была о нем все же лучшего мнения, поэтому не устояла на ногах. Кончилось
тем, что ее отвезли в больницу с сотрясением мозга.
Лия ждала, что Прима с мужем придут к ней в больницу. Она посмотрит
им в глаза, и им станет стыдно. Но Прима и ее муж не приходили. По утрам
они репетировали, а вечерами играли в спектаклях. Лия ничего не могла
понять своими сотрясенными мозгами и только недоумевала, пожимая то од-
ним плечом, то другим, то двумя сразу. Тогда в дело вмешался Саша. Он
тоже не стал жаловаться. Он просто пришел на спектакль, в котором муж
играл Д'Артаньяна, а Прима - Констанцию Бонасье. Саша не сел, как все
зрители, на свое место, а встал в проходе возле двери и, чуть склонив
голову, пристально, не отрываясь, смотрел на Д'Артаньяна. Тот сбивался,
выходил из образа, нервничал, как будто ему на ухо говорили матерные
слова, еле-еле довел, вернее, дотащил свою роль до конца. Простодушный
зал начал благодарно аплодировать, Саша поднялся на сцену, простер руку,
призывая к молчанию. И, когда обескураженный зал затих, Саша раздельно
произнес:
- Этот актер, которому вы все хлопаете, три дня назад ударил женщину,
и она сейчас лежит в больнице с сотрясением мозга.
Настала пауза. Потом раздался свист, улюлюканье. Самаркандцы - народ
наивный и темпераментный, как сицилийцы, и в зале разразился скандал,
вполне итальянский. Д'Артаньян больше не решался выйти на сцену, боялся,
что в него чем-нибудь кинут.
Скандал, как пожар, перекинулся на город. Узнали все обыватели и все
начальство. И вот тогда Прима со своим мужем, с цветами, фруктами и ви-
новатыми лицами явились к Лие в больницу. Прима плакала и просила по-
нять. Муж не плакал, сдержанно сглатывал скупые мужские слезы. И Лия
чувствовала себя почти мучительницей, так как являлась причиной этих
слез. Теперь от нее зависело: останутся они в театре и вообще в городе
или побредут, как калики перехожие, перекинув на спину котомочку и взяв
за руки двух маленьких детей.
Лия выписалась из больницы. Вызвала меня из Москвы. И вот мы решаем
вопрос вопросов. Я замечаю, что Лия бледна, с обширными синяками под
глазами. Нравственные и физические мучения соединились воедино.
- Что делать? - спросила Лия, проникая в меня глазами.
- Ничего не делать. Твое великодушие достанет их больше, чем твоя
злобность.
- Их ничего не достанет. Знаешь, что такое бессовестные люди? Это лю-
ди, у которых нет совести. Вот у них ее и нет.
- У них нет, а у тебя есть.
- Но если я спущу, другой спустит, они же разрастутся, как пеницилли-
новые грибы.
Я чувствую, как змея мстительности поднимает голову и затыкает мне
горло. Но я усилием воли надавливаю на эту голову.
Не надо мстить, ни уходить из жизни, что тоже месть. Не надо кончать
с собой и с ними. Они сами с собой покончат.
Умереть не умрут, но будут носить пустое тело, без души.
- Переориентируйся, - сказала я. - Месть - плохая советчица в делах.
- А помнишь: "Но сохранил я третий клад, последний клад, святую
месть. Ее готовлюсь богу снесть".
- Вот богу и снеси. Сама этим не занимайся.
Во дворе залаял Карай, но не по поводу кошки, а в связи со своими
прямыми обязанностями: не пускать чужого.
Это пришел гид Игорь, которого Лия специально вызвала в мою честь.
Игорь - наполовину поляк, наполовину узбек. Такое впечатление, что
разные крови не смешались в нем, а дали нечто вроде сыворотки.
- Какая программа? - спросила Лия.
- Регистан, Гур Эмир, Биби Ханым, обсерватория Улугбека, - перечислил
Игорь.
- Надо взять такси, - предложила Лия. - А то мы за день не уложимся.
- Не резон, - возразил Игорь. - Мы будем торопиться и не сможем сос-
редоточиться.
- А можно я никуда не пойду? - попросила я.
- Как это такое?.. - оторопела Лия. - А зачем же ты приехала?
- К тебе.
Игорь ушел. Я слышала, как они пререкались во дворе.
