выделить этот гормон счастья. Когда его формула будет найдена, то станет
возможным создать аналог химическим путем, и тогда Счастье будет прода-
ваться в аптеках в таблетках и ампулах, рубль двадцать упаковка. Я назо-
ву этот препарат Альбина. Счастье должно называться нежным женским име-
нем.
Таблетка Альбины вместо шаровой молнии в грудь.
Ушел Муж к Подруге и очень хорошо.
Итак, на чем я остановилась?
А сейчас я перекатываю голову по подушке. Она тяжелая и звонкая от
боли, в нее можно постучать как в колокол, и она загудит. В груди прочно
застряла шаровая молния, и я плавлюсь в собственных страданиях. Потом я
перестаю перекатывать, но продолжаю плавиться. Я утыкаюсь лицом в подуш-
ку и плачу, но иначе, чем всегда. Так плачут в детстве, и во сне, и в
ночь перед казнью. Самое мучительное то, что я не вижу конца. Так будет
через час, и через сутки, и через месяц.
Вытерпеть это невозможно. А прекратить возможно, если, например, не
лениться, а встать с постели и выскочить в окно.
В этот момент открывается дверь, и, топоча тяжело и бесцеремонно, как
демобилизованный солдат, в комнату входит моя дочь Машка Кудрявцева,
семнадцати лет. Машка вернулась со свидания во втором часу ночи и наме-
рена сообщить своему жениху, что она уже дома и ей ничего не угрожает. И
что она любит его так же, как полчаса назад, и даже больше.
Несколько слов о Машке: я люблю ее давно, еще до того, как она появи-
лась. До того, как я познакомилась с ее отцом. Я знала, что когда-нибудь
будет Машка и она будет именно такая, а не другая. Честно сказать, я ду-
мала, она будет немножко похуже, потому что я тоже, как и моя мама, ни-
чего путного от себя не ожидала. Машка Кудрявцева - нежная, хрупкая и
благоуханная, как ландыш. У нее лицо совершенно маленькой девочки, и это
детское личико налеплено на мелкую, как тыковка, головку. Головка приде-
лана к тонкой, как стебель, шейке. А уже дальше шея примыкает к рослому,
стройному, вполне семнадцатилетнему существу, и все это вместе называет-
ся Машка Кудрявцева. Движется она не прямо, а как-то по косой, и так же
по косой летят за ней ее легкие волосы. И когда она входит в комнату,
она вносит другой климат. Воздух вокруг нее смолистый и чистый, как в
сосновом бору после дождя. Зубы у нее белые, крупные, кинозвездные. Она
это знает и постоянно озаряется улыбкой, и такое впечатление, что ее се-
милетнее личико узковато для улыбки. Улыбка как бы вырывается за пределы
лица.
Что касается ее внутренних данных, то у нее две ярко выраженные спо-
собности. Первая: способность к безделью. Она может весь день абсолютно
ничего не делать, и это получается у нее с блеском. То есть что-то она,
конечно, делает: стоит у окна или лежит на кровати, и ей совершенно не
скучно. Она не перемогается от безделья, а чувствует себя в нем удобно и
блаженно, как в теплом южном море. Я помню себя в ее годы: я постоянно
куда-то стремилась и чего-то добивалась. А она никуда и ничего. Хотя на-
до смотреть не по истокам, а по итогам. Да, я добивалась. И добилась. Я
без пяти минут профессор и почетный член французского города Нура. Но
где этот Нyр? И где я? Я у себя на кровати, без прошлого, без настояще-
го, а впереди у меня одинокая больная старость. И это единственная прав-
да, которую я могу себе сказать. Именно больная, так как все мои болезни
возьмутся за руки и образуют вокруг меня дружный хоровод. И именно ста-
рость, потому что года имеют манеру идти вперед, а не стоять на месте.
Так что, может быть, Машка права, следуя принципу "тише едешь, дальше
будешь".
Вторая ее отличительная черта - это способность влюбляться до само-
забвения, до потрясения всех основ. Костя - это ее четвертый по счету
официальный жених. До него были: Митя, Петя и Витя. Их всех почему-то
зовут на "тя". Все четыре "тя" хотели на ней жениться, и она каждый раз
готова была выйти замуж, и я каждый раз бесцеремонно вмешивалась в эти
перспективные отношения. И Машка каждый раз ненавидела меня и готова бы-
ла прошить из автомата, если бы таковой оказался под руками. Но до ист-
ребления дело не доходило, так как на смену приходил очередной "тя".
