ми, с купцами и с генерал-адъютантами, так что очень многие из бывших с
ним на "ты" находились на двух крайних пунктах общественной лестницы и
очень бы удивились, узнав, что имеют через Облонского что-нибудь общее.
Он был на "ты" со всеми, с кем пил шампанское, а пил он шампанское со
всеми, и поэтому, в присутствии своих подчиненных встречаясь с своими
постыдными "ты", как он называл шутя многих из своих приятелей, он, со
свойственным ему тактом, умел уменьшать неприятность этого впечатления
для подчиненных. Левин не был постыдный "ты", но Облонский с своим так-
том почувствовал, что Левин думает, что он пред подчиненными может не
желать выказать свою близость с ним, и потому поторопился увести его в
кабинет.
Левин был почти одних лет с Облонским и с ним на "ты" не по одному
шампанскому. Левин был его товарищем и другом первой молодости. Они лю-
били друг друга, несмотря на различие характеров и вкусов, как любят
друг друга приятели, сошедшиеся в первой молодости. Но, несмотря на это,
как часто бывает между людьми, избравшими различные роды деятельности,
каждый из них, хотя, рассуждая, и оправдывал деятельность другого, в ду-
ше презирал ее. Каждому казалось, что та жизнь, которую он сам ведет,
есть одна настоящая жизнь, а которую ведет приятель - есть только приз-
рак. Облонский не мог удержать легкой насмешливой улыбки при виде Леви-
на. Уж который раз он видел его приезжавшим в Москву из деревни, где он
что-то делал, но что именно, того Степан Аркадьич никогда не мог понять
хорошенько, да и не интересовался. Левин приезжал в Москву всегда взвол-
нованный, торопливый, немножко стесненный и раздраженный этою стеснен-
ностью и большею частью с совершенно новым, неожиданным взглядом на ве-
щи. Степан Аркадьич смеялся над этим и любил это. Точно так же и Левин в
душе презирал и городской образ жизни своего приятеля и его службу, ко-
торую считал пустяками, и смеялся над этим. Но разница была в том, что
Облонский, делая, что все делают, смеялся самоуверенно и добродушно, а
Левин не самоуверенно и иногда сердито.
- Мы тебя давно ждали, - сказал Степан Аркадьич, войдя в кабинет и вы-
пустив руку Левина, как бы этим показывая, что тут опасности кончились.
- Очень, очень рад тебя видеть, - продолжал он. - Ну, что ты? Как? Когда
приехал?
Левин молчал, поглядывая на незнакомые ему лица двух товарищей Облонс-
кого и в особенности на руку элегантного Гриневича, с такими белыми
длинными пальцами, с такими длинными желтыми, загибавшимися в конце ног-
тями и такими огромными блестящими запонками на рубашке, что эти руки,
видимо, поглощали все его внимание и не давали ему свободы мысли. Об-
лонский тотчас заметил это и улыбнулся.
- Ах да, позвольте вас познакомить, - сказал он. - Мои товарищи: Фи-
липп Иваныч Никитин, Михаил Станиславич Гриневич, - и обратившись к Ле-
вину: - земский деятель, новый земский человек, гимнаст, поднимающий од-
ною рукой пять пудов, скотовод и охотник и мой друг, Константин Дмитрич
Левин, брат Сергея Иваныча Кознышева.
- Очень приятно, - сказал старичок.
- Имею честь знать вашего брата, Сергея Иваныча, - сказал Гриневич,
подавая свою тонкую руку с длинными ногтями.
Левин нахмурился, холодно пожал руку и тотчас же обратился к Облонско-
му. Хотя он имел большое уважение к своему, известному всей России, од-
ноутробному брату писателю, однако он терпеть не мог, когда к нему обра-
щались не как к Константину Левину, а как к брату знаменитого Кознышева.
- Нет, я уже не земский деятель. Я со всеми разбранился и не езжу
больше на собрания, - сказал он, обращаясь к Облонскому.
- Скоро же! - с улыбкой сказал Облонский. - Но как? отчего?
