Я поняла, что ты постоянно думаешь о своем фильме. Как Ленин о ре-
волюции. Как маньяк, короче.
- А черепахи совокупляются по тридцать шесть часов, - сказала я.
У меня была своя тема.
- Откуда ты знаешь?
- У Хемингуэя прочитала.
- А Хемингуэй откуда знает?
Мы стояли и смотрели друг на друга.
Наше молчание и стояние затянулись.
Наконец я сказала:
- Проводи меня. Я боюсь.
Такая реплика выглядела правдоподобной. Кубинцы - народ горячий.
Они ходят свободные и страстные, как молодые звери. Им ничего не объ-
яснишь, тем более по-русски.
Ты взял меня за руку, и мы пошли в отель "Тритон".
Кровать в моем номере трехметровая, можно лечь вдоль, а можно попе-
рек. Мы так и поступили. Желали то вдоль, то поперек. Я поразилась:
как хорош ты в голом виде и как открыто выражаешь свои чувства. Чере-
пахи так не умеют. Так могут только люди.
Я тогда еще не догадывалась, что это ЛЮБОВЬ, я думала - обычный
рельсовый роман.
Мы заснули.
Утром я проснулась раньше и смотрела на тебя, спящего. Ты был смуг-
лый от природы да еще загорел. Я подумала: "Вот мой принц".
Я встала и захотела выйти на балкон, но боялась тебя разбудить и
стала отодвигать жалюзи тихо, по миллиметру. Мне казалось: если дейс-
твовать тихо, я тебя не разбужу. Но ты, конечно же, проснулся и следил
за мной из-под ресниц. Твое лицо было непривычно ласковым.
Страсть - это болезнь. Лихорадка. Я играла, как никогда. На грани
истерики. Глаза меняли цвет, как море.
- Что это с ней? - спросил Димка Барышев.
- Актриса, - ответил ты.
Во мне действительно вскрылась АКТРИСА и вышла из берегов. Я как
будто подключилась к ИСТОЧНИКУ. И удвоилась. Меня стало две.
По ночам ты приходил на наше стойбище любви. И я опять удваивалась,
потом исчезала. Превращалась в другое качество. Шла божественная хи-
мия. Нд22+О=Нд22О. Без тебя в газ, водород. А рядом с тобой перехожу в
другое качество, в молекулу воды.
Однажды я опустилась на колени и сказала:
- Господи, не отомсти...
Мне показалось, что за такое счастье Бог обязательно взыщет. Что-то
потребует.
Фильм набирал высоту. Когда смотрели отснятый материал, пересекало
дыхание.
Кубинская часть приходилась на середину фильма. Середина, как пра-
вило, провисает. А здесь удалась. Финал - самоигральный. Провалиться
невозможно. Так что уже можно сказать: ты выиграл этот фильм.
Ты интуитивист, бредешь наугад, как мальчик с пальчик в лесу. Уже
никакой надежды, и волк за кустом - и вдруг точечка света. Выход. Спа-
сение.
Точечка света - это я. А у меня - ты.
Я больше никого не боюсь. И ничего. Я не боюсь, что через год мне
будет двадцать семь. А через десять лет - тридцать семь, и я начну иг-
рать мамаш, а потом бабушек.
Моя молодость не кончится до тех пор, пока я буду видеть точку све-
та. Две точки - твои глаза. Глаза у тебя потрясающие: беззащитные, как
у ребенка. Циничные, как у бандита. Отсутствующие, как у мыслителя.
Я люблю тебя, но как... Нежность стоит у горла. Хочется качаться,
как мусульманин. Хочется молиться на тебя и восходить к Богу.
Господи, спаси меня, грешную... Помилуй мя...
Улетали зимой, хотя для Кубы времени года не существует.
В самолете мы сидели врозь. Ты боялся, что группа о чем-то догада-
ется и доложит твоей жене. И я тоже боялась, что группа догадается и
доложит твоей жене. Это значит: я не смогу позвонить в твой дом. Спра-
ведливости ради надо сказать, что твоя жена очень милая и трогатель-
ная, как кролик. Ее не хочется обижать.
Солнце садилось на океан. В небе горел розовый веер. Какой-то неви-
данный размах красок. Природа в этом месте земного шара совсем сошла с
ума.
По небу летели птицы, они держались плотно, их клин походил на кру-
жевную шаль, раскинутую в небе. На фоне заката клин казался черным.
