ждал.
- Ты помнишь детей, чтоб играть с ними, а я помню и знаю, что они по-
гибли теперь, - сказала она, видимо, одну из фраз, которые она за эти
три дня не раз говорила себе.
Она сказала ему "ты", и он с благодарностью взглянул на нее и тронул-
ся, чтобы взять ее руку, но она с отвращением отстранилась от него.
- Я помню про детей и поэтому все в мире сделала бы, чтобы спасти их;
но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем,
что оставлю с развратным отцом, - да, с развратным отцом... Ну, скажите,
после того... что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это воз-
можно? Скажите же, разве это возможно? - повторяла она, возвышая голос.
- После того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гу-
вернанткой своих детей...
- Но что ж делать? Что делать? - говорил он жалким голосом, сам не
зная, что он говорит, и все ниже и ниже опуская голову.
- Вы мне гадки, отвратительны!- закричала она, горячась все более и
более. - Ваши слезы - вода! Вы никогда не любили меня; в вас нет ни
сердца, ни благородства ! Вы мне мерзки, гадки, чужой, да, чужой! - с
болью и злобой произнесла она это ужасное для себя слово чужой.
Он поглядел на нее, и злоба, выразившаяся на ее лице, испугала и уди-
вила его. Он не понимал того, что его жалость к ней раздражала ее. Она
видела в нем к себе сожаленье, но не любовь. "Нет, она ненавидит меня.
Она не простит", - подумал он.
- Это ужасно! Ужасно!- проговорил он.
В это время в другой комнате, вероятно упавши, закричал ребенок; Дарья
Александровна прислушалась, и лицо ее вдруг смягчилось.
Она, видимо, опоминалась несколько секунд, как бы не зная, где она и
что ей делать, и, быстро вставши, тронулась к двери.
"Ведь любит же она моего ребенка, - подумал он, заметив изменение ее
лица при крике ребенка, - моего ребенка; как же она может ненавидеть ме-
ня?"
- Долли, еще одно слово, - проговорил он, идя за нею.
- Если вы пойдете за мной, я позову людей, детей! Пускай все знают,
что вы подлец! Я уезжаю нынче, а вы живите здесь с своею любовницей!
И она вышла, хлопнув дверью.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты.
"Матвей говорит: образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах,
какой ужас! И как тривиально она кричала, - говорил он сам себе, вспоми-
ная ее крик и слова: подлец и любовница. - И, может быть, девушки слыха-
ли! Ужасно тривиально, ужасно". Степан Аркадьич постоял несколько секунд
один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты.
Была пятница, и в столовой часовщик-немец заводил часы. Степан Ар-
кадьич вспомнил свою шутку об этом аккуратном плешивом часовщике, что
немец "сам был заведен на всю жизнь, чтобы заводить часы", - и улыбнул-
ся. Степан Аркадьич любил хорошую шутку. "А может быть, и образуется!
Хорошо словечко: образуется, - подумал он. - Это надо рассказать".
- Матвей!- крикнул он, - так устрой же все там с Марьей в диванной для
Анны Аркадьевны, - сказал он явившемуся Матвею.
- Слушаю-с.
Степан Аркадьич надел шубу и вышел на крыльцо.
- Кушать дома не будете? - сказал провожавший Матвей.
- Как придется. Да вот возьми на расходы, - сказал он, подавая десять
рублей из бумажника. - Довольно будет?
- Довольно ли. не довольно, видно обойтись надо, - сказал Матвей, зах-
лопывая дверку и отступая на крыльцо.
Дарья Александровна между тем, успокоив ребенка и по звуку кареты по-
няв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убе-
жище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она выходи-
ла. Уже и теперь, в то короткое время, когда она выходила в детскую,
англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов,
не терпевших отлагательства и на которые она одна могла ответить: что
надеть детям на гулянье? давать ли молоко? не послать ли за другим пова-
ром?
