белых замшевых сапог, одарил меня завистниками. Пожалеть не пожалеют, а
уважать перестанут.
Итак: первый вариант нарочит и безвкусен. Второй - унизителен и бес-
перспективен. Следует придумать третий вариант - промежуточный между
первым и вторым. Не веселая и не грустная. Обычная. Нужно только
чуть-чуть, самую малость увеличить дистанцию между собой и собеседником.
Держать коллектив на расстоянии вытянутой руки.
Вторая проблема: что надеть.
Я могу явиться во всем блеске, молодой и шикарной, - относительно мо-
лодой и относительно шикарной, но все же достаточно убедительной, чтобы
все сказали: где были его глаза, когда он менял то на это? Вернее, это
на то.
Я подхожу к зеркалу. У меня выражение птицы, которой хочется пить, а
ей не дают, и похоже, она скоро отбудет из этого мира. Рот полуоткрыт.
Глаза полузакрыты. Все нутро как будто вычерпали половником для супа, а
туда ведрами залили густую шизофрению. Болит голова. Хочется не жить.
Это другое, чем умереть. Просто вырубить себя из времени. Однако выру-
бить нельзя. Надо идти на работу.
Я сажусь к зеркалу и начинаю создавать себе цвет лица. На это уходит
довольно много времени. Я крашусь французской косметикой, которую прода-
ют в наших галантереях, и думаю о факторе исповеди и исповедника. Раньше
человек являлся в церковь, проходил в исповедальню, опускался на колени
перед бесстрастным, справедливым исповедником, как бы представителем Бо-
га, и там, скрытый от глаз и ушей, исповедовался во всем, очищал свою
душу. А исповедник отпускал грехи, давал необходимые советы, и человек
уходил очищенный и просветленный, сняв с души всю копоть. Профилактика
души.
В наше время роль исповедника выполняют друзья и знакомые. Я, скажем,
раскрываю свою душу Подруге. Она на другой день рассказывает мои тайны
Другой Подруге. Другая Подруга - Своей Подруге, и вот уже пошла по горо-
ду гулять моя жизнь, обрастая, и видоизменяясь, и превращаясь в сплетню,
пущенную тобою же. А если не быть откровенным - как очистить душу? И во-
обще какой смысл тогда в общении, если не быть откровенным?..
Я кончаю краситься и смотрю на результат своего труда. Моя мама в
этом случае сказала бы: разрисованный покойник.
Первой мне в коридоре попадается Сотрудница. Она останавливается и
задает несколько вопросов, касающихся документации. Я отвечаю и при этом
ищу в ее глазах второй смысл. Но никакого второго смысла нет и в помине.
То ли она не знает, то ли ей все равно. Второе меня устраивает больше.
Равнодушие бывает полезнее и целительнее, чем сострадание.
Сотрудница слушает меня внимательно и с почтением. Я ученый, а в сте-
нах института только это и имеет значение. В стенах научного учреждения
реализация личности важнее, чем женская реализация. Сотрудница стоит пе-
редо мной собранная, дисциплинированная, как в армии, и я уверена в ней
почти так же, как в себе: не перепутает, не опоздает, не забудет. Я во-
обще заметила, что женщины работают лучше, чем мужчины. В нашем институ-
те, во всяком случае...
Потом я сворачиваю к заву. Надо решить несколько вопросов.
Секретарша смотрит на меня, как на Мону Лизу-Джоконду, пытаясь пос-
тичь, в чем ее секрет, почему всему миру нравится эта широкая, скорее
всего, беременная, большелобая мадонна без бровей.
"Знает", - поняла я и мысленно выставила руку для дистанции.
- Можете взять зарплату, - сказала Секретарша и стала отсчитывать
деньги.
Я заметила, что дверь к заву плотно закрыта. Значит, заперлись и вы-
пивают, в честь старого Нового года. Есть у нас такая традиция - отме-
чать все советские и церковные праздники. Значит, выпивают, а меня не
зовут. Интересно - почему? Потому что там Подруга, и они не хотят нас
совмещать. Как правило, она приходит на все посиделки, и почему бы ей не
прийти и в этот раз? Она ведь тоже может захотеть повести себя так, буд-
то ничего не произошло. А может быть, и Муж там. Почему бы им не прийти
вместе, если есть возможность не разлучаться.
