Ты пьешь, это превращается в болезнь. Талант - это тоже болезнь
своего рода. Патология одаренности. Кино съедает тебя всего целиком.
Ты совершенно не умеешь жить. Ты умеешь только работать. У тебя хруп-
кая психика, нет уверенности в завтрашнем дне. Режиссер - человек за-
висимый: вдруг кончится талант? Вдруг придут власти, которые запретят?
Вдруг придет болезнь, как к Параджанову, и съест мозг?
И только я - отдых от проблем. Со мной только счастье и прекрасная
химия. Пусть так и останется. Пусть все будет, как было.
- Хорошо, - торопливо соглашаюсь я. - Ты потерпи...
Я думаю только о нем. Ты потерпи мое отсутствие, а потом я опять
сяду в шляпке на пенек, как Джульетта Друэ.
Пришел Валька Шварц и принес мне мандариновую ветку с мандаринами.
- Поставь в банку, как цветы. Это не завянет, - сказал Валька.
Я никогда не видела раньше мандариновую ветку. Желтые шарики висе-
ли, как елочные украшения. Листья пахли цитрусом. Откуда в Вальке эта
тонкость?
- Хочешь, я скажу тебе, что будет дальше? - спросил Валька.
- В стране? - уточнила я, потому что в стране продолжались бешеные
перемены, и народ все еще жил перед телевизором.
- Нет, не в стране, - ответил Валька.
- В сценарии?
Я знала, что Валька сейчас на тридцатой странице, в том месте, где
Виктор Гюго теряет сына. Сын тонет, Виктор узнает это из газет.
- Нет, не в сценарии, - сказал Валька. - В твоей жизни. Что будет
дальше с тобой.
- Интересно... - Я напряглась, поскольку Валька любил говорить о
тебе гадости.
- Ты сделаешь аборт. Больше никогда не родишь. Ты начнешь его упре-
кать. Вы станете ругаться, и он тебя бросит. И ты превратишься в под-
ранка.
- В кого?
- В раненого зверька, но не убитого до конца. Из тебя будет торчать
нож.
- А он?
- А он найдет себе другую и будет эксплуатировать ее терпение и мо-
лодость. Сейчас он эксплуатирует терпение жены, твое тело. И ждет,
когда это кому-нибудь надоест.
- Что ты предлагаешь? - спросила я.
- Я предлагаю тебе сохранить ребенка. А там будет видно.
Я представила себе, как пополню команду в нашей семье: мама - моло-
дая, красивая, без мужа, с двумя взрослыми дочерьми. Сестра - с до-
черью и без мужа. Теперь я - кинозвезда с ребенком и без мужа. А там
будет видно. Или не видно.
- Найдешь себе настоящего мужчину, - сказал Валька.
- Что такое настоящий мужчина, по-твоему?
- Деньги и мясо, - объяснил Валька. - Мужчина должен зарабатывать
деньги, сам выбирать на базаре мясо и отвечать за свою женщину. А твой
- не мужчина. Сын полка, всеобщая сиротка. Ни за что не отвечает и
только разрешает себя любить.
- Он талант, - возразила я. - Это важнее мяса на базаре.
- Талант не освобождает человека от простой порядочности.
Я молчала. Мне жаль было убивать нашего ребенка. Я его уже любила.
По моим ногам дул ветер. Я замерзла.
Валька снял куртку и положил ее на лестничную площадку, на которой
мы стояли.
- Встань, - сказал Валька. - Пол холодный.
Я не вставала. Мне не хотелось топтать его одежду.
- Выходи за меня, - предложил вдруг Валька. - Никто и не узнает,
чей это ребенок.
- Я тебя все равно брошу.
- Потом все равно вернешься.
- Почему? - удивилась я.
- Потому что он будет всегда женат. А я буду всегда тебе нужен.
Между нами будут действовать две силы: центробежная и центростреми-
тельная.
Я внимательно посмотрела на Вальку. Он хорошо и даже как-то весело
встретил мой взгляд. Любое месиво жизни Валька украшал острым умом -
остроумием. Может быть, именно поэтому Валька брал готовые литератур-
ные конструкции н Золушка, жизнь Гюго, - пропускал это через мясорубку
своего видения, и получалось нечто третье. Жаль, что я любила не Валь-
ку. Но я любила не Вальку.
- Ты сама бросишь его, когда у тебя раскроются глаза, - сказал
Валька. - Он подбирает людей по системе собак. До тех пор, пока они
ему служат. А когда перестают служить, он набирает новую команду.