- Ах, оставьте, оставьте меня! - сказала она и, вернувшись в спальню,
села опять на то же место, где она говорила с мужем, сжав исхудавшие ру-
ки с кольцами, спускавшимися с костлявых пальцев, и принялась перебирать
в воспоминании весь бывший разговор. "Уехал! Но чем же кончил он с нею?
- думала она. - Неужели он видает ее? Зачем я не спросила его? Нет, нет,
сойтись нельзя. Если мы и останемся в одном доме - мы чужие. Навсегда
чужие!" - повторила она опять с особенным значением это страшное для нее
слово. "А как я любила, боже мой, как я любила его!.. Как я любила! И
теперь разве я не люблю его? Не больше ли, чем прежде, я люблю его?
Ужасно, главное, то..." - начала она, но не докончила своей мысли, пото-
му что Матрена Филимоновна высунулась из двери.
- Уж прикажите за братом послать, - сказала она, - все он изготовит
обед; а то, по-вчерашнему, до шести часов дети не евши.
- Ну, хорошо, я сейчас выйду и распоряжусь. Да послали ли за свежим
молоком?
И Дарья Александровна погрузилась в заботы дня и потопила в них на
время свое горе.
V
Степан Аркадьич в школе учился хорошо благодаря своим хорошим способностям,
но был ленив и шалун и потому вышел из последних; но, несмотря на свою
всегда разгульную жизнь, небольшие чины и нестарые годы, он занимал
почетное и с хорошим жалованьем место начальника в одном из московских
присутствий. Место это он получил чрез мужа сестры Анны, Алексея
Александровича Каренина, занимавшего одно из важнейших мест в министерстве,
к которому принадлежало присутствие; но если бы Каренин не назначил своего
шурина на это место, то чрез сотню других лиц, братьев, сестер, родных,
двоюродных, дядей, теток, Стива Облонский получил бы это место или другое
подобное, тысяч в шесть жалованья, которые ему были нужны, так как дела
его. несмотря на достаточное состояние жены, были расстроены.
Половина Москвы и Петербурга была родня и приятели Степана Аркадьича.
Он родился в среде тех людей, которые были и стали сильными мира сего.
Одна треть государственных людей, стариков, были приятелями его отца и
знали его в рубашечке; другая треть были с ним на "ты", а третья треть
были хорошие знакомые; следовательно, раздаватели земных благ в виде
мест, аренд, концессий и тому подобного были все ему приятели и не могли
обойти своего; и Облонскому не нужно было особенно стараться, чтобы по-
лучить выгодное место; нужно было только не отказываться, не завидовать,
не ссориться, не обижаться, чего он, по свойственной ему доброте, никог-
да и не делал. Ему бы смешно показалось, если б ему сказали, что он не
получит места с тем жалованьем, которое ему нужно, тем более что он и не
требовал чего-нибудь чрезвычайного; он хотел только того, что получали
его сверстники, а исполнять такого рода должность мог он не хуже всякого
другого.
Степана Аркадьича не только любили все знавшие его за его добрый, ве-
селый нрав и несомненную честность, но в нем, в его красивой, светлой
наружности, блестящих глазах, черных бровях, волосах, белизне и румянце
лица, было что-то, физически действовавшее дружелюбно и весело на людей,
встречавшихся с ним. "Ага! Стива! Облонский! Вот и он!" - почти всегда с
радостною улыбкой говорили, встречаясь с ним. Если и случалось иногда,
что после разговора с ним оказывалось, что ничего особенно радостного не
случилось, - на другой день, на третий опять точно так же все радовались
при встрече с ним.
Занимая третий год место начальника одного из присутственных мест в
Москве, Степан Аркадьич приобрел, кроме любви, и уважение сослуживцев,
подчиненных, начальников и всех, кто имел до него дело. Главные качества
Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состоя-
ли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной в
нем на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральнос-
ти, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что у него была в
крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем лю-
дям, какого бы состояния и звания они ни были, и, в-третьих, - главное -
в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие
чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.