Я почувствовала, как мое душевное напряжение переходит в физическое,
и у меня от физического напряжения вытаращились глаза. Мне хочется уйти,
а Секретарша считает мелочь, ей нужно набрать восемьдесят три копейки.
Из дверей выглядывает зав, видит меня и тут же скрывается обратно. Я
заставляю себя остаться на месте. Забираю зарплату. Спокойно выхожу. И
спокойно отправляюсь в свою лабораторию. "С Новым годом, товарищи, с но-
вым счастьем".
До сегодняшнего дня моя лаборатория казалась мне святым местом. Оби-
талищем доктора Фауста. Но сейчас я вижу, что это просто захламленный
чулан.
Работать не хочется. Хорошо было бы сейчас войти в кабинет к заву,
мило улыбнуться и сесть за стол. И даже поднять бокал, поздравить "моло-
дых". Потом достать из сумки маленький хорошенький револьверчик (его
нет, но хорошо бы), направить прямо на него и деликатно спросить: "Как
ты предпочитаешь? В спину или в лоб?"
И посмотреть в его глаза. Вот это самое главное. Посмотреть в глаза:
как они замечутся или, наоборот, застынут. Ибо ни в спину, ни в лоб ему
не хочется. А я буду улыбаться любезно и целить метко.
А как поведет себя Подруга? Она или прикроет его, или прикроется им,
в зависимости оттого, кого она больше любит: его или себя.
А дальше что? Предположим, я его убью, ему будет уже все равно: где я
и что со мной. Подруга утешится довольно скоро, она не из тех, кто, как
донна Анна, будет рыдать, упав на могильную плиту. И ее новый муж будет
носить ей картошку с базара. А я, значит, по тихим степям Забайкалья,
где золото роют в горах... Очень глупо.
Я вздыхаю из глубины души. Достаю свои смеси и взвеси и начинаю исс-
ледовать. Прохожу биохимический анализ. Работать не хочется. Я работаю
через отвращение, но заставляю себя делать то, что положено на сегодняш-
ний день по программе. Я просто не могу этого не сделать. Потом поти-
хоньку втягиваюсь и как бы вырубаюсь из времени. Я - сама по себе, а
время само по себе течет, отдельно от меня. Я его не чувствую. А пос-
кольку в свете последних событий мое время - боль, то я почти не
чувствую боли. Я существую как под наркозом, но не общим, а местным. Я
все вижу, все понимаю, и мне больно. Но боль тупая. Ее можно терпеть.
Когда я искала свою дорогу в науке, у меня были единственные туфли:
розовые с белой вставкой. Легко догадаться, что туфли были летние, но
носила я их зимой, чтобы выглядеть стройнее. Сколько километров отстуча-
ла я каблучками, пока нашла свою дорогу. Потом, позже, когда я выбивала
эту лабораторию, сколько стен пришлось прошибить лбом, кулаками, слеза-
ми. Я, как эмбрион, прошла все стадии становления личности: поиск себя,
утверждение, подтверждение. Правда, на последней стадии у меня увели Му-
жа. Теперь Дело есть, а Мужа нет. Но Дело все же осталось. Сначала я та-
щила его за шиворот. Теперь мы идем с ним рядом. А через какое-то время
Дело уже само возьмет меня за руку и поведет за собой. Будет работать на
меня. Значит, у меня есть Будущее. И нечего прибедняться. И не надо при-
уменьшать. Это так же порочно, как преувеличивать.
Открывается дверь. Входит мой аспирант Гомонов, на его лице написано
отвращение к жизни: то ли перепил, то ли недоспал. А скорее всего, и то,
и другое.
- Вы принесли главу? - спросила я.
- Нет. Я забыл.
- А зачем вы пришли? Сказать, что забыли?
Гомонов мнется. Я вижу, что он врет. Он не забыл, он не сделал. Я бы
выгнала его, но он способный. Просто он любит жить.
Я смотрю на него. На лице отвращение, но туфли на ногах - безукориз-
ненные.
- Что вы стоите? - спрашиваю я.
- А что делать? - удивляется он.
- Идите домой и принесите.
Гомонов стоит в нерешительности. Потом выходит както боком. Интерес-
но, что он предпримет...
...А может быть, убить ее? Но тогда он женится на Другой Подруге. Ко
мне он не вернется. Он женится на Другой, а я по тихим степям... Так что
этот вариант тоже не подходит.
