всегда весело.
- А есть такие, где всегда весело? - с нежною насмешкой сказала Анна.
- Странно, но есть. У Бобрищевых всегда весело, у Никитиных тоже, а у
Мешковых всегда скучно. Вы разве не замечали?
- Нет, душа моя, для меня уж нет таких балов, где весело, - сказала
Анна, и Кити увидела в ее глазах тот особенный мир, который ей не был
открыт. - Для меня есть такие, на которых менее трудно и скучно...
- Как может быть вам скучно на бале?
- Отчего же мне не может быть скучно на бале? - спросила Анна.
Кити заметила, что Анна знала, какой последует ответ.
- Оттого, что вы всегда лучше всех.
Анна имела способность краснеть. Она покраснела и сказала:
- Во-первых, никогда; а во-вторых, если б это и было, то зачем мне
это?
- Вы поедете на этот бал? - спросила Кити.
- Я думаю, что нельзя будет не ехать. Вот это возьми, - сказала она
Тане, которая стаскивала легко сходившее кольцо с ее белого, тонкого в
конце пальца.
- Я очень рада буду, если вы поедете - Я бы так хотела вас видеть на
бале.
- По крайней мере, если придется ехать, я буду утешаться мыслью, что
это сделает вам удовольствие... Гриша, не тереби, пожалуйста, они и так
все растрепались, - сказала она, поправляя выбившуюся прядь волос, кото-
рою играл Гриша.
- Я вас воображаю на бале в лиловом.
- Отчего же непременно в лиловом? - улыбаясь, спросила Анна. - Ну, де-
ти, идите, идите. Слышите ли? Мисс Гуль зовет чай пить, - сказала она,
отрывая от себя детей и отправляя их в столовую.
- А я знаю, отчего вы зовете меня на бал. Вы ждете много от этого ба-
ла, и вам хочется, чтобы все тут были, все принимали участие.
- Почем вы знаете? Да.
- О! как хорошо ваше время, - продолжала Анна. - Помню и знаю этот го-
лубой туман, вроде того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который
покрывает все в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из
этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь все уже и
уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая
и прекрасная... Кто не прошел через это?
Кити молча улыбалась. "Но как же она прошла через это? Как бы я желала
знать весь ее роман", - подумала Кити, вспоминая непоэтическую наруж-
ность Алексея Александровича, ее мужа.
- Я знаю кое-что. Стива мне говорил, и поздравляю вас, он мне очень
нравится, - продолжала Анна, - я встретила Вронского на железной дороге.
- Ах, он был там? - опросила Кити покраснев. - Что же Стива сказал
вам?
- Стива мне все разболтал. И я очень была бы рада. Я ехала вчера с ма-
терью Вронского, - продолжала она, - и мать, не умолкая, говорила мне
про него; это ее любимец; я знаю, как матери пристрастны, но....
- Что ж мать рассказывала вам?
- Ах, много! И я знаю, что он ее любимец, но все-таки видно, что это
рыцарь... Ну, например, она рассказывала, что он хотел отдать все состо-
яние брату, что он в детстве еще что-то необыкновенное сделал, спас жен-
щину из воды. Словом, герой, - сказала Анна, улыбаясь и вспоминая про
эти двести рублей, которые он дал на станции.
Но она не рассказала про эти двести рублей. Почему -то ей неприятно
было вспоминать об этом. Она чувствовала, что в этом было что-то касаю-
щееся до нее и такое, чего не должно было быть.
- Она очень просила меня поехать к ней, - продолжала Анна, - и я рада
повидать старушку и завтра поеду к ней. Однако, слава богу, Стива долго
остается у Долли в кабинете, - прибавила Анна, переменяя разговор и
вставая, как показалось Кити, чем-то недовольная,
- Нет, я прежде! нет, я! - кричали дети, окончив чай и выбегая к тете
Анне.
- Все вместе! - сказала Анна и, смеясь, побежала им навстречу и обняла
и повалила всю эту кучу копошащихся и визжащих от восторга детей..
XXI
К чаю больших Долли вышла из своей комнаты. Степан Аркадьич не выхо-
дил. Он, должно быть, вышел из комнаты жены задним ходом.
