- И у меня нет, - сказал шофер.
- Ну, извини.
Мишка вернулся к Таньке.
- Надо самосвал останавливать, - сказал он. - Там болт внизу, отвин-
тишь, и порядок. Там бак с болтом. Понимаешь?
- Ага, - сказала Танька, клацая зубами.
- На! - Мишка опять протянул пиджак. - А то дрожишь как с похмелья.
- Тогда и ты возьми половинку.
Стояли под пиджаком, прижавшись. Дождь шуршал в листьях.
- Жлоб ты все-таки, Мишка, из-за какой-то паршивой мотоциклетки готов
на весь свет человека охаять, - сказала Танька.
- Я же за тебя волнуюсь, дура, - возразил Мишка. - Он тебе голову за-
морочит и бросит. Будешь потом на всю жизнь несчастная...
- Ты лучше за свою Малашкину волнуйся. А мы с Валерием Иванычем и без
твоих советов проживем.
- А за Малашкину чего волноваться? Она человек верный...
Дед Егор не спал, когда в темноте в дом осторожно прокралась Танька.
- Ты где это шатаешься? - настороженно поинтересовался он.
Танька проворно вскарабкалась на печь, уютно устроилась.
Полежала, послушала ночь. Мерно тикали ходики, откусывали от вечности
секунды и отбрасывали их в прошлое.
- Дедушка, - тихо спросила Танька, - а ты бабушку за что полюбил?
- А она меня приворожила.
- Как? - Танька приподнялась на локте.
- Травой присушила... Как-то сплю, слышу, коты под окнами разорались.
Высунулся, хотел шугануть, а тут меня за шею - цап! И вытащили. Связали.
В рот кукурузный початок, а на палец какую-то травку намотали. Гляжу:
двое надо мной ногами дрыгают и поют. А на другую ночь мне Евдокия прис-
нилась. Будто идет среди берез вся в белом. Как лебедь. Думаю: с чего бы
это она мне приснилась? Я ее вовсе не замечал. А потом уже после свадьбы
она мне созналась, что приворожила. Братья Сорокины за бутылку самогона
провернули это мероприятие.
- А какая, песня? - спросила Танька.
- Вот чего не помню, того не помню... И Дуню не спросишь.
Танька задумалась...
И представилась ей такая картина.
...Летчик сидит на круглой поляне, как пастушок, и играет на трубе.
Вдруг в кустах душераздирающе завопили коты.
- Кыш! - припугнул летчик и бросил в кусты консервную банку.
Коты заорали еще пуще. Тогда летчик поднялся... пошел в кусты, и в
этот момент кто-то схватил его за ноги.
А дальше было так: летчик лежал в траве связанный, с кукурузным по-
чатком во рту, а два одинаковых деда в валенках вытанцовывали над ним и
пели: "Ходи баба, ходи дед, заколдованный билет..."
Деды положили руки друг Другу на плечи и пошли легкой трусцой, перет-
ряхивая ногами и плечами, как гуцулы.
Светало. Летчик не спал. Он лежал одетый на кровати в общежитии, гля-
дел в потолок. Слушал многоголосье Кешиного храпа.
Потом встал, достал из-под кровати футляр, осторожно извлек оттуда
трубу. Вышел в окно. Так было короче.
Солнце всходило над полем, и в его лучах каждая травинка казалась ро-
зовой. Стояла такая тишина, будто сам господь бог приложил палец к губам
и сказал: "Тес..."
Летчик сел на пустой ящик из-под лампочек, вскинул трубу к губам и
стал жаловаться. Он рассказывал о себе солнцу и полю и каждой травинке,
и они его понимали.
- Слышь? - Фрося толкнула Громова в бок.
- А? Что? - проснулся Громов.
- Опять хулиганит, - наябедничала Фрося.
Громов прислушался.
В рассветной тишине тосковала труба.
- Который час? - спросил Громов.
- Шести еще нету.
- Ну это уж совсем безобразие!
Громов вылез из-под одеяла и стал натягивать брюки. Вышел на улицу.
Восход солнца, красота земли и высокое искусство трубача явились Гро-
мову во всей объективной реальности. Но Громов ничего этого не видел и
не слышал. У него были другие задачи.
Громов обошел Журавлева и стал прямо перед ним, покачиваясь с пятки
на носок.
Летчик увидел своего начальника. Перестал играть. Опустил трубу на
колени.
- Я вас разбудил. Извините, пожалуйста...
- Лихач - раз... - Громов загнул один палец. - Пьяница - два. Бабник
- три. Ночной трубач - четыре. Вот что, Журавлев, пишите-ка вы заявление
об уходе. Сами. Так будет лучше и для вас, и для нас.
Летчик спрятал трубу в футляр и, глядя вниз, сказал очень серьезно:
- Василий Кузьмич, вы никому не скажете?
- Что "не скажу"? - удивился Громов.
- Я больной.
- А как же вы комиссию прошли? - удивился Громов.
- У меня необычная болезнь. Акрофобия. Боязнь высоты.
- Ну-ну... - Громов покачал головой. Сел на ящик. Закурил.
- Это у меня с детства. Я, знаете, когда был маленький, упал с каче-
лей и с тех пор очень боюсь высоты. И падения.
- А что ж ты в летчики пошел? - спросил Громов, переходя почему-то на
"ты".
- Назло себе. Чтобы преодолеть.