Приехав к месту своего служения, Степан Аркадьич, провожаемый почти-
тельным швейцаром, с портфелем прошел в свой маленький кабинет, надел
мундир и вошел в присутствие. Писцы и служащие все встали, весело и поч-
тительно кланяясь. Степан Аркадьич поспешно, как всегда, прошел к своему
месту, пожал руки членам и сел. Он пошутил и поговорил, ровно сколько
это было прилично, и начал занятия. Никто вернее Степана Аркадьича не
умел найти ту границу свободы, простоты и официальности, которая нужна
для приятного занятия делами. Секретарь весело и почтительно, как и все
в присутствии Степана Аркадьича, подошел с бумагами и проговорил тем фа-
мильярно-либеральным тоном, который введен был Степаном Аркадьичем:
- Мы таки добились сведения из Пензенского губернского правления. Вот,
не угодно ли...
- Получили наконец? - проговорил Степан Аркадьич, закладывая пальцем
бумагу. - Ну-с, господа... - И присутствие началось.
"Если б они знали, - думал он, с значительным видом склонив голову при
слушании доклада, - каким виноватым мальчиком полчаса тому назад был их
председатель !" - И глаза его смеялись при чтении доклада.. До двух ча-
сов занятия должны были идти не прерываясь, а в два часа - перерыв и
завтрак.
Еще не было двух часов, когда большие стеклянные двери залы при-
сутствия вдруг отворились, и кто-то вошел. Все члены из-под портрета и
из-за зерцала, обрадовавшись развлечению, оглянулись на дверь; но сто-
рож, стоявший у двери, тотчас же изгнал вошедшего и затворил за ним
стеклянную дверь.
Когда дело было прочтено, Степан Аркадьич встал, потянувшись, и, отда-
вая дань либеральности времени, в присутствии достал папироску и пошел в
свой кабинет. Два товарища его, старый служака Никитин и камер-юнкер
Гриневич, вышли с ним.
- После завтрака успеем кончить, - сказал Степан Аркадьич.
- Как еще успеем!- сказал Никитин.
- А плут порядочный должен быть этот Фомин, - сказал Гриневич об одном
из лиц, участвовавших в деле, которое они разбирали.
Степан Аркадьич поморщился на слова Гриневича, давая этим чувствовать,
что неприлично преждевременно составлять суждение, и ничего ему не отве-
тил.
- Кто это входил? - спросил он у сторожа.
- Какой-то, ваше превосходительство, без спросу влез, только я отвер-
нулся. Вас спрашивали. Я говорю: когда выйдут члены, тогда...
- Где он?
- Нешто вышел в сени, а то все тут ходил. Этот самый, - сказал сторож,
указывая на сильно сложенного широкоплечего человека с курчавою бородой,
который, не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх по
стертым ступенькам каменной лестницы. Один из сходивших вниз с портфелем
худощавый чиновник, приостановившись, неодобрительно посмотрел на ноги
бегущего и потом вопросительно взглянул на Облонского.
Степан Аркадьич стоял над лестницей. Добродушно сияющее лицо его из-за
шитого воротника мундира просияло еще более, когда он узнал вбегавшего.
- Так и есть! Левин, наконец! - проговорил он с дружескою, насмешливою
улыбкой, оглядывая подходившего к нему Левина. - Как это ты не побрезгал
найти меня в этом вертепе? - сказал Степан Аркадьич, не довольствуясь
пожатием руки и целуя своего приятеля. - Давно ли?
- Я сейчас приехал, и очень хотелось тебя видеть, - отвечал Левин,
застенчиво и вместе с тем сердито и беспокойно оглядываясь вокруг.
- Ну, пойдем в кабинет, - сказал Степан Аркадьич, знавший самолюбивую
и озлобленную застенчивость своего приятеля; и, схватив его за руку, он
повлек его за собой, как будто проводя между опасностями.
Степан Аркадьич был на "ты" почти со всеми своими знакомыми: со стари-
ками шестидесяти лет, с мальчиками двадцати лет, с актерами, с министра-