Интересно, куда они летят? Может быть, даже в Россию. Зачем птицы
летают туда-сюда, покрывают такие расстояния, набивают под крыльями
костяные мозоли, гибнут в дороге?.. Зачем? Чтобы через несколько меся-
цев лететь назад? Но об этом надо спросить у птиц. Может быть, они
только тем и живут, что вначале хотят улететь, а потом хотят вернуть-
ся.
Так и ты. Дома ты будешь тосковать обо мне. А со мной - угрызаться
совестью о доме. Может быть, эти два состояния необходимы человеку для
равновесия.
Самолет врезался в клин. Разрубил его мощным телом. Одну из птиц
засосало в мотор. Хрупкие полые кости, нежное птичье мясо, а затарах-
тело, как камень. Вряд ли эта птица сумела что-то понять.
Мне стало не по себе. Я отстегнула ремень, прошла по проходу и села
возле тебя. Ты надежно отгораживал меня от космической пропасти. Сна-
чала ты, потом окно иллюминатора, а за ней вечность. Ты надежная прок-
ладка между мной и вечностью. С тобой не страшно.
Я думала, что ты меня прогонишь, но ты взял мою руку в свою.
Спросил:
- Чего это у тебя ногти ломаные?
- Так я же Золушка...
В Москве мы разъехались в разные стороны. Ты домой, и я домой. У
меня дома мама, сестра, племянница. Бабье царство. Все с дочками и без
мужей. И, между прочим, все красивые, умные, с несложившимися жизнями.
У тебя дома отец, жена и три сына. Мужское начало представлено ши-
роко. Твои сыновья виснут на тебе - справа и слева, и ты становишься
тяжелей, весомей, логичней на этой земле. Ты и твое бессмертие - твои
сыновья.
Есть еще одно бессмертие. Твое ДЕЛО. А у твоего дела - мое лицо мо-
лодой змеи с гладкой головкой, пристальными глазами и высокой шеей. Ты
звонишь мне по телефону и лежишь с телефоном в обнимку. Твой голос
дрожит и ломается от нежности. Он течет, как теплые волны Карибского
залива...
Мама входит в комнату и спрашивает:
- С кем ты разговариваешь?
Наш фильм выходит на экран.
Бушует неделю по всем кинотеатрам, как эпидемия. И через неделю мы
знамениты. В прессе меня называют звездой, Вальку фейерверком, а тебя
факелом. Мы являем собой что-то одинаково светящееся.
Мы вместе ездим на премьеры в другие города. В других городах ты
обязательно начинал пить и впадал в депрессию. А Валька бегал по клад-
бищам и базарам. Он считал, что базар и кладбище определяют лицо горо-
да.
Ты никуда не выходил, лежал в гостиничном номере. Любовь и слава ни
от чего не спасали, потому что тебе, как и каждому человеку, нужна
гармония. А гармонии нет. Любовь в одном месте, семья - в другом. Но
любовь подвластна вариантам. Можно любить Золушку, можно падчерицу, а
можно фею. Дети - это величина постоянная. И жена - как часть неизмен-
ного целого. Я все понимаю, но не хочу думать наперед. Я знаю, что без
тебя я ничто. Аш-Два. Выдох. А с тобой я молекула воды. Вода - жидкий
минерал. Значит, я из неощутимого газа превращаюсь в минерал. Разве
это мало?
л10Однажды Валька сказал о тебе: "Он страшный человек. Он никогда
не голодал".
Я считаю иначе. Страшнее те, кто голодал. Когда человек живет в
любви и достатке, он развивается гармонично. Но вообще я бываю доволь-
на, когда о тебе говорят плохо. Значит, кому-то ты не нравишься, хотя
бы одному человеку. И, значит, меньше опасность, что отберут.
Помнишь, как мы уезжали и я вела тебя, пьяного, держа за руку, как
упрямого ребенка? Ты шел следом на расстоянии вытянутой руки, смеялся
и говорил:
- Ну что ты держишь так крепко? Я - это единственное, чего ты не
потеряешь. Никогда.
А помнишь, как я влезла к тебе на верхнюю полку, а внизу спал ка-
кой-то командированный, и надо было, чтобы он ничего не услышал?
В поезде ты сделал мне предложение. Ты сказал:
- Я устал бороться с собой. Выходи за меня замуж, и всю ответствен-
ность за твою жизнь я беру на себя.
Я ничего не ответила. Ты был пьяный, и я знала, что наутро ты забу-
дешь о сказанном.
Ты не забыл. Я видела это по твоему лицу. Ты смотрел на меня не как
обычно н в глаза, а чуть-чуть мимо глаз: в переносицу или в брови. Ты
избегал прямого взгляда, потому что опасался: вдруг я напомню, пересп-
рошу, уточню?
