такие люди, почему бы и мне не пострадать, в конце концов.
Когда я вернулась домой, Машка Кудрявцева спала с выражением невинно-
го агнца, и ее губы отдельно спали на ее лице.
Воскресенье
Я сижу на диване и смотрю в одну точку перед собой. В этой точке нет
ничего интересного, просто мне лень переводить зрачки на другой объект.
Мое состояние называется "дистресс". От него могут быть две дороги: одна
- на балкон, с балкона - на землю с ускорением свободно падающего тела.
Другая дорога - в обратную сторону. Из дистресса - в нормальный стресс,
из стресса - в плохое настроение, из плохого настроения - в ровное, а из
ровного - в хорошее.
Первую дорогу я могу проделать сама. А вот вторую я сама проделать не
могу. Надо, чтобы кто-то пришел, взял меня за руку и вывел из дистресса
в стресс, из стресса - в плохое настроение, и так далее, через страдания
к радости.
Но кто может меня вывести? Муж? Подруга? Другая Подруга? Машка Куд-
рявцева с Костей?
Раздается звонок. Я перевожу глаза со стола на телефон. Телефон мол-
чит. Тогда я понимаю, что звонят в дверь.
Я поднимаюсь и иду к двери. И открываю дверь.
В дверях - моя соседка по этажу, которую я зову Беладонна, что в пе-
реводе с итальянского означает "прекрасная женщина".
Беладонна работает в торговой сети, весит сто сорок килограмм и похо-
жа на разбухшего младенца. Она толстая и романтичная. Мой Муж звал ее
"животное, исполненное грез".
Наши отношения строятся на том, что иногда по утрам я даю ей огурец
или капусту, в зависимости оттого, что есть в доме. Иногда я кормлю ее
горячим завтраком, и она радуется как девочка, потому что вот уже много
лет не ест, а только закусывает.
Сейчас она на бюллетене по причине поднявшегося давления. Она сидит в
одиночестве и лечится коньяком. Одной ей скучно, и она зовет меня выпить
рюмочку.
Когда я плохо живу, или мне кажется, что я живу плохо, я иду к Бела-
донне и, побыв у нее десять минут, понимаю, что я живу хорошо. Она как
бы определяет ту черту, за которую уже не упасть, потому что некуда. Ее
черта лежит на самом дне.
Беладонна берет меня за руку, выводит из квартиры и перемещает в
свою. Ее квартира не убирается и похожа на склад забытых вещей.
Цветной телевизор включен. Идет повторение вчерашней передачи. Я са-
жусь в кресло и начинаю смотреть телевизор.
На столе стоят бутылка коньяка, пол-литровая банка черной икры и пус-
тая рюмка. Беладонна достает другую рюмку, протирает ее пальцем и нали-
вает коньяк.
- Пей! - приказывает она.
- Отстань! - коротко отвечаю я.
Я с ней не церемонюсь. Если с ней церемониться, она сделает из тебя
все, что захочет.
Идет передача о последнем периоде Пушкина. Литературовед читает
письма и документы.
- А он хорошо выглядит, - замечает Беладонна.
Я смотрю на литературоведа и с удовлетворением отмечаю, что выглядит
он действительно лучше, чем в прежних передачах.
Литературовед читает стихи Лермонтова "На смерть Поэта". В последний
раз я учила их в школе и с тех пор не перечитывала. Я слушаю стихи спус-
тя двадцать лет и понимаю, что они созданы Энергией Ненависти и Энергией
Страдания. Поэтому они потрясают.
Беладонна закрывает лицо рукой и начинает бурно рыдать.
- Замолчи! - приказываю я.
Беладонна слушается и тут же перестает рыдать. Только шмыгает носом.
- Давай выпьем за Михаила Юрьевича, - жалостно предлагает она.
- Отстань!
Беладонна пожимает плечами. Она искренне не понимает, как это можно
не хотеть выпить, когда есть такая возможность.
- Ну, одну рюмочку... - робко настаивает она.
- Я сейчас уйду!
Беладонна сдается. Больше всего она боится остаться одна, со своей
драмой. У нее тоже драма, но на другом материале. Беладонна полюбила мо-
лодого человека по имени Толик, но Толик с кем-то подрался, и его поса-
дили на пять лет в тюрьму (как надо подраться, чтобы сесть на пять
лет!). Беладонна потратила всю душу, все свое время и все деньги, чтобы
сократить срок его пребывания в тюрьме. Наконец Толик вышел на свободу,
явился к Беладонне (О! Долгожданный час!) и украл у нее бриллиантовое
кольцо.
