скользкому паркету.
- Отдыхаешь, вальсируя с вами, - сказал он ей, пускаясь в первые не-
быстрые шаги вальса. - Прелесть, какая легкость, precision, - говорил он
ей то, что говорил почти всем хорошим знакомым.
Она улыбнулась на его похвалу и через его плечо продолжала разгляды-
вать залу. Она была не вновь выезжающая, у которой на бале все лица сли-
ваются в одно волшебное впечатление; она и не была затасканная по балам
девушка, которой все лица бала так знакомы, что наскучили; но она была
на середине этих двух, - она была возбуждена, а вместе с тем обладала
собой настолько, что могла наблюдать. В левом углу залы, она видела,
сгруппировался цвет общества. Там была до невозможного обнаженная краса-
вица Лиди, жена Корсунского, там была хозяйка, там сиял своею лысиной
Кривин, всегда бывший там, где цвет общества; туда смотрели юноши, не
смея подойти; и там она нашла глазами Стиву и потом увидала прелестную
фигуру и голову Анны в черном бархатном платье. И он был тут. Кити не
видала его с того вечера, когда она отказала Левину. Кити своими дально-
зоркими глазами тотчас узнала его и даже заметила, что он смотрел на
нее.
- Что ж, еще тур? Вы не устали? - сказал Корсунский, слегка запыхав-
шись.
- Нет, благодарствуйте.
- Куда же отвести вас?
- Каренина тут, кажется... отведите меня к ней,
- Куда прикажете.
И Корсунский завальсировал, умеряя шаг, прямо на толпу в левом углу
залы, приговаривая: "Pardon, mesdames, pardon, pardon, mesdames ", и,
лавируя между морем кружев, тюля и лент и не зацепив ни за перышко, по-
вернул круто свою даму, так что открылись ее тонкие ножки в ажурных чул-
ках, а шлейф разнесло опахалом и закрыло им колени Кривину. Корсунский
поклонился, выпрямил открытую грудь и подал руку, чтобы провести ее к
Анне Аркадьевне. Кити, раскрасневшись, сняла шлейф с колен Кривина и,
закруженная немного, оглянулась, отыскивая Анну. Анна была не в лиловом,
как того непременно хотела Кити, а в черном, низко срезанном бархатном
платье, открывавшем ее точеные, как старой слоновой кости, полные плечи
и грудь и округлые руки с тонкою крошечною кистью. Все платье было обши-
то венецианским гипюром. На голове у нее, в черных волосах, своих без
примеси, была маленькая гирлянда анютиных глазок и такая же на черной
ленте пояса между белыми кружевами. Прическа ее была незаметна. Заметны
были только, украшая ее, эти своевольные короткие колечки курчавых во-
лос, всегда выбивавшиеся на затылке и висках. На точеной крепкой шее бы-
ла нитка жемчугу.
Кити видела каждый день Анну, была влюблена в нее и представляла себе
ее непременно в лиловом. Но теперь, увидав ее в черном, она почувствова-
ла, что не понимала всей ее прелести. Она теперь увидала ее совершенно
новою и неожиданною для себя. Теперь она поняла, что Анна не могла быть
в лиловом и что ее прелесть состояла именно в том, что она всегда высту-
пала из своего туалета, что туалет никогда не мог быть виден на ней. И
черное платье с пышными кружевами не было видно на ней; это была только
рамка, и была видна только она, простая, естественная, изящная и вместе
веселая и оживленная.
Она стояла, как и всегда, чрезвычайно прямо держась, и, когда Кити по-
дошла к этой кучке, говорила с хозяином дома, слегка поворотив к нему
голову.
- Нет, я не брошу камня, - отвечала она ему на что-то, - хотя я не по-
нимаю, - продолжала она, пожав плечами, и тотчас же с нежною улыбкой
покровительства обратилась к Кити. Беглым женским взглядом окинув ее ту-
алет, она сделала чуть заметное, но понятное для Кити, одобрительное ее
туалету и красоте движенье головой. - Вы и в залу входите, танцуя, -
прибавила она.
- Это одна из моих вернейших помощниц, - сказал Корсунский, кланяясь
Анне Аркадьевне, которой он не видал еще. - Княжна помогает сделать бал
веселым и прекрасным. Анна Аркадьевна, тур вальса, - сказал он, нагиба-
ясь.
