еще труднее. Она видела, что сверстницы Кити составляли какие-то общест-
ва, отправлялись на какие-то курсы, свободно обращались с мужчинами, ез-
дили одни по улицам, многие не приседали и, главное, были все твердо
уверены, что выбрать себе мужа есть их дело, а не родителей. "Нынче уж
так не выдают замуж, как прежде", - думали и говорили все эти молодые
девушки и все даже старые люди. Но как же нынче выдают замуж, княгиня ни
от кого не могла узнать. Французский обычай - родителям решать судьбу
детей - был не принят, осуждался. Английский обычай - совершенной свобо-
ды девушки - был тоже не принят и невозможен в русском обществе. Русский
обычай сватовства считался чем-то безобразным, над ним смеялись, все и
сама княгиня. Но как надо выходить и выдавать замуж, никто не знал. Все,
с кем княгине случалось толковать об этом, говорили ей одно: "Помилуйте,
в наше время уж пора оставить эту старину. Ведь молодым людям в брак
вступать, а не родителям; стало быть, и надо оставить молодых людей уст-
раиваться, как они знают". Но хорошо было говорить так тем, у кого не
было дочерей; а княгиня понимала, что при сближении дочь могла влю-
биться, и влюбиться в того, кто не захочет жениться, или в того, кто не
годится в мужья. И сколько бы ни внушали княгине, что в наше время моло-
дые люди сами должны устраивать свою судьбу, она не могла верить этому,
как не могла бы верить тому, что в какое бы то ни было время для пяти-
летних детей самыми лучшими игрушками должны быть заряженные пистолеты.
И потому княгиня беспокоилась с Кити больше, чем со старшими дочерьми.
Теперь она боялась, чтобы Вронский не ограничился одним ухаживаньем за
ее дочерью. Она видела, что дочь уже влюблена в него, но утешала себя
тем, что он честный человек и потому не сделает этого. Но вместе с тем
она знала, как с нынешнею свободой обращения легко вскружить голову де-
вушки и как вообще мужчины легко смотрят на эту вину. На прошлой неделе
Кити рассказала матери свой разговор во время мазурки с Вронским. Разго-
вор этот отчасти успокоил княгиню; но совершенно спокойною она не могла
быть. Вронский сказал Кити, что они, оба брата, так привыкли во всем
подчиняться своей матери, что никогда не решатся предпринять что-нибудь
важное, не посоветовавшись с нею. "И теперь я жду, как особенного
счастья, приезда матушки из Петербурга", - сказал он.
Кити рассказала это, не придавая никакого значения этим словам. Но
мать поняла это иначе. Она знала, что старуху ждут со дня на день, зна-
ла,
оскорбить мать, не делает предложения; однако ей так хотелось и самого
брака и, более всего, успокоения от своих тревог, что она верила этому. Как
ни горько было теперь княгине видеть несчастие старшей дочери Долли,
сбиравшейся оставить мужа, волнение о решавшейся судьбе меньшой дочери
поглощало все ее чувства. Нынешний день, с появлением Левина, ей
прибавилось еще новое беспокойство. Она боялась, чтобы дочь, имевшая, как
ей казалось, одно время чувство к Левину, из излишней честности, не
отказала бы Вронскому и вообще чтобы приезд Левина не запутал, - не
задержал дела, столь близкого к окончанию.
- Что он, давно ли приехал? - сказала княгиня про Левина, когда они
вернулись домой.
- Нынче, maman.
- Я одно хочу сказать, - начала княгиня, и по серьезно-оживленному ли-
цу ее Кити угадала, о чем будет речь.
- Мама, - сказала она, вспыхнув и быстро поворачиваясь к ней, - пожа-
луйста, пожалуйста, не говорите ничего про это. Я знаю, я все знаю.
Она желала того же, чего желала и мать, но мотивы желания матери ос-
корбляли ее.
- Я только хочу сказать, что, подав надежду одному...
- Мама, голубчик, ради бога, не говорите. Так страшно говорить про
это.
- Не буду, не буду, - сказала мать, увидав слезы на глазах дочери, -
но одно, моя душа: ты мне обещала, что у тебя не будет от меня тайны. Не
будет?