- Длинная история. Я расскажу когда-нибудь, - сказал Левин, но сейчас
же стал рассказывать. - Ну, коротко сказать, я убедился, что никакой
земской деятельности нет и быть не может, - заговорил он, как будто
кто-то сейчас обидел его, - с одной стороны, игрушка, играют в парла-
мент, а я ни достаточно молод, ни достаточно стар, чтобы забавляться иг-
рушками; а с другой (он заикнулся) стороны, это - средство для уездной
coterie наживать деньжонки.. Прежде были опеки, суды, а теперь земство,
не в виде взяток, а в виде незаслуженного жалованья, - говорил он так
горячо, как будто кто-нибудь из присутствовавших оспаривал его мнение.
- Эге! Да ты, я вижу, опять в новой фазе, в консервативной, - сказал
Степан Аркадьич. - Но, впрочем, после об этом.
- Да, после. Но мне нужно было тебя видеть, - сказал Левин, с нена-
вистью вглядываясь в руку Гриневича.
Степан Аркадьич чуть заметно улыбнулся.
- Как же ты говорил, что никогда больше не наденешь европейского
платья? - сказал он, оглядывая его новое, очевидно от французского порт-
ного, платье. - Так! я вижу: новая фаза.
Левин вдруг покраснел, но не так, как краснеют взрослые люди, - слег-
ка, сами того не замечая, но так, как краснеют мальчики, - чувствуя, что
они смешны своей застенчивостью, и вследствие того стыдясь и краснея еще
больше, почти до слез. И так странно было видеть это умное, мужественное
лицо в таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть на него.
- Да, где ж увидимся? Ведь мне очень, очень нужно поговорить с тобою,
- сказал Левин.
Облонский как будто задумался:
- Вот что: поедем к Гурину завтракать и там поговорим. До трех я сво-
боден.
- Нет, - подумав, отвечал Левин, - мне еще надо съездить.
- Ну, хорошо, так обедать вместе,
- Обедать? Да мне ведь ничего особенного, только два слова сказать,
спросить, а после потолкуем.
- Так сейчас и скажи два слова, а беседовать за обедом.
- Два слова вот какие, - сказал Левин, - впрочем, ничего особенного.
Лицо его вдруг приняло злое выражение, происходившее от усилия преодо-
леть свою застенчивость.
- Что Щербацкие делают? Все по-старому? - сказал он.
Степан Аркадьич, знавший уже давно, что Левин был влюблен в его своя-
ченицу Кити, чуть заметно улыбнулся, и глаза его весело заблестели.
- Ты сказал, два слова, а я в двух словах ответить не могу, потому
что... Извини на минутку...
Вошел секретарь, с фамильярною почтительностью и некоторым, общим всем
секретарям, скромным сознанием своего превосходства пред начальником в
знании дел, подошел с бумагами к Облонскому и стал, под видом вопроса,
объяснять какое-то затруднение. Степан Аркадьич, не дослушав, положил
ласково свою руку на рукав секретаря.
- Нет, вы уж так сделайте, как я говорил, - сказал он, улыбкой смягчая
замечание, и, кратко объяснив, как он понимает дело, отодвинул бумаги и
сказал: - Так и сделайте. Пожалуйста, так, Захар Никитич.
Сконфуженный секретарь удалился. Левин, во время совещания с секрета-
рем совершенно оправившись от своего смущения, стоял, облокотившись обе-
ими руками на стул, и на лице его было насмешливое внимание.
- Не понимаю, не понимаю, - сказал он.
- Чего ты не понимаешь? - так же весело улыбаясь и доставая папироску,
сказал Облонский. Он ждал от Левина какой-нибудь странной выходки.
- Не понимаю, что вы делаете, - сказал Левин, пожимая плечами. - Как
ты можешь это серьезно делать ?
- Отчего?
- Да оттого, что нечего делать.
- Ты так думаешь, но мы завалены делом.
- Бумажным. Ну да, у тебя дар к этому, - прибавил Левин.
- То есть, ты думаешь, что у меня есть недостаток чего-то?
- Может быть, и да, - сказал Левин. - Но все-таки я любуюсь на твое
величие и горжусь, что у меня друг такой великий человек. Однако ты мне
не ответил на мой вопрос, - прибавил он, с отчаянным усилием прямо глядя
в глаза Облонскому.