Я не стала переспрашивать и уточнять. Я понимала, что из тебя вып-
леснулось желаемое, но невозможное.
Мы вышли из поезда и сели в такси. Шофер заблудился специально, вез
нас кругами, чтобы на счетчике было больше денег. Ты разозлился, а я
стала тебя успокаивать, как мать успокаивает ребенка. Я гладила твое
лицо - не щеки, а все лицо, брови, глаза. Господи Боже мой... Какое
это было счастье н гладить твое лицо, и целовать, и шептать...
Ты не знаешь, что тебе снимать. Ты отдал всего себя прошлому фильму
и пуст. И кажется, что так и будет всегда. У тебя послеродовая депрес-
сия.
Режиссеры, как правило, запасливы, как белки. У них наготове
три-четыре сценария. И жизнь расписана на десять лет вперед. Ты этого
не приемлешь. Для тебя фильм - это любовь.
Когда любишь, то кажется: это будет длиться вечно. И невозможно за-
готавливать объекты любви впрок, ставить их в очередь.
Но ничто не длится вечно. Заканчивая фильм, ты проваливаешься в
пустоту и сидишь в этой пустоте, подперев щеку рукой.
Я смотрю в твое лицо и говорю, говорю, а потом слушаю тебя. Ты го-
воришь, говоришь и слушаешь меня. И таким образом рождается новый за-
мысел. И Валька Шварц уже садится и пишет.
О чем? Это история Виктора Гюго и Джульетты Друэ. Была такая Джуль-
етта в его жизни, кажется, актриса. И была жена, ее тоже как-то звали.
Но никто не помнит - как. А Джульетту Друэ помнят все. У нее даже есть
последователи, ее могила охраняется фанатиками, поклонницами ее жизни.
Это началось у нее с Виктором, как обычный роман. Ничего особенно-
го, писатель и актриса. Потом засосало. Джульетта следовала за Викто-
ром, как нитка за иголкой. Куда он, туда она. Его семья на дачу, и она
снимает домик неподалеку. И по вечерам Виктор шел к ней, вдохновлен-
ный, и никто этого не знал. А Джульетта сидела на пенечке, в шляпке,
ждала. Смотрела на аллею. И вот он идет. Она всплескивает ручками - и
к нему навстречу. Припадала к груди. Ах... И так из года в год.
Прошла жизнь. Жена смирилась, и в старости они живут втроем. Они
все нужны друг другу. Жена болеет, Джульетта ей помогает. Они все
вместе тащатся по жизни, поддерживая друг друга.
В конце концов все умирают. И Джульетта тоже умирает, и ее жизнь -
подвиг любви и бескорыстия - становится явлением не меньшим, чем та-
лант Виктора Гюго.
Новая точка зрения на супружескую измену, на проблему "долг и
счастье".
Валька пишет. Мы ждем.
Мы встречаемся каждый день и расстаемся для того, чтобы встретиться
опять. И эти разлуки нужны, как день и ночь в сутках. Ведь не может
быть вечный день или вечная ночь.
Хотя, конечно, вечная ночь накроет нас когда-нибудь. Мы умрем ког-
да-нибудь. Но зачем думать о смерти? Мы будем думать о жизни. Жизнь
удается, если удается ЛЮБОВЬ. В этом дело.
Я возвращаюсь домой и лежу в обнимку с телефоном.
Мама входит и спрашивает:
- Почему он не делает тебе предложение?
- Делает, - говорю я. - Творческое предложение.
- Так и будешь вечной любовницей? - интересуется мама.
- А чем плохо любить вечно?..
Валька пишет. Мы ждем. И любим друг друга везде, где можно и нель-
зя. В машине, в подъездах, у стен храма на выезде из Москвы, в доме
Вальки.
Мы спариваемся бурно и постоянно, как стрекозы, которые родились на
один сезон, им надо успеть насладиться жизнью и оставить потомство. Ты
жаждешь меня и не можешь утолить своей жажды. И чем все это кончилось?
Тем, что я забеременела и попала в больницу.
Я лежала в общей палате на десять человек.
Ты приходил ко мне через день. Я спускалась к тебе в халате.
Мы стояли на лестнице. Ты говорил:
- Когда тебя нет, нет ничего. Пусто и черно, как в космосе.
Я спросила:
- Может, я тебе рожу?
Ты помолчал и ответил:
- Не надо. Дай мне спокойно умереть.