Почему я вмешивалась? Объясню. Первый претендент по имени Митя был
алкоголик или наркоман. Точно не помню. А может быть, и то, и другое. По
утрам, просыпаясь в своем доме, он вместо гимнастических упражнений и
чашки кофе пил портвейн. И я боялась, что он к этому же приучит мою
дочь.
Второй Петя был с диагнозом. Не знаю точно каким, а врать не хочу.
Раз в год он ложился в психиатрическую больницу, и его там лечили инсу-
линовыми шоками. После чего он выходил из больницы и искал себя в этом
мире. Петина мама поощряла его дружбу с Машей. Она говорила, что Маша
хорошо на него влияет. У Пети были длинные, до лопаток, белые волосы,
которые он заплетал сзади в косу. Поперек лба он повязывал шнурок, как
Чингачгук - вождь апачей, и ходил по городу с ковром на спине. Когда я
спросила: "Почему вы носите на спине ковер?" - он ответил: "Мне холод-
но". Я вообще заметила, что сумасшедшие очень логичны и даже интересны.
Третий претендент на руку моей дочери, Витя, оказался взрослый, трид-
цатипятилетний мужик, который вообще поначалу не мог определиться, за
кем ему ухаживать - за ней или за мной.
Последний, Костя, удачнее тех троих. Он не сумасшедший и не пьяница.
Он язвенник. У него юношеская язва желудка, и она диктует ему свой ре-
жим, а режим навязывает положительный образ жизни. Объективности ради
должна сознаться, что Костя производит очень приятное впечатление: он
красив, интеллигентен, но это еще хуже. Ибо чем лучше, тем хуже. Машка -
хрупкий ландыш среди зеленой травы жизни, и рано срывать этот цветок,
тем более что ландыши занесены сейчас в Красную книгу. И любому, кто
наклонится за моим цветком, очень хочется оборвать руки, а заодно и го-
лову.
Телефон стоит в моей комнате, поэтому Машка вваливается ко мне во
втором часу ночи, садится возле моего лица и, цепляя пальцем, начинает
крутить диск. Я, конечно, не сплю, но ведь могла бы и спать, при других
обстоятельствах.
Я поднимаю голову-колокол и спрашиваю:
- У тебя совесть есть?
- Он же волнуется, - поражается Машка. Она не понимает, как можно не
понять такие очевидные вещи.
- Если он так волнуется, пусть провожает...
Но провожать - это, значит, два рубля на такси. Рубль в один конец и
рубль в другой. А если не провожать - только один рубль, притом Машкин.
- А откуда у него деньги? - резонно возражает она.
И действительно, откуда деньги у двадцатилетнего студента Кости?
- Та, - отозвалась Машка в трубку. Это значило: "Да", но от нежности
и любви у нее обмяк голос и не было сил произнести звонкое согласное
"д".
Совершенно не стесняясь моего присутствия, она разговаривает на ка-
ком-то своем, птичьем языке, и я узнаю в нем свои слова и полуслова.
Этими же словами я ласкала ее маленькую и своего Мужа в начале нашей с
ним жизни. Он называл это общение "тю-тю-тю". Теперь эти "тю-тю-тю" -
моей взросшей дочери по отношению к какому-то язвеннику Косте. Она нес-
колько раз сказала ему "та". Наверное, он интересовался, любит ли она
его, а она, естественно, подтверждала: та. Потом стала пространно наме-
кать, что купила ему подарок ко Дню Советской Армии. Костя, видимо, при-
нялся выпытывать: какой именно? Машка лукавила: клетчатое, удобное...
Я знала, что она купила ему болгарскую фланелевую рубашку за семь
рублей. Мне надоело это слушать. Я добавила:
- И пищит.
Машка тут же повторила:
- И пищит.
Костя на том конце провода вошел в тупик. Что может пищать? Кошка?
Собака? Попугай? Но птицы и животные не бывают клетчатыми. Машка тоже
оглянулась на меня с неудовольствием, видимо, была недовольна моей подс-
казкой и теперь не знала, в какую сторону двигать беседу.
- Кончай трепаться, - предложила я.