- Я боюсь, что тебе холодно будет наверху, - заметила Долли, обращаясь
к Анне, - мне хочется перевести тебя вниз, и мы ближе будем.
- Ах, уж, пожалуйста, обо мне не заботьтесь, - отвечала Анна, вгляды-
ваясь в лицо Долли и стараясь понять, было или не было примирения.
- Тебе светло будет здесь, - отвечала невестка.
- Я тебе говорю, что я сплю везде и всегда, как сурок.
- О чем это? - спросил Степан Аркадьич, выходя из кабинета и обращаясь
к жене.
По тону его и Кити и Анна сейчас поняли, что примирение состоялось.
- Я Анну хочу перевести вниз, но надо гардины перевесить. Никто не су-
меет сделать, надо самой, - отвечала Долли, обращаясь к нему.
"Бог знает, вполне ли помирились?" - подумала Анна, услышав ее тон,
холодный и спокойный.
- Ах, полно, Долли, все делать трудности, - сказал муж. - Ну, хочешь,
я все сделаю...
"Да, должно быть помирились", - подумала Анна.,
- Знаю, как ты все сделаешь, - отвечала Долли, - скажешь Матвею сде-
лать то, чего нельзя сделать, а сам уедешь, а он все перепутает, - и
привычная насмешливая улыбка морщила концы губ Долли, когда она говорила
это.
"Полное, полное примиренье, полное, - подумала Анна, - слава богу!" -
и, радуясь тому, что она была причиной этого, она подошла к Долли и по-
целовала ее.
- Совсем нет, отчего ты так презираешь нас с Матвеем? - сказал Степан
Аркадьич, улыбаясь чуть заметно и обращаясь к жене.
Весь вечер, как всегда, Долли была слегка насмешлива по отношению к
мужу, а Степан Аркадьич доволен и весел, но настолько, чтобы не пока-
зать, что он, будучи прощен, забыл свою вину.
В половине десятого особенно радостная и приятная вечерняя семейная
беседа за чайным столом у Облонских была нарушена самым, по-видимому,
простым событием, но это простое событие почему-то всем показалось
странным. Разговорившись об общих петербургских знакомых, Анна быстро
встала.
- Она у меня есть в альбоме, - сказала она, - да и кстати я покажу мо-
его Сережу, - прибавила она с гордою материнскою улыбкой.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама,
пред тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так
далеко от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась
мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его кар-
точку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала
и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх,
в ее комнату, выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
В то время, как она выходила из гостиной, в передней послышался зво-
нок.
- Кто это может быть? - сказала Долли.
- За мной рано, а еще кому-нибудь поздно, - заметила Кити.
- Верно, с бумагами, - прибавил Степан Аркадьич, и, когда Анна прохо-
дила мимо лестницы, слуга взбегал наверх, чтобы доложить о приехавшем, а
сам приехавший стоял у лампы. Анна, взглянув вниз, узнала тотчас же
Вронского, и странное чувство удовольствия и вместе страха чего-то вдруг
шевельнулось у нее в сердце. Он стоял, не снимая пальто, и что-то доста-
вал из кармана. В ту минуту как она поравнялась с серединой лестницы; он
поднял глаза, увидал ее, и в выражении его лица сделалось что-то присты-
женное и испуганное. Она, слегка наклонив голову, прошла, а вслед за ней
послышался громкий голос Степана Аркадьича, звавшего его войти, и нег-
ромкий, мягкий и спокойный голос отказывавшегося Вронского.
Когда Анна вернулась с альбомом, его уже не было, и Степан Аркадьич
рассказывал, что он заезжал узнать об обеде, который они завтра давали
приезжей знаменитости.
- И ни за что не хотел войти. Какой-то он странный, - прибавил Степан
Аркадьич.
Кити покраснела. Она думала, что она одна поняла, зачем он приезжал и
отчего не вошел. "Он был у нас, - думала она, - и не застал и подумал, я
здесь; но не вошел, оттого что думал - поздно, и Анна здесь".
Все переглянулись, ничего не сказав, и стали смотреть альбом Анны.