- Пусть, - сказала я.
- Ну и дура, - сказал Валька.
- Конечно, - согласилась я.
Мы засмеялись, чтобы не заплакать.
Ветку с мандаринами я поставила в банку, и когда мои соседки по па-
лате, бедные, выскобленные прекрасные женщины, увидели желтые шарики
на ветке, их лица стали мечтательными.
Среда - день абортов. В этот день через руки врачей проходит по
двадцать женщин.
Самое мучительное - это когда раскрывают ход в твое нутро, в святая
святых. Этот ход природа сомкнула намертво, и раскрывать приходится
железом и усилием. Взламывать. Потом берут ложку на длинной ручке, она
называется кюретка, и выскабливают хрупкую жизнь. На маленьком подно-
сике образуется кровавая кучка. Ее не выбрасывают. Это биологически
активная масса, из нее что-то приготавливают. Кажется, лекарство.
Я лежала в определенной позе и ждала, когда мне дадут наркоз. И в
этом временном промежутке ожидания я успела подумать: вот так же, в
этой позе, я принимала тебя и любила. А сейчас в этой же самой позе я
убиваю результат нашей любви. Вместо теплой, желанной плоти в меня
войдут железо и боль.
Когда я отдавалась тебе с разбросанными ногами - это было красиво.
А сейчас, когда сие не освящено чувством, - это стыдно, унизительно и
противоестественно.
Все то же самое, но со знаком минус.
Мне захотелось все это прекратить, встать, уйти и забыть, как
страшный сон. Но в мою вену уже вошла игла, и я поплыла, и, уже плывя,
пыталась что-то объяснить, и полетела в черноту. Наверное, именно так
и умирают.
Я постоянно возвращаюсь в ту черную среду. Я опоздала на тридцать
секунд. Мне надо было успеть сказать, что я передумала, потом встать с
кресла и уйти. Потом я позвонила бы Вальке Шварцу, и он приехал бы за
мной на машине и забрал к себе домой.
Ты бы позвонил вечером, мама бы сказала:
- А она у Валентина Константиновича.
- А что она там делает? - удивился бы ты.
- Не знаю. Кажется, вышла за него замуж.
Ты пришел бы к нам. И сказал бы мне одно слово:
- Змея.
- Змея жалит только тогда, когда защищается, - ответила бы я. -
А в остальное время это тихое, грациозное создание.
Ты бы сказал:
- Я думал, что ты моя Джульетта Друэ.
- Джульетта Друэ была слабая актриса. Она служила идее искусства
через другого человека. Через Виктора Гюго. А у меня есть свой талант
и свое материнство. В этом дело.
- Я думал, мы никогда не расстанемся, - сказал бы ты.
- А мы и не расстанемся. У моего сына (в мечтах это был сын) поло-
вина твоего лица. Так что мы всегда вместе.
Вот так я могла говорить с тобой, если бы послушалась Вальку. Но я
не послушалась, и все стало развиваться по его сценарию.
Валька - великий сценарист.
Мы стали ссориться.
Отношения не стоят на месте. Накапливается усталость.
Ты подвозишь меня к моему дому и уже знаешь, что я не захочу сразу
выйти из машины. Буду медлить. Ныть. И я медлю. Ною. Потом все-таки
выхожу.
Ты срываешь машину с места, как застоявшегося коня, и мимо меня
проносится твой профиль над рулем. И я вижу по профилю: ты уже не
здесь. Не со мной.
Вечером ты мне звонишь. Я лежу в обнимку с телефоном.
Мама смотрит на меня и говорит:
- Дура. А он сволочь.
В конце декабря грянул мороз, и моя машина заглохла в центре горо-
да, неподалеку от твоего дома.
Я забежала в автомат, позвонила к тебе домой. Объяснила создавшуюся
ситуацию. Спросила:
- Не подскочишь?
От моего дыхания шел пар и ресницы заиндевели.
- Не подскочу, - ответил ты легким голосом. - Я пообещал Денису
пойти с ним в "Орбиту". Я уже полгода обещаю, и все время что-то про-
исходит.
Денис - это младший сын. "Орбита" - магазин. Значит, Дениса отме-
нить нельзя, а меня можно. Меня можно бросить в тридцатиградусный мо-
роз на дороге - выкручивайся, как хочешь.
Во мне что-то лопнуло. Я проговорила почти спокойно:
- Когда ты сдохнешь, я приду и плюну на твою могилу.