- А вы знакомы? - спросил хозяин.
- С кем мы не знакомы? Мы с женой как белые волки, нас все знают, -
отвечал Корсунский. - Тур вальса, Анна Аркадьевна.
- Я не танцую, когда можно не танцевать, - сказала она.
- Но нынче нельзя, - отвечал Корсунский.
В это время подходил Вронский.
- Ну, если нынче нельзя не танцевать, так пойдемте, - сказала она, не
замечая поклона Вронского, и быстро подняла руку на плечо Корсунского.,
"За что она недовольна им?" - подумала Кити, заметив, что Анна умыш-
ленно не ответила на поклон Вронского. Вронский подошел к Кити, напоми-
ная ей о первой кадрили и сожалея, что все это время не имел удо-
вольствия ее видеть. Кити смотрела, любуясь, на вальсировавшую Анну и
слушала его. Она ждала, что он пригласит ее на вальс, но он не пригла-
сил, и она удивленно взглянула на него. Он покраснел и поспешно пригла-
сил вальсировать, но только что он обнял ее тонкую талию и сделал первый
шаг, как вдруг музыка остановилась. Кити посмотрела на его лицо, которое
было на таком близком от нее расстоянии, и долго потом, чрез несколько
лет, этот взгляд, полный любви, которым она тогда взглянула на него и на
который он не ответил ей, мучительным стыдом резал ее сердце.
- Pardon, pardon! Вальс, вальс!- закричал с другой стороны залы Кор-
сунский и, подхватив первую попавшуюся барышню, стал сам танцевать.
XXIII
Вронский с Кити прошел несколько туров вальса. После вальса Кити по-
дошла к матери и едва успела сказать несколько слов с Нордстон, как
Вронский уже пришел за ней для первой кадрили. Во время кадрили ничего
значительного не было сказано, шел прерывистый разговор то о Корсунских,
муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних
детей, то о будущем общественном театре, и только один раз разговор зат-
ронул ее за живое, когда он спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что
он очень понравился. ему. Но Кити и не ожидала большего от кадрили. Она
ждала с замиранием сердца мазурки. Ей казалось, что в мазурке все должно
решиться. То, что он во время кадрили не пригласил ее на мазурку, не
тревожило ее. Она была уверена, что она танцует мазурку с ним, как и на
прежних балах, и пятерым отказала мазурку, говоря, что танцует. Весь бал
до последней кадрили был для Кити волшебным сновидением радостных цве-
тов, звуков и движений. Она не танцевала, только когда чувствовала себя
слишком усталою и просила отдыха. Но, танцуя последнюю кадриль с одним
из скучных юношей, которому нельзя было отказать, ей случилось быть
vis-a-vis с Вронским и Анной. Она не сходилась с Анной с самого приезда
и тут вдруг увидала ее опять совершенно новою и неожиданною. Она увидала
в ней столь знакомую ей самой черту возбуждения от успеха. Она видела,
что Анна пьяна вином возбуждаемого ею восхищения. Она знала это чувство
и знала его признаки и видела их на Анне - видела дрожащий, вспыхивающий
блеск в глазах и улыбку счастья и возбуждения, невольно изгибающую губы,
и отчетливую грацию, верность и легкость движений.
"Кто? - спросила она себя. - Все или один?" И, не помогая мучившемуся
юноше, с которым она танцевала, в разговоре, нить которого он упустил и
не мог поднять, и наружно подчиняясь весело-громким повелительным крюкам
Корсунского, то бросающего всех в grand rond, то в chaine, она наблюда-
ла, и сердце ее сжималось больше и больше. "Нет, это не любованье толпы
опьянило ее, а восхищение одного. И этот один? неужели это он?" Каждый
раз, как он говорил с Анной, в глазах ее вспыхивал радостный блеск, и
улыбка счастья изгибала ее румяные губы. Она как будто делала усилие над
собой, чтобы не выказывать этих признаков радости, но они сами собой
выступали на ее лице. "Но что он?" Кити посмотрела на него и ужаснулась.