Машка быстро свернула свой убогий диалог. Попрощалась и положила
трубку.
- Ляг со мной.
- Ага! - с радостной готовностью отозвалась Машка и во мгновение сня-
ла джинсы и пуловер.
Улеглась рядом, и в свете луны был виден прямой угол ее семнадцати-
летнего плеча.
- Ты плачешь? - спросила она с удивлением. - Чего?
- Я разошлась с Подругой. Она меня предала.
Машка помолчала. Подумала. Потом серьезно спросила:
- Ты видела, что у моих белых сапог отлетел каблук?
Я не поняла, при чем тут каблук и моя драма. Потом догадалась, что
Машка хочет провести аналогию. Куда следует девать сапог без каблука?
Отнести в починку.
А если починить уже нельзя, то надо выбросить такой сапог на помойку,
забыть. И так же поступить с предавшим нас человеком. Сначала попытаться
починить отношения.
А если это невозможно - выкинуть на помойку памяти.
И обзавестись другой обувью.
- Видала? - переспросила Машка.
- Ну?
Я нетерпеливо ждала аналогии. Моя раскаленная душа ждала хоть како-
го-нибудь компресса. Но аналогии не последовало. Просто от сапога отор-
вался каблук и следовало купить новый.
- Мне нечего надеть, - заявила Машка.
- У тебя красные есть.
- Они теплые. А скоро весна. Я совершенно, совершенно без обуви. Ка-
кая-то ты, мама...
- Ты что, не слышала, что я тебе сказала? - обиделась я.
- Про что?
- Про Подругу.
- Ну и что? А зачем она тебе? Вы же, по-моему, давно разругались.
- Мы не ругались.
- А тогда чего она перестала ходить? То ходила, а то перестала...
Я вдруг сообразила, что она действительно с некоторых пор перестала
звонить и появляться. Но я была так занята, что не обратила внимания на
этот фактор. Не придала значения.
- Ладно, - сказала я. - Иди к себе.
Она затаилась. Притворилась, что засыпает и ничего не слышит. Ей хо-
телось спать со мной. Лень было вылезать. И холодно. Все-таки она была
еще маленькая.
- Иди, иди, - потребовала я. - Не выспимся обе.
Я стала сталкивать ее со своего широкого дивана, но она держалась
крепко, будто вросла. Я энергичнее принялась за дело, и мне удалось
сдвинуть ее на самый край. Но она поставила руку на пол, создав тем са-
мым дополнительную точку опоры, и укрепила свои позиции. Пришлось перег-
нуться через нее и отодрать руку от пола. Кончилось тем, что мы обе рух-
нули на пол. Далее я вернулась на диван, а Машка пошла в свою комнату,
подхватив джинсы и пуловер.
Я закрыла глаза, слушала звук ее шагов, скрип раскрываемой и закрыва-
емой двери, стук упавшего стула, случившегося на ее пути. И все эти зву-
ки, скрипы и стуки наполняли меня приметами жизни. Раз я это слышу, зна-
чит, я есть. Возня и звуки как бы вернули меня с балкона на диван. Сту-
чало и передвигалось по комнатам мое прошлое. Мои предыдущие семнадцать
лет. Значит, нельзя отнять прошлое целиком. Что-то все же остается, и
это "что-то" не эфемерно, а имеет очертания: руки, ноги, голову, голос.
Я заснула. И спала хорошо.
Странно, но в этот самый черный день моей жизни я спала хорошо.
День второй
Этот день можно назвать так: черная пятница.
Пятница, будь она черная, серая или розовая, - будний день, а значит,
я должна идти на работу.
Я встаю, как всегда, и так же, как всегда, собираюсь в свою лаборато-
рию.
У меня две проблемы: как себя вести и что надеть.
Первый вариант: я веду себя оптимистично и жизнерадостно, оживленно
беседую с коллегами и смеюсь в подходящих, естественных случаях. Таким
образом я делаю вид, что ничуть не огорчена. Более того, довольна и даже
счастлива. И это видно по моему поведению.
Второй вариант: я грустна и подавлена. Всем своим обликом взываю к
сочувствию. Но среди моих коллег немало завистников. Зависть - распрост-
раненное и в чемто даже прогрессивное явление, так как движет общество
от застоя к прогрессу. Городок Нyр, помимо почестей, твидового костюма и
