Мама грела губами его лицо. Ее любовь перетекала в Дюка, и он
чувствовал себя защищенным, как зверек в норке возле теплого материнско-
го живота.
- Ну что? - настаивала мама.
- А ты никому не скажешь?
- Нет. Никому.
- Поклянись.
- Клянусь.
- Чем?
- А я не знаю, чем клянутся?
- Поклянись моим здоровьем, - предложил Дюк.
- Еще чего... - не согласилась мама.
- Тогда я тебе ничего не скажу.
- Не говори, - согласилась мама, и это было обиднее всего. Он не ожи-
дал такого хода с маминой стороны.
Потребность рассказать распирала его изнутри, и он почувствовал, что
лопнет, если не расскажет. Дюк полежал еще несколько секунд, потом стал
рассказывать - с самого начала, с того классного часа, до самого конца -
совершения государственного преступления.
Но мама почему-то не испугалась.
- Идиотка, - сказала она раздумчиво.
- Кто? - не понял Дюк.
- Твоя Нина Георгиевна, кто же еще? Кто это воспитывает унижением?
Хочешь, я ей скажу?
- Что? - испугался Дюк.
- Что она идиотка?
- Да ты что! У меня и так общий балл по аттестату будет три и три де-
сятых. Куда я с ним поступлю?
- Хочешь, я тебя в другую школу переведу?
- Мама! Я тебя умоляю! Если ты будешь грубо вмешиваться, я ничего не
буду тебе рассказывать, - расстроился Дюк.
- Хорошо, - пообещала мама. - Я не буду грубо вмешиваться.
Дюк лежал в теплой, уютной темноте и думал о том, что другая школа -
это другие друзья. Другие враги. А он хотел, чтобы друзья и даже враги
были прежними. Он к ним привык. Он в них вложился, в конце концов. Машу
Архангельскую он сделал счастливой. Марееву - стройной. Тете Зине выра-
зил свой протест. Лариске обеспечил летний отдых в Прибалтике с садом и
огородом.
- Знаешь, в чем твоя ошибка? - спросила мама. - В том, что ты живешь
не своей жизнью. Ты ведь не талисман.
- Не известно, - слабо возразил Дюк.
- Известно, известно, - мама поцеловала его, как бы скрашивая развен-
чание нежностью. - Ты не талисман. А живешь как талисман. Значит, ты жи-
вешь не своей жизнью. Поэтому ты воруешь, врешь, блюешь и воешь.
Дюк внимательно слушал и даже дышать старался потише.
- Знаешь, почему я развелась с твоим отцом? Он хотел, чтобы я жила
его жизнью. А я не могла. И ты не можешь.
- А это хорошо или плохо? - не понял Дюк.
- В библии сказано: "Ни сыну, ни жене, ни брату, ни другу не давай
власти над тобой при жизни твоей. Доколе ты жив и дыхание в тебе, не за-
меняй себя никем..." Надо быть тем, кто ты есть. Самое главное в жизни -
найти себя и полностью реализовать.
- А как я себя найду, если меня нет?
- Кто сказал?
- Нина Георгиевна. Она сказала, что я безынициативный, как баран в
стаде.
- Ну и что? Даже если так. Не всем же быть лидерами... Есть лидеры, а
есть ведомые. Жанна Д'Арк, например, вела войско, чтобы спасти Орлеан, а
за ней шел солдат. И так же боролся и погибал, когда надо было. Дело не
в том, кто ведет, а кто ведомый. Дело в том, куда они идут и с какой
целью. Ты меня понял?
- Не очень, - сознался Дюк.
- Будь порядочным человеком. Будь мужчиной. И хватит с меня.
- Почему с тебя? - не понял Дюк.
- Потому что ты - моя реализация.
- И это все?
- Нет, - сказала мама. - Не все.
- А как ты себя реализовала?
- В любви.
- К кому? - насторожился Дюк.
- Ко всему. Я даже этот стул люблю, на котором сижу. И кошку соседс-
кую. Я никого не презираю. Не считаю хуже себя.
Дюк перевел глаза на стул. В темноте он выглядел иначе, чем при све-
те, - как бы обрел таинственный дополнительный смысл.
- А без отца тебе лучше? - спросил Дюк, проникая в мамину жизнь.
Они впервые говорили об этом. И так. Дюку всегда казалось, что мама -
это его мама. И все. А оказывается, она еще и женщина, и отдельный чело-
век со своей реализацией.
- Он хотел, чтобы я осуществляла его существо. Была при нем.