Ничего не было ни необыкновенного, ни странного в том, что человек за-
ехал к приятелю в половине десятого узнать подробности затеваемого обеда
и не вошел; но всем это показалось странно. Более всех странно и нехоро-
шо это показалось Анне.
XXII
Бал только что начался, когда Кити с матерью входила на большую, ус-
тавленную цветами и лакеями в пудре и красных кафтанах, залитую светом
лестницу. Из зал несся стоявший в них равномерный, как в улье, шорох
движенья, и, пока они на площадке между деревьями оправляли перед зерка-
лом прически и платья, из залы послышались осторожно-отчетливые звуки
скрипок оркестра, начавшего первый вальс. Штатский старичок, оправлявший
свои седые височки у другого зеркала и изливавший от себя запах духов,
столкнулся с ними на лестнице и посторонился, видимо любуясь незнакомою
ему Кити. Безбородый юноша, один из тех светских юношей, которых старый
князь Щербацкий называл тютьками, в чрезвычайно открытом жилете, оправ-
ляя на ходу белый галстук, поклонился им и, пробежав мимо, вернулся,
приглашая Кити на кадриль. Первая кадриль была уж отдана Вронскому, она
должна была отдать этому юноше вторую. Военный, застегивая перчатку,
сторонился у двери и, поглаживая усы, любовался на розовую Кити.
Несмотря на то, что туалет, прическа и все приготовления к балу стоили
Кити больших трудов и соображений, она теперь, в своем сложном тюлевом
платье на розовом чехле, вступала на бал так свободно и просто, как буд-
то все эти розетки, кружева, все подробности туалета не стоили ей и ее
домашним ни минуты внимания, как будто она родилась в этом тюле, круже-
вах, с этою высокою прической, с розой и двумя листками наверху ее.
Когда старая княгиня пред входом в залу хотела оправить на ней завер-
нувшуюся ленту пояса, Кити слегка отклонилась. Она чувствовала, что все
само собою должно быть хорошо и грациозно на ней и что поправлять ничего
не нужно.
Кити была в одном из своих счастливых дней. Платье не теснило нигде,
нигде не спускалась кружевная берта, розетки не смялись и не оторвались;
розовые туфли на высоких выгнутых каблуках не жали, а веселили ножку,
Густые косы белокурых волос держались как свои на маленькой головке. Пу-
говицы все три застегнулись, не порвавшись, на высокой перчатке, которая
обвила ее руку, не изменив ее формы. Черная бархатка медальона особенно
нежно окружила шею. Бархатка эта была прелесть, и дома, глядя в зеркало
на свою шею, Кити чувствовала, что эта бархатка говорила. Во всем другом
могло еще быть сомненье, но бархатка была прелесть. Кити улыбнулась и
здесь на бале, взглянув на нее в зеркало. В обнаженных плечах и руках
Кити чувствовала холодную мраморность, чувство, которое она особенно лю-
била. Глаза блестели, и румяные губы не могли не улыбаться от сознания
своей привлекательности. Не успела она войти в залу и дойти до тюле-
во-ленто-кружевно-цветной толпы дам, ожидавших приглашения танцевать
(Кити никогда не стаивала в этой толпе), как уж ее пригласили на вальс,
и пригласил лучший кавалер, главный кавалер по бальной иерархии, знаме-
нитый дирижер балов, церемониймейстер, женатый, красивый и статный муж-
чина Егорушка Корсунский. Только что оставив графиню Банину, с которою
он протанцевал первый тур вальса, он, оглядывая свое хозяйство, то есть
пустившихся танцевать несколько пар, увидел входившую Кити и подбежал к
ней тою особенною, свойственною только дирижерам балов развязною ино-
ходью, и, поклонившись, даже не спрашивая, желает ли она, занес руку,
чтоб обнять ее тонкую талию. Она оглянулась, кому передать веер, и хо-
зяйка, улыбаясь ей, взяла его.
- Как хорошо, что вы приехали вовремя, - сказал он ей, обнимая ее та-
лию, - а то, что за манера опаздывать.
Она положила, согнувши, левую руку на его плечо, и маленькие ножки в
розовых башмаках быстро, легко и мерно задвигались в такт музыки по