То, что Кити так ясно представлялось в зеркале лица Анны, она увидела на
нем. Куда делась его всегда спокойная, твердая манера и беспечно спокой-
ное выражение лица? Нет, он теперь каждый раз, как обращался к ней, нем-
ного сгибал голову, как бы желая пасть пред ней, и во взгляде его было
одно выражение покорности и страха. "Я не оскорбить хочу, - каждый раз
как будто говорил его взгляд, - но спасти себя хочу, и не знаю как". На
лице его было такое выражение, которого она никогда не видала прежде.
Они говорили об общих знакомых, вели самый ничтожный разговор, но Кити
казалось, что всякое сказанное ими слово решало их и ее судьбу. И стран-
но то, что хотя они действительно говорили о том, как смешон Иван Ивано-
вич своим французским языком, и о том, что для Елецкой можно было бы
найти лучше партию, а между тем эти слова имели для них значение, и они
чувствовали это так же, как и Кити. Весь бал, весь свет, все закрылось
туманом в душе Кити. Только пройденная ею строгая школа воспитания под-
держивала ее и заставляла делать то, чего от нее требовали, то есть тан-
цевать, отвечать на вопросы, говорить, даже улыбаться. Но пред началом
мазурки, когда уже стали расставлять стулья и некоторые пары двинулись
из маленьких в большую залу, на Кити нашла минута отчаяния и ужаса. Она
отказала пятерым и теперь не танцевала мазурки. Даже не было надежды,
чтоб ее пригласили, именно потому, что она имела слишком большой успех в
свете, и никому в голову не могло прийти, чтоб она не была приглашена до
сих пор. Надо было сказать матери, что она больна, и уехать домой, но на
это у нее не было силы. Она чувствовала себя убитою.
Она зашла в глубь маленькой гостиной и опустилась на кресло. Воздушная
юбка платья поднялась облаком вокруг ее тонкого стана; одна обнаженная,
худая, нежная девичья рука, бессильно опущенная, утонула в складках ро-
зового тюника; в другой она держала веер и быстрыми, короткими движения-
ми обмахивала свое разгоряченное лицо. Но, вопреки этому виду бабочки,
только что уцепившейся за травку и готовой, вот-вот вспорхнув, развер-
нуть радужные крылья, страшное отчаяние щемило ей сердце.
"А может быть, я ошибаюсь, может быть этого не было?"
И она опять вспоминала все, что она видела.
- Кити, что ж это такое? - сказала графиня Нордстон, по ковру неслышно
подойдя к ней. - Я не понимаю этого.
У Кити дрогнула нижняя губа; она быстро встала.
- Кити, ты не танцуешь мазурку?
- Нет, нет, - сказала Кити дрожащим от слез голосом.
- Он при мне звал ее на мазурку, - сказала Нордстон, зная, что Кити
поймет, кто он и она. - Она сказала: разве вы не танцуете с княжной Щер-
бацкой ?
- Ах, мне все равно!- отвечала Кити.
Никто, кроме ее самой, не понимал ее положения, никто не знал того,
что она вчера отказала человеку, которого она, может быть, любила, и от-
казала потому, что верила в другого.
Графиня Нордстон нашла Корсунского, с которым она танцевала мазурку, и
велела ему пригласить Кити.
Кити танцевала в первой паре, и, к ее счастью, ей не надо было гово-
рить, потому что Корсунский все время бегал, распоряжаясь по своему хо-
зяйству. Вронский с Анной сидели почти против нее. Она видела их своими
дальнозоркими глазами, видела их и вблизи, когда они сталкивались в па-
рах, и чем больше она видела их, тем больше убеждалась, что несчастие ее
свершилось. Она видела, что они чувствовали себя наедине в этой полной
зале. И на лице Вронского, всегда столь твердом и независимом, она виде-
ла то поразившее ее выражение потерянности и покорности, похожее на вы-
ражение умной собаки, когда она виновата.
Анна улыбалась, и улыбка передавалась ему. Она задумывалась, и он ста-
новился серьезен. Какая-то сверхъестественная сила притягивала глаза Ки-
ти к лицу Анны. Она была прелестна в своем простом черном платье, пре-
лестны были ее полные руки с браслетами, прелестна твердая шея с ниткой
жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны
грациозные легкие движения маленьких ног и рук, прелестно это красивое
