ах, какой ужас! Ах, Анна, если бы ты видела! Ах, какой ужас! - при-
говаривал он.
Вронский молчал, и красивое лицо его было серьезно, но совершенно спо-
койно.
- Ах, если бы вы видели, графиня, - говорил Степан Аркадьич. - И жена
его тут... Ужасно видеть ее... Она бросилась на тело. Говорят, он один
кормил огромное семейство. Вот ужас!
- Нельзя ли что-нибудь сделать для нее? - взволнованным шепотом сказа-
ла Каренина.
Вронский взглянул на нее и тотчас же вышел из вагона.
- Я сейчас приду, maman, - прибавил он, обертываясь в дверях.
Когда он возвратился через несколько минут, Степан Аркадьич уже разго-
варивал с графиней о новой певице, а графиня нетерпеливо оглядывалась на
дверь, ожидая сына.
- Теперь пойдемте, - сказал Вронский, входя. Они вместе вышли. Вронс-
кий шел впереди с матерью. Сзади шла Каренина - с братом. У выхода к
Вронскому подошел догнавший его начальник станции.
- Вы передали моему помощнику двести рублей. Потрудитесь обозначить,
кому вы назначаете их?
- Вдове, - сказал Вронский, пожимая плечами. - Я не понимаю, о чем
спрашивать.
- Вы дали? - крикнул сзади Облонский и, прижав руку сестры, прибавил:-
Очень мило, очень мило! Не правда ли, славный малый? Мое почтение, гра-
финя.
И он с сестрой остановились, отыскивая ее девушку.
Когда они вышли, карета Вронских уже отъехала. Выходившие люди все еще
переговаривались о том, что случилось.
- Вот смерть-то ужасная!- сказал какой-то господин, проходя мимо. -
Говорят, на два куска.
- Я думаю, напротив, самая легкая, мгновенная, - заметил другой.
- Как это не примут мер, - говорил третий.
Каренина села в карету, и Степан Аркадьич с удивлением увидал, что гу-
бы ее дрожат и она с трудом удерживает слезы.
- Что с тобой, Анна? - спросил он, когда они отъехали несколько сот
сажен.
- Дурное предзнаменование, - сказала она.
- Какие пустяки!- сказал Степан Аркадьич. - Ты приехала, это главное.
Ты не можешь представить себе, как я надеюсь на тебя.
- А ты давно знаешь Вронского? - спросила она.
- Да. Ты знаешь, мы надеемся, что он женится на Кити.
- Да? - тихо сказала Анна. - Ну, теперь давай говорить о тебе, - при-
бавила она, встряхивая головой, как будто хотела физически отогнать
что-то лишнее и мешавшее ей. - Давай говорить о твоих делах.. Я получила
твое письмо и вот приехала.
- Да, вся надежда на тебя, - сказал Степан Аркадьич.
- Ну, расскажи мне все.
И Степан Аркадьич стал рассказывать.
Подъехав к дому, Облонский высадил сестру, вздохнул, пожал ее руку и
отправился в присутствие..
XIX
Когда Анна вошла в комнату, Долли сидела в маленькой гостиной с бело-
головым пухлым мальчиком, уж теперь похожим на отца, и слушала его урок
из французского чтения. Мальчик читал, вертя в руке и стараясь оторвать
чуть державшуюся пуговицу курточки. Мать несколько раз отнимала руку, но
пухлая ручонка опять бралась за пуговицу. Мать оторвала пуговицу и поло-
жила ее в карман.
- Успокой руки, Гриша, - сказала она и опять взялась за свое одеяло,
давнишнюю работу, за которую она всегда бралась в тяжелые минуты, и те-
перь вязала нервно, закидывая пальцем и считая петли. Хотя она и велела
вчера сказать мужу, что ей дела нет до того, приедет или не приедет его
сестра, она все приготовила к ее приезду и с волнением ждала золовку.
Долли была убита своим горем, вся поглощена им. Однако она помнила,
что Анна, золовка, была жена одного из важнейших лиц в Петербурге и пе-
тербургская grande dame. И благодаря этому обстоятельству она не испол-
нила сказанного мужу, то есть не забыла, что приедет золовка. "Да, нако-
нец, Анна ни в чем не виновата, - думала Долли. - Я о ней ничего, кроме
самого хорошего, не знаю, и в отношении к себе я видела от нее только
ласку и дружбу". Правда, сколько она могла запомнить свое впечатление в
Петербурге у Карениных, ей не нравился самый дом их; что-то было фальши-
вое во всем складе их семейного быта. "Но за что же я не приму ее?
Только бы не вздумала она утешать меня!- думала Долли. - Все утешения, и
увещания, и прощения христианские - все это я уж тысячу раз передумала,
и все это не годится".
Все эти дни Долли была одна с детьми. Говорить о своем горе она не хо-
тела, а с этим горем на душе говорить о постороннем она не могла. Она
знала, что, так или иначе, она Анне выскажет все, и то ее радовала мысль
о том, как она выскажет, то злила необходимость говорить о своем униже-