Я случилась в ее доме как раз в эту минуту, в минуту крушения идеала.
Мне что-то понадобилось, соль или спички, и я позвонила в ее дверь. Она
открыла мне, трезвая и растерянная, в коротком, выше колен, купальном
халате. Колени у нее были крупные, как тюбетейки.
В комнате со сконфуженным лицом сидел Толик. Глаза у него были небес-
но-голубые, яркие, как фаянс.
- Представляешь... - растерянно проговорила Беладонна. - Он украл у
меня кольцо. Вот только что тут лежало - и нет.
Толик покосился в мою сторону. Ему было неприятно, что его при посто-
ронних выставляют в таком невыгодном свете.
Я не знала, что сказать, и вообще - как реагировать на подобные ситу-
ации. У меня никогда не было дорогих колец и таких морально неустойчивых
знакомых, как Толик. Я подозревала, что кольцо у Беладонны не последнее
и ей будет не сложно восстановить утрату. Поэтому решила отшутиться.
- Молодым мужчинам надо платить! - сказала я.
Глаза Толика блеснули фаянсом. Видимо, он считал так же, как и я, но
стеснялся сказать об этом вслух. Он заметно приободрился и посмотрел ор-
линым взором сначала на меня, а потом на Беладонну, ожидая, что она ска-
жет.
- Попросил бы... - растерянно размышляла Беладонна, - а зачем же са-
мовольно...
- У тебя допросишься, - не поверила я.
Толик кивнул головой в ответ на мое предположение, и я поняла, что
просто читаю его мысли. Он думает абсолютно так же, а если двое считают
одинаково, значит, правы вдвойне.
- Ну как же так... - растерянно повторяла Беладонна.
Ей было жаль не столько кольца, столько утраты романтической мечты.
Мечта была скомпрометирована, и Беладонна стояла как громадная кукла,
раскинув руки по сторонам необъятного туловища.
Я взяла спички и ушла, недовыяснив, чем это все кончилось.
Наверное, ничем. Толик остался без Беладонны, зато с кольцом. А Бела-
донна - и без кольца, и без Толика, и без мечты.
Через какое-то время, может быть через полгода, я встретила ее ночью
возле подъезда. Я возвращалась из лаборатории, а Беладонна возвращалась
непонятно откуда. Я была не в курсе ее жизни. Она вылезла из такси, вер-
нее выгрузила себя, и стояла посреди двора, втягивая свежий зимний воз-
дух, пахнущий арбузом от свежевыпавшего снега. Снег еще шел, крупный и
медленный. Облака быстро бежали под луной в темном небе и, казалось, что
это быстро плывет луна. Беладонна подняла лицо к небу. Я думала, что она
сейчас громко пожалуется. Она изнемогла носить свое тяжелое тело и пус-
тую душу без идеалов. И сердце утомилось перегонять тяжелую от коньяка
кровь. И мир услышит сейчас слова прозрения и покаяния. А я - свидетель
этой святой минуты. Но Беладонна гулко вздохнула и вдруг сказала:
- Как хорошо жить...
И шапка из лисы торчала на ее голове каким-то нелепым отдельным зве-
рем.
Телевидение окончило передачу. Мы сидели, уставившись в сетку.
- Ну, выпей хоть полрюмочки! Символически...
Она поднесла к моему лицу рюмку и ткнула в рот ложку с икрой.
Икра была пресная, отдавала рыбьем жиром. Я поднялась, вышла на кухню
и выплюнула.
- Невкусно! - посочувствовала Беладонна. - Она несоленая. Прямо из
рыбы.
- Как это? - не поняла я.
- Ворованная, - просто объяснила Беладонна. И безо всякого перехода
добавила: - А ты мне нравишься. Ты женщина умственная. И Муж мне твой
нравится. Очень благородный мужчина. Надежный человек. И дочка у тебя
красавица. Вообще хорошая семья. Ты куда?
Она видит, что я собираюсь уходить, и запирает дверь на все сорок че-
тыре замка особой секретности. Я начинаю возиться с замками, объятая
идеей освобождения. Во мне развивается что-то вроде клаутстрофобии, бо-
язни замкнутого пространства. Я чувствую, что, если не вырвусь отсюда,
задохнусь. Беладонна стоит рядом и уже не находит меня ни умственной, ни
хорошей, а как раз наоборот.