- А может быть, не так плохо осуществлять другого человека, если он
стоит того, - предположил Дюк. - Чехова, например...
- Нет, - решительно сказала мама. - Каждый человек неповторим. Поэто-
му надо быть собой и больше никем. Дай слово, что перестанешь талисма-
нить.
- Даю слово, - пообещал Дюк.
- Это талисманство - замкнутый порочный круг. Все, кого ты облагоде-
тельствовал, придут к тебе завтра и снова станут в очередь. И если ты им
откажешь, они тебя же и возненавидят, и будут помнить не то, что ты для
них сделал, а то, что ты для них не сделал. Благодарность - аморфное
чувство.
Дюк представил себе, как к нему снова пришли.
Аэлита - за новым ребенком в новой семье. Тетя Зина - за ковром, Ви-
талька Резников - за институтом, Маша - за Виталькой. Кияшко захочет
вернуть все, что когда-то раздарила.
- Даю слово, - поклялся Дюк.
- А теперь иди к себе и спи. И не бойся. Ничего с тобой не будет.
- А с Аэлитой?
- И с ней тоже ничего не случится. Просто будет жить не в своем воз-
расте. Пока не устанет. И все. Иди, а то я не высплюсь.
Дюк побежал трусцой к себе в комнату, обгоняя холод. Влез под одеяло.
Положил голову на подушку. И в эту же секунду устремился по какой-то
незнакомой лестнице. Подпрыгнул, напружинился и полетел в прыжке. И
знал, что, если напружинится изо всех сил, может лететь выше и дальше.
Но не позволял себе этого. Побаивался. Такое чувство бывает, наверное, у
собаки, играющей с хозяином, когда она легко покусывает его руку и у нее
даже зубы чешутся - так хочется хватит посильнее. Но нельзя. И Дюк, как
собака, чувствует нетерпение. И вот не выдерживает-напрягается до того,
что весь дрожит. И летит к небу. К розовым облакам. Счастье! Вот оно! И
вдруг пугается: а как обратно?
И в этот момент взвенел телефон.
Дюк оторвал голову от подушки, обалдело смотрел на телефон, переживая
одновременно сон, и явь, и ощущение тревоги, звенящей вокруг телефона.
Он снял трубку. Хрипло отозвался:
- Я слушаю...
Там молчали. Но за молчанием чувствовалась не пустота, а человек. Кто
это? Аэлита? Зомби? Маша Архангельская? Кому он понадобился...
- Я слушаю, - окрепшим голосом потребовал Дюк.
- Саша... Это ты? Извини, пожалуйста, что я тебя разбудила...
Дюк с величайшим недоумением узнал голос воспитательницы Нины Георги-
евны. И представил себе ее лицо с часто и нервно мигающими глазами.
- Мне только что позвонили из больницы и сказали, что мама плохо себя
чувствует. И чтобы я пришла. Я очень боюсь.
Дюк молчал.
- Ты понимаешь, они так подготавливают родственников, когда больной
умирает. Они ведь прямо не могут сказать. Это антигуманно...
Волнение Нины Георгиевны перекинулось на Дюка, как пожар в лесу.
- Я тебя очень прошу. Сходи со мной в больницу. Пожалуйста.
- Сейчас? - спросил Дюк.
- Да. Прямо сейчас. Я, конечно, понимаю, что ты должен спать. Но...
- А какая больница? - спросил Дюк.
- Шестьдесят вторая. Это недалеко.
- А как зовут вашу маму?
- Сидорова Анна Михайловна. А зачем тебе?
- Перезвоните мне через пятнадцать минут, - попросил Дюк.
- Хорошо, - согласилась Нина Георгиевна убитым голосом.
Дюк положил трубку. Набрал 09. Там сразу отозвались, и слышимость бы-
ла замечательная, поскольку линия не перегружена. Дюку сразу дали теле-
фон шестьдесят второй больницы. И в шестьдесят второй отозвались сразу,
и чувствовалось, что больница рядом, потому что голос звучал совсем
близко.
- Рабочий день кончился, - сказал голос. - Звоните завтра с девяти
утра.
- Я не могу завтра! - вскричал Дюк. - Мне надо сейчас! Я вас очень
прошу...
- А ты кто? - спросил голос. - Мальчик или девочка?
- Мальчик.
- Как фамилия? - спросил голос.
- Моя?
- Да нет. При чем тут ты? Фамилия больного: Про кого ты спрашиваешь?
- Сидорова Анна Михайловна.