Я не ожидала от себя этих слов. И ты тоже не ожидал от меня этих
слов. Ты замер, потом сказал:
- Не говори так. У меня воображение...
... Ты живо представил себе сырой холм на Ваганьковском кладбище,
неподалеку от могилы Высоцкого. Я подъехала, оставила машину за огра-
дой, а сама прошла на территорию кладбища. Подошла к твоей могиле,
плюнула и ушла. О Боже...
На другой день мы встретились у Вальки для работы. Валька должен
был читать нам новый кусок. Отношения Джульетты и Виктора начинали ус-
тавать. Любовь тоже болеет и выздоравливает. Или умирает в мучениях.
Ты разделся и повесил куртку. Я не смотрела на тебя после вчерашне-
го. Я тебя ненавидела. Не-на-ви-де-ла.
Потом все-таки подняла глаза и увидела: над твоей бровью малиновая
полоса, как будто приложили утюг.
- Что это? - спросила я.
- Сосуды рвутся, - грустно ответил ты.
И у меня у самой что-то порвалось внутри, и жалость пополам с лю-
бовью затопила грудь. Я обняла тебя, прижала, прижалась сама. Сказала
тихо:
- Прости...
Я ненавидела себя за мелочность. Ну, не родила... Ну, проторчала
час на дороге. Не умерла же. А даже если бы и умерла. ВСЕ можно поло-
жить к ногам любви. Даже жизнь.
- Прости, - снова сказала я.
Ты стоял - покорный и доверчивый, как ребенок.
Через неделю мы опять поругались.
Это было в гостях. Хозяин дома подарил мне Библию. Хозяин дома был
иностранец, делал бизнес на русском православии, вернее, на церковном
песнопении. Он возил церковный хор по городам Европы и очень неплохо
зарабатывал. Но дело не в нем, а в Библии. Хозяин дома протянул мне
Библию. Ты цапнул ее, перехватил, положил на свой стул и сел сверху.
Как бы шутливо определил: МОЕ. Шутливо, но отобрал.
Я шутливо столкнула тебя со стула и забрала книгу.
Ты ничего не сказал, просто посмотрел очень внимательно.
Твоя собака не слушала команду. Не повиновалась. Такую собаку надо
менять.
Я все чаще ненавидела тебя. Если раньше между нами была любовь -
любовь, то теперь любовь - ненависть. Как коктейль "Кровавая Мери",
когда водка смешивается с томатным соком.
Меня пригласили во Францию сниматься в кино. Однажды вечером позво-
нил человек по имени Жан-Люк, предложил роль, контракт и сказал, что
вечером мне завезут сценарий.
Я готова была сказать "да" сразу, независимо от роли и суммы гоно-
рара. Я хотела поменять картинку за окном и выплеснуть из себя "Крова-
вую Мери".
Ты спросил:
- А как же Джульетта Друэ?
Я ответила:
- Джульетта - дура. А Виктор - сволочь.
Ты удивился:
- Почему?
- Потому что он эксплуатировал ее чувство. А она разрешала. И всю
жизнь проторчала в любовницах.
- А могла бы выйти замуж за офицера в синей майке и варить ему фа-
соль.
- А что, существуют только таланты и бездари? Черное и белое? А се-
редины не бывает?
- Середина между черным и белым - это серый цвет. Серость.
Впоследствии я убедилась: ты был прав. Но это впоследствии.
А сейчас я хотела чего-то еще.
Наша любовь была похожа на переношенный плод, который уже не умеща-
ется в чреве и задыхается, а ему все не дают родиться. Я перестала се-
бе нравиться в твоем обществе.
Ты смотрел на меня внимательно. Твоя собака перебегала на чужой
двор.
Любовь и ненависть составляли всю мою жизнь.
Мои ссоры с тобой - не что иное, как борьба за тебя. Я бунтовала,
потому что подтягивала тебя к своему идеалу. Но ты не стал подтяги-
ваться. Ты исповедовал систему собак. Тебе легче сменить собаку, чем
подтягиваться. И ты бросил меня в конце концов. Ты позвонил мне, как
обычно, и сказал:
- Наши отношения зашли в тупик. И продолжать их - значит продолжать
тупик.
- Ты хочешь со мной поссориться? - спросила я.
- Я хочу с тобой расстаться.
- Нет, - растерялась я. - Нет...
Я хотела закричать: "Не-е-ет!!!" Я закричала бы страшно, так, что