- Ну, хорошо, хорошо. Погоди еще, и ты придешь к этому. Хорошо, как у
тебя три тысячи десятин в Каразинском уезде, да такие мускулы, да све-
жесть, как у двенадцатилетней девочки, - а придешь и ты к нам. Да, так о
том, что ты спрашивал: перемены нет, но жаль, что ты так давно не был..
- А что? - испуганно спросил Левин.
- Да ничего, - отвечал Облонский. - Мы поговорим. Да ты зачем,
собственно, приехал?
- Ах, об этом тоже поговорим после, - опять до ушей покраснев, сказал
Левин.
- Ну, хорошо. Понятно, - сказал Степан Аркадьич. - Так видишь ли: я бы
позвал тебя к себе, но жена не совсем здорова. А вот что: если ты хочешь
их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом саду от четырех до пяти.
Кити на коньках катается. Ты поезжай туда, а я заеду, и вместе куда-ни-
будь обедать.
- Прекрасно, до свидания же.
- Смотри же, ты ведь, я тебя знаю, забудешь или вдруг уедешь в дерев-
ню! - смеясь, прокричал Степан Аркадьич.
- Нет, верно.
И, вспомнив о том, что он забыл поклониться товарищам Облонского,
только когда он был уже в дверях, Левин вышел из кабинета.
- Должно быть, очень энергический господин, - сказал Гриневич, когда
Левин вышел.
- Да, батюшка, - сказал Степан Аркадьич, покачивая головой, - вот
счастливец! Три тысячи десятин в Каразинском уезде, все впереди, и све-
жести сколько! Не то что наш брат.
- Что ж вы-то жалуетесь, Степан Аркадьич?
- Да скверно, плохо, - сказал Степан Аркадьич, тяжело вздохнув.
VI
Когда Облонский спросил у Левина, зачем он, собственно, приехал, Левин
покраснел и рассердился на себя за то, что покраснел, потому что он не
мог ответить ему: "Я приехал сделать предложение твоей свояченице", хотя
он приехал только за этим.
Дома' Левиных и Щербацких были старые дворянские московские дома' и
всегда были между собою в близких и дружеских отношениях. Связь эта ут-
вердилась еще больше во время студенчества Левина. Он вместе готовился и
вместе поступил в университет с молодым князем Шербацким, братом Долли и
Кити. В это время Левин часто бывал в доме Щербацких и влюбился в дом
Щербацких. Как это ни странно может показаться, но Константин Левин был
влюблен именно в дом, в семью, в особенности в женскую половину семьи
Щербацких. Сам Левин не помнил своей матери, и единственная сестра его
была старше его, так что в доме Щербацких он в первый раз увидал ту са-
мую среду старого дворянского, образованного и честного семейства, кото-
рой он был лишен смертью отца и матери. Все члены этой семьи, в особен-
ности женская половина, представлялись ему покрытыми какою-то таинствен-
ною, поэтическою завесой, и он не только не видел в них никаких недос-
татков, но под этою поэтическою, покрывавшею их завесой предполагал са-
мые возвышенные чувства и всевозможные совершенства. Для чего этим трем
барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски;
для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки
которого всегда слышались у брата наверху, где занимались студенты; для
чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, тан-
цев; для чего в известные часы все три барышни с m-lle Linon подъезжали
в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках - Долли в длин-
ной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные
ножки ее в туго натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им,
в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по
Тверскому бульвару, - всего этого и многого другого, что делалось в их
таинственном мире, он не понимал, но знал, что все, что там делалось,
было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшего-
ся.
Во время своего студенчества он чуть было не влюбился в старшую, Дол-
ли, но ее вскоре выдали замуж за Облонского. Потом он начал влюбляться
во вторую. Он как будто чувствовал, что ему надо влюбиться в одну из
сестер, только не мог разобрать, в какую именно. Но и Натали, только что
показалась в свет, вышла замуж за дипломата Львова. Кити еще была ребе-
нок, когда Левин вышел из университета. Молодой Щербацкий, поступив в