Лия совала ему деньги, а он не брал. Так и не взял.
Лия вернулась.
- А, может, зря не пошли? - засомневалась она.
- Я бы все равно ничего не увидела, - созналась я.
Я была перегружена предыдущими впечатлениями своей жизни.
- А ты как? - спохватилась Лия. До этого мы говорили только о ней. -
Хорошо, наверное. У тебя не может быть плохо.
- Почему?
- Потому что ты самая красивая и самая умная. Все остальные - стебли
в сравненье с тобой.
- Может быть, кому-то кажется иначе...
- Дуракам, - с уверенностью сказала Лия.
Я промолчала. Я-то знала, что я - не самая красивая и не самая умная,
а одинокая и стареющая пастушка. Но ее уверенность была мне необходима.
За окном стемнело резко, без перехода. Было светло, вдруг стало тем-
но. А, может быть, я редко смотрела в окно. Первый раз - днем. Второй
раз - вечером.
Но так или иначе, день близился к концу.
Что было в этом дне?
Дом на земле, весна, подснежник, дети: Диана и Денис; звери: кошка,
собака; плов; Дузе - все это как ведро чистой до хрустальности колодез-
ной воды, которое залили в мою шизофрению, и она стала пожиже, пополам с
чистотой.
Но главное, конечно, это не плов, и невеста, и не отказ от мести.
Главное - Лия. Случайная Настоящая Подруга. Завтра утром я улечу обрат-
но, и мы снова не увидимся пять лет. Но Лия - есть, ее звонок раздастся
вовремя, не раньше и не позже, и я приеду к ней вовремя. Не опоздаю ни
на час.
Как можно выбрасываться в окно, когда на земле, пусть на другом ее
конце, живет человек с идентичной душой. Даже если выбросишься в горяч-
ке, то надо одуматься в пути, за что-то уцепиться, за дерево или за бал-
конные перила, приостановить движение и влезть обратно тем же путем. Как
в обратной киносъемке.
Перед сном мы выходим во двор. Со двора - на улицу.
Посреди улицы густо стоят высокие чинары. Свет фонарей делает их кро-
ны дымными. Луна в небе - как среднеазиатская дыня.
Мы идем вдоль длинной сплошной высокой стены, а навстречу нам медлен-
но, тоже прогуливаясь, - два молодых узбека в халатах. И мне кажется,
что я гуляю по территории сумасшедшего дома.
К нам осторожно приблизилась собака, рыжая, как лиса. Ее уши были
срезаны до основания, и собака выглядела так, будто на нее надели ку-
пальную шапку.
Я догадываюсь: уши срезают для того, чтобы собака лучше слышала приб-
лижающегося вора. Она была до того худая, что можно пересчитать все реб-
ра. Я достала из кармана баранку и бросила собаке. Она поймала ее на ле-
ту, сразу заглотнула и, видимо, подавилась. Пошла от меня, осторожно и
недоуменно неся свое невесомое тело. Наклонила голову, вернула на землю
баранку, после этого уже с толком съела и снова подошла ко мне.
Меня вдруг пробил озноб, и я затряслась так, как будто я только что
вылезла из осенней речки на берег.
- Ты замерзла? - удивилась Лия.
Я куталась в чопан. У меня зуб на зуб не попадал. А собака стояла и
смотрела, чуть склонив свою круглую голову.
Это был не холод. Просто сострадание и нежность возвращались в меня.
Так, наверное, возвращается душа в заброшенное тело, как хозяин в пусту-
ющий дом.
Вторник
- Папа звонил, - сказала Машка Кудрявцева, глядя на меня исподлобья.
Я увидела по ее лицу, что она знает ВСЕ, но не знает - знаю ли я, и
боится нанести мне душевную травму.
Врать она, бедная, не умеет, и на ее детском личике столько всего,
что я не могу смотреть. Наклоняюсь и расстегиваю дорожную сумку. Достаю
подарки: чопан, тюбетейку, казан для плова и кумган - кувшин для омове-
ния.
В Москве это все неприменимо, включая казан, так как он без крышки и
не лезет в духовку.
- Кому звонил, тебе или мне? - спрашиваю я.
- Разве это не одно и то же?
- Конечно, нет. Ты - это ты. А я - это я.
Я даю ей право на самоопределение, вплоть до отделения. Право на ав-
тономность. Но она отвергает это право.