Голос куда-то канул. Дюк даже подумал, что телефон отключили.
- Алло! - крикнул он.
- Не кричи, - попросил голос. - Я ищу.
- А вы мужчина или женщина? - полюбопытствовал Дюк, потому что голос
был низкий и мог принадлежать представителю того и другого пола.
- Я старуха, - сказал голос. И снова канул.
Потом снова возник и спросил:
- А она тебе кто? Бабушка?
- Не моя, - уклончиво ответил Дюк.
- Скончалась... - не сразу сказал голос.
Дюк был поражен словом "скончалась". Значит, была, была и скончалась.
- Спасибо... - прошептал он.
Там вздохнули и положили трубку.
И этот вздох как бы остался в его комнате. Дюк с ужасом всматривался
в черное окно, как будто там могло возникнуть мертвое лицо. Он сидел без
единой конкретной мысли. Существовал как бы на верхушке вздоха.
Потом мысли стали просачиваться в его голову одна за другой.
Первая мысль была та, что сейчас позвонит Нина Георгиевна и надо
что-то придумать и не ходить. Потому что пойти с ней в больницу - значит
провалиться, порушить конструкцию талисмана, выстроенную такими усилия-
ми. Нина Георгиевна увидит, что Дюк не просто нуль. Это было бы еще ни-
чего. Нуль, в конце концов, нейтрален и никому не мешает. Она увидит,
что он - минус единица. Врун и самозванец, с преступным потенциалом. И
если он таков в пятнадцать лет, то что же выйдет из него дальше? И на-
верняка следующее классное собрание будет посвящено именно этой теме.
Вторая мысль, следующая за первой и вытекающая из нее, была та, что
если Дюк не пойдет с Ниной Георгиевной, то она пойдет одна, потому что
сопровождать ее некому. Она жила со старой матерью и маленькой дочкой.
Он представил, как она поплетется в ночи, слепая, как кура в очках, как
бинокли. Потом одна встретит это известие. И одна пойдет обратно. Как
она будет возвращаться?
Зазвенел телефон. Дюк снял трубку и сказал:
- Я выхожу. Встретимся возле автобусной остановки.
- А зачем? - удивилась Нина Георгиевна. - Ведь автобусы же не хо-
дят...
- Для ориентиру, - объяснил Дюк.
Он положил трубку и стал одеваться.
Конечно, жаль было проваливаться после стольких трудов. Да и чем он
мог ей помочь? Только тем, что быть рядом... Но ведь он - мужчина. А это
есть его сущность.
Замысел природы.
Автобусы начинают ходить в шесть утра, а сейчас была половина второ-
го.
Дюк и Нина Георгиевна шли пешком и все время оборачивались - не пока-
жется ли такси со светящимся зеленым огоньком? И такси действительно по-
казалось, но уже возле самой больницы, когда они дошли и брать машину
уже было бессмысленно.
У Дюка всегда было в жизни именно так: все, что он хотел получить,
приходило к нему в конце концов. Но приходило поздно. Когда ему уже это
было не нужно. Так было с велосипедом. Так, наверное, будет с Машей Ар-
хангельской.
Больница была выкрашена в белую краску, как больничный халат, и даже
в темноте светилась белизной, и, казалось, что возле нее начало светать.
Где-то за стенами, может быть в подвале, лежало мертвое тело.
- Я вас здесь подожду, - сказал Дюк.
Нина Георгиевна кивнула и пошла к широкой стеклянной двери, ведущей в
стационар. Обернулась, спросила:
- Ты не уйдешь?
- Ну что вы, - смутился Дюк, поражаясь беспомощности и детству взрос-
лого человека.
- Я никогда ее не понимала, - вдруг сказала Нина Георгиевна. - Не хо-
тела понять...
Она как бы переложила на Дюка немножко своего отчаянья, и он принял
его. И поник.
- Ну ладно, - сказала Нина Георгиевна и пошла, неловко ступая, как
кенгуру, с мелкой головой и развитым низом.
Дюк остался ждать.
Перед больницей, по другую сторону дороги, был брошен островок леса.
К островку примыкали шикарные кирпичные дома. Возле них много машин. И
казалось, что в этих домах живут люди, которые не болеют, не умирают и
не плачут. Чтобы достать мебель или пластинку, им не надо обзаводиться
талисманом. Иди и покупай. Однако Дюк не завидовал им. У него было
свойство натуры, как у мамы. Любить то, что мое. Моя шапка с кисточкой.
