рал?
- Как в цирке. Современная дрессировка.
Все засмеялись, кроме Нины Георгиевны.
- Метод кнута и пряника? - спросила Нина Георгиевна.
- Это устарелый метод, - ответил Хонин. - Современная дрессировка
предлагает метод наблюдения. За животным долго наблюдают, выявляют то,
что ему нравится, а потом развивают и поощряют именно то, что ему нра-
вится. Минимум насилия над личностью.
Нина Георгиевна посмотрела на часы. Наблюдать, выявлять и поощрять
было некогда. На Дюкина и Елисееву ушло двадцать минут, а впереди еще
тридцать человек, и если тратить по десять минут на каждого, уйдет трис-
та минут, а значит, пять часов. Этих пяти часов у Нины Георгиевны не бы-
ло. Ей еще надо было забежать в магазин, купить продукты, потом поехать
в больницу к своей маме, потом вернуться и взять из детского сада свою
маленькую дочку. А вечером проверить тетради и сварить еду на завтра,
потому что мама после операции и ей нельзя есть ничего позавчерашнего.
- Ну ладно, - сказала Нина Георгиевна. - Спарта, Япония, Америка,
цирк... Чтобы к концу четверти все исправили двойки на тройки, тройки на
четвертки, а четверки на пятерки. Иначе мне за вас попадет!
Она собрала тетради и пошла из класса.
Все вскочили со своих мест, стали с грохотом выдвигать из парт свои
портфели. А Светлана Кияшко подошла к Дюку и сказала:
- Я в прошлом году дала Ленке Мареевой пластинку, последний диск Аб-
бы, а она мне до сих пор не отдает.
Мареева раньше училась в их классе, а потом перешла в другую школу, с
математическим уклоном. Как выяснилось, никакого особенного уклона у Ма-
реевой не оказалось, просто ездить стало дальше. Дюк был убежден: если в
человеке должно что-то выявиться, оно и так выявится. А если нет - ника-
кая школа не поможет. Поэтому лучше сидеть на одном месте и ждать.
- Ну и что? - не понял Дюк.
- Давай сходим вместе, - предложила Кияшко. - Может быть, она отдаст?
- А я при чем? - удивился Дюк.
- Так ты же талисман.
- А-а... - вспомнил Дюк.
Он совсем забыл, что он талисман. Ему захотелось сказать: "Да я пошу-
тил. Какой я, на фиг, талисман?" Но тогда Кияшко спросила бы: "А кто же
ты?" И получилось бы - никто. Нуль. Пустое место. А кому хочется осоз-
нать себя пустым местом, тем более что это действительно очень может
быть. Природа отдыхает. Если бы он бегал на дистанцию, как Булеев, или
был умный, как Хонин. Или красивый, как Виталька Резников из десятого
"Б". Если бы его что-то выделяло среди других - талант, ум, красота...
Но ничего такого у Дюка действительно не было. Он был только маминым
счастьем. Ее талисманом. Может быть, этого достаточно для мамы, но не-
достаточно для него самого. И для всех остальных тоже недостаточно.
- Ладно, - сказал Дюк. - Пойдем. Только не сегодня.
Завтра. Сегодня я не могу.
Дверь открыла Ленка Мареева. Она была красивая на лицо, но толстая на
фигуру. Фигура у нее была как цифра "восемь". Один круг на другом.
К ее ногам тут же подбежала пушистая беленькая собачка и, встав на
задние лапы, суетливо крест-накрест задвигала передними. Видимо, для ба-
ланса. Так ей было легче устоять.
- Ладка, фу! - отогнала Ленка собаку.
- Что она хочет? - спросил Дюк.
- Хочет тебе понравиться, - объяснила Мареева.
- Зачем?
- Просто так. Чтобы тебе приятно было. Ты чего пришел?
- По делу.
- Проходи, - пригласила она в комнату.
Но Дюк отказался.
Единственно, увидел в полуоткрытую дверь, что у них в комнате стоит
кухонная мебель.
- Какое дело? - спросила Мареева, потому что Дюк медлил и не знал, с
чего начать.
- Отдай Кияшке пластинку, - начал он с главного.
- Не отдам, - коротко отрезала Мареева. - Мне под нее танцевать удоб-
но. Я под нее кайф ловлю.
- Но Кияшке, может быть, под нее тоже танцевать удобно?
- Это моя пластинка. Мне Кияшко подарила ее на день рождения. А потом
пришла и заявила, что ее родители ругают, и потребовала обратно. Так по-
рядочные люди не поступают.