- Никогда, мама, никакой, - отвечала Кити, покраснев и взглянув прямо
в лицо матери. - Но мне нечего говорить теперь. Я... я... если бы хоте-
ла, я не знаю, что сказать и как... я не знаю..
"Нет, неправду не может она сказать с этими глазами", - подумала мать,
улыбаясь на ее волнение и счастие. Княгиня улыбалась тому, как огромно и
значительно кажется ей, бедняжке, то, что происходит теперь в ее душе.
XIII
Кити испытывала после обеда и до начала вечера чувство, подобное тому,
какое испытывает юноша пред битвою. Сердце ее билось сильно, и мысли не
могли ни на чем остановиться.
Она чувствовала, что нынешний вечер, когда они оба в первый раз встре-
чаются, должен быть решительный в ее судьбе. И она беспрестанно предс-
тавляла себе их, то каждого порознь, то вместе обоих. Когда она думала о
прошедшем, она с удовольствием, с нежностью останавливалась на воспоми-
наниях своих отношений к Левину. Воспоминания детства и воспоминания о
дружбе Левина с ее умершим братом придавали особенную поэтическую пре-
лесть ее отношениям с ним. Его любовь к ней, в которой она была уверена,
была лестна и радостна ей. И ей легко было вспомнить о Левине. В воспо-
минание же о Вронском примешивалось что-то неловкое, хотя он был в выс-
шей степени светский и спокойный человек; как будто фальшь какая-то бы-
ла, - не в нем, он был очень прост и мил, - но в ней самой, тогда как с
Левиным она чувствовала себя совершенно простою и ясною. Но зато, как
только она думала о будущем с Вронским, пред ней вставала перспектива
блестяще-счастливая; с Левиным же будущность представлялась туманною.
Взойдя наверх одеться для вечера и взглянув в зеркало, она с радостью
заметила, что она в одном из своих хороших дней и в полном обладании
всеми своим силами, а это ей так нужно было для предстоящего: она
чувствовала в себе внешнюю тишину и свободную грацию движений.
В половине восьмого, только что она сошла в гостиную, лакей доложил:
"Константин Дмитрич Левин". Княгиня была еще в своей комнате, и князь не
выходил. "Так и есть", - подумала Кити, и вся кровь прилила ей к сердцу.
Она ужаснулась своей бледности, взглянув в зеркало.
Теперь она верно знала, что он затем и приехал раньше, чтобы застать
ее одну и сделать предложение. И тут только в первый раз все дело предс-
тавилось ей совсем с другой, новой стороны. Тут только она поняла, что
вопрос касается не ее одной, - с кем она будет счастлива и кого она лю-
бит, - но что сию минуту она должна оскорбить человека, которого она лю-
бит. И оскорбить жестоко... За что? За то, что он, милый, любит ее,
влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
"Боже мой, неужели это я сама должна сказать ему? - подумала она. - Ну
что я скажу ему? Неужели я скажу ему, что я его не люблю? Это будет неп-
равда. Что ж я скажу ему? Скажу, что люблю другого? Нет, это невозможно.
Я уйду, уйду".
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. "Нет! нечестно.
Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет! Ска-
жу правду. Да с ним не может быть неловко. Вот он", - сказала она себе,
увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на
себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о поща-
де, и подала руку.
- Я не вовремя, кажется, слишком рано, - сказал он, оглянув пустую
гостиную. Когда он увидал, что его ожидания сбылись, что ничто не мешает
ему высказаться, лицо его сделалось мрачно.
- О нет, - сказала Кити и села к столу.
- Но я только того и хотел, чтобы застать вас одну, - начал он, не са-
дясь и не глядя на нее, чтобы не потерять смелости.
- Мама сейчас выйдет. Она вчера очень устала. Вчера...
Она говорила, сама не зная, что говорят ее губы, и не спуская с него
умоляющего и ласкающего взгляда..
Он взглянул на нее; она покраснела и замолчала.
- Я сказал вам, что не знаю, надолго ли я приехал... что это от вас
зависит...
Она все ниже и ниже склоняла голову, не зная сама, что будет отвечать
на приближавшееся.