Я помещаю каплю на стеклышко. Стеклышко устанавливаю под микроскоп и
заглядываю в другой мир. Я легко разбираюсь в этом другом мире, как му-
зыкант в партитуре, как механик в моторе, как врач в организме. И мне
там интересно.
Снова открывается дверь, входит Секретарша.
- Мы закрываемся, - говорит она мне.
Я смотрю на ее личико, гладенькое и овальное, как яичко, и догадыва-
юсь, что прошло восемь часов рабочего дня.
- А там кончился праздник? - бесстрастно спрашиваю я.
- Какой праздник? - Секретарша искренне вытаращивает глаза.
- Ну, Новый год...
- Где? - не понимает она.
- У зава.
Секретарша смотрит обалдело, потом предлагает:
- Нинуля, поставьте градусник...
- Нина Алексеевна, - поправляю я, держа Секретаршу на вытянутой руке,
однако понимаю, что мое раскаленное воображение подсунуло мне сей сюжет.
Ни Мужа, ни Подруги здесь не было и в помине. Да и в самом деле, что они
здесь забыли? Если только меня...
Секретарша выжидательно смотрит, как бы выпрашивая глазами билетик на
сочувствие. Но я не пускаю ее даже на галерку своей души.
Я закрываю микроскоп. Запираю в стол бумаги. Смотрю на часы. От пят-
ницы остался довольно короткий хвост, так что можно сказать, что свой
второй черный день я прожила под наркозом Дела. Под прикрытием Будущего.
Суббота
Суббота начинается со звонков.
Звонки делятся на деловые и личные. Личные - на тех, кто знает, и
тех, кто не знает.
Те, кто знают, подразделяются на две категории:
1. Ругают Мужа и называют его подлецом.
2. Ругают Подругу и называют ее проституткой. При этом интересуются:
"А она молодая?", давая понять тем самым, что я не молодая. Я отвечаю,
что мы ровесницы. Тогда там удивляются и спрашивают: "А куда же ты смот-
рела?"
Известно куда. В микроскоп.
Я могла бы не согласиться с собеседником, не принять сочувствия.
А могла бы принять сочувствие и расслабиться, сказать, что я не ем, и
не сплю, и не могу ни о чем больше думать. Но я не делаю ни первого, ни
второго. Я выбираю тактику Кутузова после Бородинского сражения.
Когда Наполеон проснулся и решил продолжать бой, вернее, он решил это
накануне, то увидел, что воевать не с кем. Неприятеля нет.
Кутузов построил свои войска и до того, как Наполеон проснулся, увел
их с поля боя в неизвестном направлении (неизвестном для Наполеона, ес-
тественно).
Наполеон пожал плечами и пошел себе на Москву. Занял Москву и по эти-
кету тех лет стал ждать парламентеров (возможно, они назывались иначе).
Побежденные должны были оказать уважение победителю. Так полагалось. И,
может быть, даже устроить бал в его честь. Но ничего похожего. Никаких
парламентеров, никаких балов. А Москва горит. Есть нечего. Винные погре-
ба нараспашку. Войско перепилось. Наполеон великодушно предложил царю
перемирие, но царь мириться отказался, причем в очень грубой, невежливой
форме. И мириться не стал. И воевать не намерен. Совсем уж ничего не по-
нятно. А Москва горит, а солдаты пьют. А тут еще ударили холода, надо бы
домой, а до дома далеко. И чем все кончилось для французов - не мне вам
рассказывать. Этому в школе учат.
Итак, я выбираю тактику Кутузова. Я сворачиваю свои знамена и отзываю
своих солдат. И тем, кто ко мне звонит, просто нечем поживиться.
- Ты знаешь, что Славка ушел от тебя к какой-то шмаре? - кричит через
весь город моя Школьная Подруга.
- Ну неужели ты думаешь, что ты знаешь, а я нет? - удивляюсь я.
- Он меня обманул! - кричит Школьная Подруга и принимается плакать. -
Я от него не ожидала! Он был частью моей жизни...
Я молчу. Ее послушать, можно подумать, что бросили ее, а не меня.
- Он что, совсем с ума сошел?
- Почему? - не понимаю я.
- Ну разве можно сравнить ее с тобой?
Сравнить, безусловно, можно. Объективно лучше я. Но ЕМУ лучше ОНА.
