зами, натыкаясь друг на друга. Ищут счастья.
Мне не до любви. Я боюсь попадаться тебе на глаза.
Димка Барышев увидел мою растерянность, попытался утешить. Подошел
и притиснулся своим тугим животом. Я испугалась, что он меня засалит,
и оттолкнула, довольно неудачно. Он упал на копчик.
- Ты что? - спросил он, сидя на земле.
- А что? - невинно спросила я и подняла с земли кирпич.
- А сказать нельзя? Сразу драться?
- Можно и сказать, - согласилась я. - Подойдешь - убью.
- Идиотка, - констатировал Димка.
- А ты кто? - поинтересовалась я.
Он встал и ушел, очень недовольный. Что-то я в нем задела.
Бедные актрисы. Зависимые люди. Дешевый товар. Димка считает, что
можно взять задешево, а еще лучше - даром. И вдруг какая-то Золушка
поднимает кирпич. Защищается. Угрожает. Будучи трусом, он начинает ме-
ня бояться. Трусость и хамство - близнецы-братья. Два конца одной пал-
ки.
Репетировали сцену: отец приводит в дом мачеху по имени Изабелла.
Изабелла пьет чай из маминой чашки. Мама умерла, а чашка осталась. И
чужая Изабелла пьет из нее чай. Золушка прячется и рыдает.
Я никак не могла войти в нужное состояние, стояла с пустыми глаза-
ми, деревянная, парализованная стыдом и неумением.
- Можно под носом за волосинку дернуть, - предложила гримерша Валя.
- Слезы сразу потекут.
Ты понимал: слезы потекут, но отчаяния не будет. Золушка должна
плакать от обиды, а не от боли.
Подошел Барышев и предложил:
- Давай я буду ее обижать, а ты защищать.
Есть такой прием у следователей: делятся на хорошего и плохого.
Один оскорбляет, другой заступается. Разминают душу. Как правило,
подследственный начинает жалеть себя, плачет и раскалывается.
Ты был против милицейской практики в искусстве. Но что-то надо было
делать. День уходил. Еще один пустой день.
Димка направился ко мне, заготовив в душе хамство. Я наклонилась
и подняла пустую трехлитровую банку. Димка остановился. Вернулся
на место.
- Да ну ее! - сказал Димка. Хотел что-то добавить, но я напряженно
следила за ним с тяжелой банкой в руке. Лучше не добавлять.
Ты подошел и заглянул в мои затравленные глаза своими, все понимаю-
щими, как у Господа Бога.
- У тебя было в жизни что-то стыдное? Вспомнишь - и стыдно...
Я задумалась.
Валька Шварц? Да нет. Просто противно - и все. Мой первый муж? Од-
нако первые мужья были у всех, даже у Мерилин Монро. Перед Артуром
Миллером было много первых и вторых. Ну и что?
Смерть моего отца... Но я была маленькая, семи лет. Нас взяли с
сестрой на кладбище. А тетя Соня пукнула. И мы с сестрой стали давить-
ся от смеха. А потом я увидела, что тетя Соня плачет. Я никогда не ви-
дела прежде ее слез, у нее было такое лицо... Мне стало жалко тетю Со-
ню, и я тоже стала плакать от жалости. Тетя Соня была старая дева, ее
никогда никто не ласкал. Она жила в доме родственников, шила, варила,
боялась съесть лишнего. А потом ее разбил инсульт, и родственники сда-
ли ее в дом инвалидов. И она там лежала рядом с женщиной-маляром, ко-
торая упала с крыши и сломала себе позвоночник. Эта женщина-маляр с
утра до вечера ругала бригадира. А тетя Соня радовалась моему приходу
и при мне говорила о своем женихе. Когда-то у нее был жених. Ей хоте-
лось говорить при мне о любви. Мы смеялись. В комнате остро пахло мо-
чой. А потом она умерла.
Бессмысленная жизнь. Бессмысленная смерть. Но это не так. Тетя Соня
любила меня. А я любила ее. Это и был смысл. Но наша любовь ни от чего
ее не оградила: ни от инсульта, ни от дома инвалидов.
- Мотор! - крикнул ты.
Я плакала с открытым лицом. Плевать на всех.
Мачеха Изабелла была мерзкая. Но и она оказалась в инсульте и по-
корно моргала, глядя на жизнь вокруг себя, но уже не в силах вмеши-
ваться в эту жизнь. Вот так поморгает и умрет.