- Глупости. Я - это ты. А ты - это я.
Мне тяжело существовать на корточках, и я сажусь на пол.
- Мама, у меня к тебе очень, очень важное дело. Я хочу поехать с Кос-
тей на каникулы к ним на дачу.
- Хочешь, так поезжай, - отвечаю я.
Машка не ожидала такого поворота событий. Она приготовилась к моему
сопротивлению, а сопротивления не последовало. И было похоже, как если
бы она разбежалась, чтобы вышибить дверь, а дверь оказалась открытой.
Машка мысленно поднялась, мысленно отряхнулась.
- К тебе хочет зайти Костина мама. Выразить ответстенность.
- Какую еще ответственность? - насторожилась я.
- За меня. Вообще...
- А зачем?
Хотя глупый вопрос. Это, пожалуй, самое главное в жизни - ответствен-
ность друг за друга.
Я поднимаюсь. Подхожу к окну. Смотрю, как метет мелкая колкая метель.
Из моего окна виднеется посольство Ливии, обнесенное забором.
То, что внутри забора, - их территория. Вокруг зимняя Москва, а в се-
редине - Ливия, с ее кушаньями и традициями.
- Что отец говорил?
- Говорил, что я уже большая.
Значит, взывал к пониманию: "Ты уже большая и все должна понимать". А
если Машка отказывалась понимать, то утешал себя: "Вырастешь, поймешь".
- Маша...
- Что?
- Если ты выйдешь замуж, возьмешь меня к себе?
- Само собой...
- Я не буду занудствовать. Я буду покладистая старушка.
Машка помолчала у меня за спиной. Потом спросила:
- А ты видела мои белые сапоги?
- Хочешь, возьми мои.
- А ты? - оторопела Машка.
- А я иногда у тебя их буду брать.
Машка соображает, и я, не оборачиваясь, вижу, как напряжен мыслью ее
детский лобик.
- Нет, - отвергает Машка. - Лучше я у тебя их буду брать. В крайнем
случае.
Она подходит ко мне, обнимает. Замыкает пространство. Как забор вок-
руг посольства. А в середине наше с ней государство.
Среда
Колбы с растворами стоят, просвечивая на свету, как бутылки в баре.
Моя лаборатория больше не кажется мне обиталищем доктора Фауста. Но и
захламленным чуланом - тоже не кажется. Это нормальная хорошо оборудо-
ванная лаборатория в современном научном учреждении.
А я - нормальный научный сотрудник, работающий над очередной биологи-
ческой проблемой. Я уже знаю, что гормон счастья анти-адреналин в значи-
тельной степени состоит из белка, поэтому толстые люди более добродушны,
чем худые. И еще я знаю, что никакого переворота в науке я не сделаю и
искусственного счастья не создам, ибо не бывает искусственного счастья.
Так же, как не может быть искусственного хлеба.
Что касается моего генеральства, то никакой я не генерал, и не в чи-
нах дело. Как говорил Антон Павлович Чехов: "Наличие больших собак не
должно смущать маленьких собак, ибо каждая лает тем голосом, который у
нее есть".
Я - старший научный сотрудник. СНС. Эти три буквы напоминают серию
номеров "Жигулей" в городах Ставрополь, Саратов, Симферополь. И старших
научных сотрудников - столько же, сколько Жигулей в этих городах. И мне
это нисколько не обидно. Единственное, неудобно перед французами. Надо
же, заморочила голову целому городу.
За моей спиной открывается дверь. Кто-то осторожно входит. Я оборачи-
ваюсь. Это Подруга. Я успеваю заметить, что она правильно одета - строго
и дорого. Тоже небось продумывала. Но боже мой... Как я сейчас от этого
далека.
Как далеко отодвинулись от меня проблемы черной пятницы. Они остались
где-то в прежней жизни, где для меня все умерло, кроме детства Машки
Кудрявцевой. Может быть, не умерло, но опустилось, как культурный слой.
А я переместилась в другую цивилизацию. И если бы не страстная неде-
ля, неделя страстей, - я не попала бы в эту сегодняшнюю жизнь, потому
что сюда можно въехать только на билет, купленный ценою страданий. Ибо
одни страдания заставляют душу трудиться и созидать, извините за пышное
слово. И если страдания не превышают предел и не переламывают человека
пополам, то они укрупняют его. Так что не надо бояться страданий. Надо