- Что это от вас зависит, - повторил он. - Я хотел сказать... я хотел
сказать... Я за этим приехал... - что... быть моею женой!- проговорил
он, не зная сам, что говорил; но, почувствовав, что самое страшное ска-
зано, остановился и посмотрел на нее.
Она тяжело дышала, не глядя на него. Она испытывала восторг. Душа ее
была переполнена счастьем. Она никак не ожидала, что высказанная любовь
его произведет на нее такое сильное впечатление. Но это продолжалось
только одно мгновение. Она вспомнила Вронского. Она подняла на Левина
свои светлые правдивые глаза и, увидав его отчаянное лицо, поспешно от-
ветила:
- Этого не может быть... простите меня...
Как за минуту тому назад она была близка ему, как важна для его жизни!
И как теперь она стала чужда и далека ему!
- Это не могло быть иначе, - сказал он, не глядя на нее.
Он поклонился и хотел уйти..
XIV
Но в это самое время вышла княгиня. На лице ее изобразился ужас, когда
она увидела их одних и их расстроенные лица. Левин поклонился ей и ниче-
го не сказал. Кити молчала, не поднимая глаз. "Слава богу, отказала", -
подумала мать, и лицо ее просияло обычной улыбкой, с которою она встре-
чала по четвергам гостей. Она села и начала расспрашивать Левина о его
жизни в деревне. Он сел опять, ожидая приезда гостей, чтоб уехать неза-
метно.
Через пять минут вошла подруга Кити, прошлую зиму вышедшая замуж, гра-
финя Нордстон.
Это была сухая, желтая, с черными блестящими глазами, болезненная и
нервная женщина. Она любила Кити, и любовь ее к ней, как и всегда любовь
замужних к девушкам, выражалась в желании выдать Кити по своему идеалу
счастья замуж, и потому желала выдать ее за Вронского. Левин, которого
она в начале зимы часто у них встречала, был всегда неприятен ей. Ее
постоянное и любимое занятие при встрече с ним состояло в том, чтобы шу-
тить над ним.
- Я люблю, когда он с высоты своего величия смотрит на меня: или прек-
ращает свой умный разговор со мной, потому что я глупа, или снисходит. Я
это очень люблю: снисходит до меня! Я очень рада, что он меня терпеть не
может, - говорила она о нем.
Она была права, потому что действительно Левин терпеть ее не мог и
презирал за то, чем она гордилась и что ставила себе в достоинство, - за
ее нервность, за ее утонченное презрение и равнодушие ко всему грубому и
житейскому.
Между Нордстон и Левиным установилось то нередко встречающееся в свете
отношение, что два человека, оставаясь по внешности в дружелюбных отно-
шениях, презирают друг друга до такой степени, что не могут даже серьез-
но обращаться друг с другом и не могут даже быть оскорблены один другим.
Графиня Нордстон тотчас же накинулась на Левина.
- А! Константин Дмитрич! Опять приехали в наш развратный Вавилон, -
сказала она, подавая ему крошечную желтую руку и вспоминая его слова,
сказанные как-то в начале зимы, что Москва есть Вавилон. - Что, Вавилон
исправился или вы испортились? - прибавила она, с усмешкой оглядываясь
на Кити.
- Мне очень лестно, графиня, что вы так помните мои слова, - отвечал
Левин, умевший оправиться и сейчас же по привычке входя в свое шуточное
отношение к графине Нордстон. - Верно, они на вас очень сильно действу-
ют.
- Ах, как же! Я все записываю. Ну что, Кити, ты опять каталась на
коньках?..
И она стала говорить с Кити. Как ни неловко было Левину уйти теперь,
ему все-таки легче было сделать эту неловкость, чем остаться весь вечер
и видеть Кити, которая изредка взглядывала на него и избегала его взгля-
да. Он хотел встать, но княгиня, заметив, что он молчит, обратилась к
нему:
- Вы надолго приехали в Москву? Ведь вы, кажется, мировым земством за-
нимаетесь, и вам нельзя надолго.
- Нет, княгиня, я не занимаюсь более земством, - сказал он. - Я прие-