Как коротка жизнь. Как жаль людей. Всех. И плохих, и хороших. И да-
же этого кабана Димку Барышева.
Я плакала и не могла остановиться. А потом мне показалось, что ни-
кого нет вокруг. И я - это уже не я. Моя душа, как при втором рожде-
нии, вплыла в другое тело. Вернее, в мое тело вплывает новая душа.
- Стоп! - скомандовал ты.
- Дубля не будет? - спросил Димка.
Ты знал, что такое не дублируется.
Вечером ты сидел на берегу. Трое местных мужиков принесли тебе са-
могон, и вы пили все вместе. Ты сидел и разглагольствовал, а мужики
слушали, раскрыв рты. Ты говорил о том, что людям нужны сказки, потому
что люди - это дети всех возрастов.
Я ушла на озеро, подальше от людей. Вода в озере отражала облака.
Посреди, на палке, вертикально торчащей из воды, застыла цапля.
Я смотрела на плывущие в воде облака, на изящный контур цапли.
Здесь, в селе Хмелевка, происходила химическая реакция, когда брался
замысел Вальки, труд целой группы, твое осмысление, мое лицо - и из
всего этого получалась Золушка. Я была задействована в химическую ре-
акцию, как необходимый элемент. Я участвовала в процессе сотворения.
Отдавала себя как часть. И получалось новое целое. Получалось, что вся
моя жизнь с поиском и предательством не просто так, как дым в трубу. А
как поленья в печи. Прогорят, но и согреют.
Жизнь наполнялась смыслом.
Цапля все отражалась в воде, и небо зеленело. И казалось, что эта
цапля тоже задействована в химию жизни. Без нее полдень не был бы за-
вершен. Чего-то не хватило бы в этом подлунном, подсолнечном мире.
Приехал Валька Шварц. Требовались изменения в сценарии. Валька дол-
жен был переписать диалоги.
И он их переписал. Я просто поражалась: откуда к нему идут слова?
Как будто на его макушке стоит специальное улавливающее устройство,
невидимая антенна. И ловит из космоса. Быстро, легко, мастерски.
Ему очень шла работа. Он был даже не противный. Со своим шармом.
И длинный нос - на месте. Короткий был бы хуже.
В столовой Валька подошел и сказал, что хочет со мной поговорить.
- Говори, - разрешила я.
- Не здесь, - ответил Валька.
Видимо, фон деревенской столовой казался ему неподходящим.
- А почему не здесь? Какая разница?
Я не предполагала и даже не догадывалась, что Валька собирается го-
ворить о любви. Какая может быть любовь между мной и Валькой? Выпить -
пожалуйста. Можно даже трахнуться при определенных обстоятельствах. Но
любить...
Для меня любовь - религия. Я через любимого восхожу к Богу. Значит,
мой любимый сам должен быть подобен Богу, как Иисус Христос. При чем
тут Валька?
Валька все-таки настоял на свидании. Пришел ко мне в комнату и стал
говорить, ЧТО он чувствует и какое это имеет значение в его жизни. В
этот момент Валька был почти красивый. Одухотворенный.
Я спокойно слушала, не перебивала. Но в какой-то момент стала ду-
мать о Золушке. Завтра должны были снимать эпизод, как Золушка прихо-
дит мыть окна к "новым русским".
Валька вдруг замолчал. Потом поднялся и ушел. Он по моему лицу уви-
дел, что я не здесь. И что я его не слушаю.
Я знала, что он попереживает, а потом напишет об этом сценарий и
получит много денег. Его жизнь - это безотходное производство. Все на
продажу: и радость, и горе. Горе стоит дороже. Почему? Потому что горе
глубже чувствуешь и ярче передаешь. Литература - это способ поделиться
с людьми.
Валька уехал, но перед отъездом сказал тебе, что я холодная и рас-
четливая, как змея. Молодая гибкая змея.
Он считал, что я должна быть благодарна за роль. Я и благодарна. Но
не до такой же степени...
Тебя устраивало то, что я отшила Вальку. Не потому, что я тебе нра-
вилась. У тебя жена, папа, два сына и еще один сын от первого брака. С
тебя хватит детей и браков. Но если я в твоем фильме, значит, в твоем
сердце и в печенках и, значит, на этот период должна быть только твоя.
А потом, после фильма, ползи, змея, куда хочешь. В пески или в камни,
где тебе больше нравится.