- А ты противная, - делится она. - И Муж у тебя противный, как осетр.
И дочка - хабалка, никогда не здоровается...
Беладонна не может удержать меня ни коньяком, ни лестью, ни даже зам-
ками. Я отторгаюсь от нее, как чужеродная ткань, и Беладонна утешает се-
бя тем, что невелика утрата.
Наконец я отпираю все замки и выскакиваю на площадку, почти счастли-
вая. Я самостоятельно, а точнее, с помощью Беладонны промахнула дорогу
из дистресса прямо в счастье, минуя промежуточные станции. Я вхожу в
свою квартиру, где нет лишней мебели, ворованной икры, толиков, брилли-
антовых колец. Я вхожу и думаю: "Как хорошо жить..."
Понедельник
Я проснулась оттого, что пес Карай погромыхивал цепью. Он не лаял.
Лаять ему, бедному, запретили, а двигаться не запретишь, и Карай проха-
живался туда и обратно, сдвигая тяжелую метровую цепь.
Вы, наверное, думаете, что я уже в дурдоме и у меня галлюцинации. Ни-
чего подобного. Просто в воскресенье, во второй половине дня, ко мне из
Самарканда позвонила Случайная Подруга, объявила, что ей довольно-таки
паршиво и нужен мой совет.
Звонок выглядел как бы неожиданным, но мне показалось, как будто
кто-то свыше позаботился обо мне.
Я вырвала себя из своей квартиры, как морковку из грядки, и через
пять часов уже выходила из самолета на Самаркандский аэродром.
Аэродром выглядел типичным для южного города, только в Сочи - кепки,
а тут-тюбетейки.
Лия (так зовут мою Случайную Подругу) встречала меня, и я издали
смотрела, как она идет, поводя головой, высматривая меня в толпе.
Небольшой экскурс в прошлое: мы познакомились с ней пять лет назад, в
скоропомощной больнице, где лежали по поводу острого аппендицита. Мы
вместе лежали, вместе вставали, вместе учились ходить, вместе ели и го-
ворили, говорили, говорили... Где-то уже через час после знакомства ста-
ло ясно, что наши души идентичны, как однояйцовые близнецы. Или, вернее,
у нас одна душа, разделенная на две части. Одна часть - во мне, а другая
- в восточной девушке, студентке театрального училища. Единственная раз-
ница состояла в том, что она бредила Дузе, а я не имела о ней никакого
представления. Все остальное совпадало, и мы все семь дней поражались
узнаванию.
Итак, я проснулась, надела ватный халат - чопан и вышла во двор.
Как прекрасно ступить из комнаты прямо на землю. Я могу ступить из
своей московской комнаты прямо на балкон и с высоты девятого этажа обоз-
реть окрестность. И мне почему-то кажется, что кто-то невидимый должен
подойти ко мне со спины и перекинуть через балконные перила. Я переживаю
ужас кратковременной борьбы, потом ужас полета, не говоря уже об ужасе
приземления. Знакомый врач-психиатр объяснил, что есть термин: тянет
земля. Что это не патология. Патология для человека - жить на девятом
этаже, быть поднятым над землей почти на тридцать метров.
Дом и сад были отделены от улицы высокой стеной. На стене, прямо над
собачьей будкой, сидела кошка и созерцала этот мир спокойно и отрешенно,
как представитель дзенбуддистской философии.
Кошка смотрела на небо, сине-голубое и просторное. Я тоже посмотрела
на небо, и мне показалось, что здесь оно выше, чем в Москве, хотя, на-
верное, так не может быть. Небо везде располагается на одной высоте. Да-
лее кошка приспустила глаза на верхушки деревьев. Ветки еще голые, но
чувствуется, что почти каждую секунду готовы взорваться и выхлопнуть
хрупкие цветы: белые, розовые, нежно-сиреневые. Кошка нагляделась на де-
ревья, потом стала разглядывать меня в узбекском чопане.
Карай стоял задрав голову, неотрывно глядел на кошку. Его ноги нали-
вались, наливались мышечной упругостью, и вдруг - рывок... Карай, как
живой снаряд, метнул вверх всю свою веками накопленную ненависть, но
цепь оказалась короче стены сантиметров на двадцать, и эти двадцать сан-