Дюк растерялся. Забирать подарки обратно действительно неприлично. Но
и задерживать их силой тоже нехорошо.
- А ты бы взяла и обиделась, - предложил Дюк.
- Я и обиделась, - сказала Мареева. - И перестала с ней общаться.
- И отдала бы пластинку, - подсказал Дюк.
- Еще чего! Что же, я останусь и без подруги, и без пластинки? Так у
меня хоть пластинка есть!
Дюк понял, что дела его плохи. Мареева диск не отдаст и будет по-сво-
ему права. Достать эту пластинку - нереально, во всяком случае к завт-
рашнему дню. И значит, завтра выяснится, что никакой он не талисман, а
нуль, и к тому же трепач.
- А давай поменяемся, - предложил Дюк. - Я тебе дам фирменный пояс. С
пряжкой "Рэнглер". А ты мне диск.
- А где пояс? - заинтересовалась Мареева.
- Щас принесу. Я мигом.
Дюк побежал вниз по лестнице, поскольку лифта в пятиэтажке не было,
потом через дорогу, потом два квартала - мимо школы, мимо детского сада,
мимо корпуса номер девять, мимо мусорных ящиков. Вбежал в свой подъезд.
Тихо, как бы по секрету, вошел в свою квартиру.
Мама разговаривала по телефону. Она умела разговаривать по четыре ча-
са подряд, и все четыре часа ей было интересно. Она подняла руку ладонью
вперед, что могло означать одновременно: "подожди, я сейчас", и "не ме-
шай, дай мне пожить своими интересами".
Дюк кивнул головой, как бы проявляя лояльность к ее интересам, хотя
раньше, еще год назад, ни о какой лояльности не могло быть и речи. Стоял
обоюдный террор любовью.
Дюк на цыпочках прошел в смежную комнату, достал из гардероба пояс,
который был у них с мамой общим, она носила его на джинсовую юбку. Кста-
ти, и пояс и юбка тоже перепали из далекой Америки и тоже достались не
новыми, хорошо послужившими старым хозяевам. Но кожа и джинса - чем
старше, тем благороднее. Виталька Резников, например, специально тер
свои новые джинсы пемзой, чтобы они приняли бывалый вид. А с ними и сам
Виталька - этакий полуночный ковбой.
Дюк взял пояс, надел его под куртку. С независимым видом прошел в
прихожую.
- Я тебя уверяю, - сказала мама кому-то в телефон, - все будет то же
самое.
Дюк кивнул маме головой, и это тоже можно было понять двояко: "подож-
ди, я сейчас" и "не мешай, дай мне пожить своими интересами. У тебя
свои, а у меня - свои".
Он вышел на лестницу. Оттуда - на улицу. И обратно - мимо мусорных
баков, мимо корпуса номер девять, мимо детского сада, мимо школы - два
квартала, потом через дорогу. Потом без лифта на пятый этаж.
- Вот! - Дюк снял с себя пояс и протянул Мареевой.
Пряжка была тяжелая, похожая на натуральное потемневшее серебро, до-
вольно большая, однако корректная. На ней выбито "Рэнглер" - название
авторитетной фирмы.
И от этого непонятного слова просыпалась мечта и поднимала голову на-
дежда.
- Ух ты... - задохнулась Мареева, в которой тут же проснулась надеж-
да, и даже, может быть, не одна, а несколько. Она надела на себя пояс,
как обруч на бочку, и спросила: - Красиво?
- Совсем другое дело, - сказал Дюкин, хотя дело было то же самое.
Мареева ушла в комнату и вернулась с пластинкой. Поверхность ее была
уже не черная, а сизая, истерзанная тупой иглой.
- Бери, - она протянула пластинку.
- Не сейчас, - отказался Дюк. - У меня к тебе просьба: я завтра после
школы приду к тебе с Кияшкой. Она у тебя попросит, ты ей отдашь. А то,
что я к тебе приходил, ты ей не говори. Ладно?
- А пояс когда отдашь?
- Пояс сейчас. Бери, пожалуйста.
- Не жалко? - удивилась Мареева.
- Но ведь дарить надо то, что и самому нравится, - уклончиво ответил
Дюк. - А иначе какой смысл в подарке?
- В общем, да, - согласилась Мареева и внимательно посмотрела на Дю-
ка.
- Чего? - смутился он.
- Ты в Кияшку влюблен?
- Нет.
- А зачем пояс отдал?
- Так надо.