У меня действительно длинное тело, высокая шея, маленькая голова и
пристальные глаза. Я в самом деле похожа на змею.
Африканскую часть сценария снимали на Кубе.
Принц - негр. Логичнее было бы ехать в Африку, но свои услуги пред-
ложила киностудия Гаваны.
Жили в отеле "Тритон" на берегу океана. Это тебе не Дом колхозника
в Хмелевке.
Питались в ресторане. Обед начинали с фруктов: папайя, авокадо - от
одних слов с ума сойдешь. Веселые официанты - мулаты, почему-то все
левши; записывали заказ левой рукой.
Куба переживала сложный период, но в отеле "Тритон" рай, коммунизм
н называй, как хочешь.
На центральной площади Гаваны работал маленький духовой оркестр.
Дирижер поднял руку, дал дыхание, музыканты подняли трубы к губам, но
в это время к дирижеру подошел пожилой мулат и задал вопрос. Дирижер
ответил. Мулат снова что-то спросил. Дирижер снова ответил. Музыканты
ждали с поднятыми трубами, скосив на дирижера глаза. Никто никуда не
торопился.
Потом все же оркестр заиграл, и вся площадь задвигалась в ритме,
как кордебалет. Было впечатление, что они здесь репетируют. Но никто
не репетировал. У них это врожденное. Кубинцы весьма расположены петь
и танцевать. И совсем не расположены работать. И в самом деле, как
можно работать в такую жару?.. В такую жару хорошо пить пиво и любить
друг друга.
Когда вечером гуляли вдоль берега, приходилось переступать через
влюбленных. Наиболее застенчивые уходили в океан, на поверхности, как
тыквы, качались головы, и земля двигалась вокруг своей оси не равно-
мерно, а толчками, в такт любви.
Я ходила изгоем. Во мне никогда не селилось такого вот страстного
всепоглощающего чувства. Я как человек с хроническим насморком, попав-
ший в благоуханный сад. Все вижу, но ничего не чувствую. Может быть, я
действительно холоднокровная, как змея...
Репетировали свадьбу Золушки и принца. На мне платье, похожее на
сгустившийся воздух. Принц - весь черный, в черном смокинге.
Надо было целоваться, но я медлила. Камера была близко от нас. Сни-
мали крупный план.
- Целуйтесь! - скомандовал ты.
От принца исходил незнакомый мне, неуловимо-сладковатый запах. Го-
ворят, черная кожа пахнет иначе, чем белая.
- Целуйтесь же! - крикнул ты.
Я поцеловала принца в лоб.
- Ты что, с покойником прощаешься?
Принц видел, что я смущена, и смущался сам. У него было французское
имя Арман, и он вообще был симпатичный, образованный и скромный моло-
дой человек. Но Арман существовал ВНЕ моего восприятия. Это невозможно
объяснить.
Ты подошел, отодвинул принца, обнял меня и поцеловал. Это длилось
несколько секунд. Видимо, ты учил Армана, как это делается.
Потом отошел, уступил свое место.
Я закрыла глаза и решила для себя: ты не отошел. Это твои руки,
твои губы. Я целовала Армана, целовала, как будто пила и хотела выпить
без остатка.
- Мотор! - крикнул ты.
Оператор застрекотал камерой. Кадр был выстроен. Цветовое решение
оптимальное. Я в белом. Принц в черном. Как муха на сахаре.
- Стоп!
В принце вдруг сильно застучало сердце. Я его завела и завелась са-
ма. Мы продолжали начатое.
- Стоп! - крикнул ты.
Я очнулась, но другая. Хронический насморк прошел. Я как будто слы-
шала все запахи жизни. Хотелось поступка. Хотелось взять тебя за руку
и уйти с тобой в волны океана. И пусть наши головы качаются над волна-
ми, как две тыквы.
На берегу океана орали русские песни: "Без тебя теперь, любимый
мой, земля мала, как остров". Неподалеку размещалась русская колония.
Гуляли русские специалисты.
Скоро Фидель Кастро обидится на Россию, и русские специалисты уе-
дут. А сейчас пока поют.
"Без тебя теперь, любимый мой, лететь с одним крылом..."
Я не могла уснуть. Надела шорты и вышла на берег. Берег пористый,
как поверхность Луны. Я шла по Луне и вдруг увидела тебя. Ты прибли-
жался навстречу. Выследил? Или тоже пошел погулять?
- Во все времена были дочки и падчерицы, - сказал ты.