- Кому надо? Тебе или ей?
- И мне. И ей. Но не вместе, а врозь.
- Интересно... - Мареева покачала головой.
Они стояли в прихожей и молчали. Дюк смотрел на свой пояс, и ему было
так его жаль, будто он расставался не с вещью, а с близким другом.
- Вообще этот пояс на худых, - заметил он.
- Я похудею, - пообещала Мареева. - Вот посмотришь. У меня просто
раньше стимула не было. А теперь есть.
Дюкин вышел на улицу. Медленно перешел дорогу и медленно побрел вниз
два квартала - мимо школы, мимо детского сада, мимо корпуса девять. Про-
тив корпуса жгли костер, наверное, сжигали ненужный хлам. Вокруг костра
стояли люди и смотрели с задумчивыми лицами. Видимо, в таинстве огня
есть что-то забытое с древних времен. И людей тянет огонь. Они собирают-
ся вокруг него и не могут вспомнить того, что забыли.
Лицу стало тепло. Дюк смотрел на пламя, и ему казалось, что это ог-
ненный олень бежит и не может вырваться в небо.
Он отошел от костра, стало еще чернее и холоднее. Дюк подумал, что у
Мареевой есть пояс и стимул. У Кияшки - пластинка и возвращенная дружба.
У него - успех талисмана, правда, успех - за счет пояса, а пояс - за
счет воровства, потому что это не был его личный пояс, а общий с мамой.
А у мамы так мало вещей. Притом Кияшко и Мареева ему никто. Он с ними
даже не дружит.
А мама - это мама, независимо оттого, разные у них интересы или об-
щие.
Когда Дюк вернулся домой, мама все еще говорила по телефону. Он решил
подождать, пока она окончит разговор, а потом уже сказать про пояс. Мама
окончила довольно быстро, но к ней тут же пришла соседка тетя Зина, и
они тут же ушли на кухню пить чай, а вмешиваться в разговор взрослых не-
этично. Когда тетя Зина ушла, по телевизору начали передавать детектив,
четвертую серию, которая удалась лучше остальных, и не хотелось разби-
вать впечатление. Когда кино кончилось, он зевнул. Он заснул даже до то-
го, как оно кончилось. А утром они торопились, мама - на работу, Дюк - в
школу, и заводить беседу о поясе было несподручно. Дюк решил, что скажет
в том случае, когда мама поднимет этот разговор. Если она спросит: "Са-
ша, а где пояс?" - тогда он ответит: "Мама, я подарил его девочке". А до
тех пор, пока она не спросит, нечего соваться первому, да еще в неподхо-
дящее время, когда оба опаздывают и каждая секунда на учете.
Дюк положил сменную обувь в полиэтиленовый мешок и отправился в школу
с относительно спокойной совестью.
На уроке литературы объясняли "Что делать?" Чернышевского. Сны Веры
Павловны.
Дюк романа так и не прочитал - не из-за лени, а из-за скуки. Он поп-
росил Хонина, чтобы тот рассказал ему своими словами, и Хонин рассказал,
но Дюк запомнил только то, что Рахметов спал на гвоздях, а Чернышевский
дружил с Добролюбовым, а Добролюбов умер очень рано. И еще то, что у
Чернышевского над головой сломали шпагу не то саблю. Или шашку. Какая
между ними разница, он не знал.
Видимо, шпага узкая, а сабля широкая. Дюк подумал, что человек, кото-
рый производил гражданскую казнь, ломал над головой шпагу, должен был
обладать недюжинной силой, иначе как он переломил бы сталь? Потом дога-
дался, что шпагу (или саблю) подпилили. Не могут же исполнители казни
рисковать в присутствии большого количества людей.
Что касается снов, они ему тоже снились, но другие, чем Вере Павлов-
не. Он не понимал, как может сниться переустройство общества. Снятся ло-
шади - к вранью.
Грязь - к деньгам. Иногда снится, что он летает. Значит, растет. А
недавно ему снилась Маша Архангельская из десятого "А", как будто они
танцевали какой-то медленный танец в красной комнате и не касались пола.
И он смотрел не на глаза, а на ее губы. Он их отчетливо запомнил - неж-
ные, сиреневатые, как румяные дождевые червячки. А зубы крупные, яр-
ко-белые, рекламные. На таких зубах бликует солнце.
- Дюкин, повтори! - предложила Нина Георгиевна.
Дюкин поднялся.
- Я жду, - напомнила Нина Георгиевна, поскольку Дюк не торопился с