- Да... - Громов потушил сигарету. Встал. - А может, и не надо прео-
долевать. Может, тебе лучше музыкой заняться. Играл бы себе на трубе. И
не упадешь никогда. Риска никакого.
- Я занимался. Я окончил музыкальное училище.
- И чего? Платят мало? Так это смотря где... Вон у нас в ресторане
"Космос" Митрофанов. Трубач. Вдвое больше меня зарабатывает. И живет
по-человечески. Целый день на рыбалке, а вечером веселье.
- Но ведь я считаю, что человек должен преодолевать трудности, а не
идти у них на поводу, - твердо сказал летчик.
- Ну-ну... - Громов встал. Перед тем как уйти, предупредил: - Ну, а
насчет амурных дел ты давай поаккуратней. Тут у нас так: или женись, или
не морочь голову, или я тебя вышвырну как кота, и никакая акрофобия тебе
не поможет.
Татьяна Канарейкина проехала на своем велосипеде мимо муравейника с
муравьями, миновала Сукино болото, выехала на поле и покатила среди вы-
сокого ковыля. Трава была не кошена, скрывала велосипед, и если посмот-
реть со стороны, то можно было подумать, что Танька парит над шелковым
ковылем.
У крайней избы стояла бабка Маланья и смотрела с надеждой. А из окна
правления высунулась соперница, Малашкина Валя, и крикнула:
- Канарейкина! Тебя председатель зовет!
Танька сошла с велосипеда, прислонила его к забору, поправила на ба-
гажнике тяжелую сумку. Возмутилась вслух:
- Ну, Мишка... Из-за своей поганой мотоциклетки всю общественность на
ноги поднял!
Она подошла к правлению колхоза. Перед тем как войти, отряхнула юбку
ладошкой, покрутила бедрами, чтобы шов стал на место. Сунулась в окно,
чтобы посмотреть, как в зеркало, на свое отражение. В окне на нее строго
смотрели председатель колхоза Мещеряков и солист ансамбля "Романтики"
Козлов из девятого "Б".
Мещеряков махнул рукой, дескать, заходи.
Танька зашла и скромно присела на кончик стула.
- Что такое Варна, знаешь? - спросил Мещеряков.
- Что? - не поняла Танька.
- Сигареты такие есть. "Варна".
- Я не курю. Врет он все.
- Кто врет?
- Мишка.
- Да подожди ты со своим Мишкой. Варна - это город в Болгарии, на мо-
ре. Курорт. Усекла?
- Усекла.
- Чего ты усекла?
- Курорт.
- Ты слушай. Не перебивай. Мне сейчас звонили... Приехал мужик. Ездит
по области. Собирает народные таланты. Потом, кто понравится, - возьмут
в Саратов. А там, кто победит, - в Москву, а оттуда - в Болгарию на меж-
дународные соревнования. Усекла?
- Спортсменов?
- Да ты слушай ухом, а не брюхом, - вмешался Козлов. - Тебе же гово-
рят: народные таланты. Самодеятельность.
- Ну и что? - спросила Танька.
- Так вот, ансамбль просит, чтобы ты у них пела, - пояснил Мещеряков.
- А то у них солистки нет.
- Это они народные таланты? - Танька с пренебрежением показала на
Козлова. - Надо Маланью или Пахомова выставить. Пахомов на ложках, и на
балалайке...
- Во-во... - отреагировал Козлов. - Его сейчас вся область ложками и
балалайками... А мы по нему электричеством ударим.
- По кому? - не разобрала Танька.
- По мужику, который таланты собирает, - пояснил Козлов. - Ну, чего
смотришь? Тебя же общественность просит. А ты кочевряжишься... А еще
комсомолка... Культмассовый сектор.
- Давай, давай, Татьяна, соглашайся, а то некогда мне. Меня народ
ждет...
- Тогда и Мишку надо ввести, - поставила Танька свои условия.
- Да ну его! - отказался Козлов. - Он аритмичный.
- Без Мишки я не буду.
- Ладно. Бери Мишку, - согласился Мещеряков. - Собирайте свою шантра-
пу и репетируйте.
- И трубача из Верхних Ямок надо взять.
- Из Верхних Ямок нельзя, - запретил Козлов. - Он не наш.
- Владимир Николаевич, это летчик, который нас опыляет. Вместе хлеб
сеем. Можно сказать, член бригады.
- Ну, если вместе, значит, наш. Бери.
- Тогда пусть мне Малашкина на бланке официальное письмо отстукает:
так, мол, и так... А я представитель общественности.
Николай Канарейкин сидел в аудитории машиностроительного техникума
напротив очкастого парня и, беззвучно шевеля губами, смотрел в потолок.
Очкастый полистал зачетную книжку Николая, потом спросил, нарушив тя-
гостную тишину:
- Николай Егорович, сколько вам лет?
- Сорок пять, - ответил Николай.
- Понятно... А зачем вы учитесь?
- Мещеряков заставляет.
Мещеряков действительно хотел, чтобы у него в колхозе были дипломиро-
ванные кадры.
Очкастый протянул Николаю зачетку, вежливо пригласил:
- Приходите на будущий год.
Николай взял зачетку и пошел к двери, и в это время из его правой
штанины выпала шпаргалка гармошкой.
Студенты-заочники, каждый из которых годился ему в сыновья, дружно и
беззлобно засмеялись.
Николай шагнул через шпаргалку. Вышел из кабинета в коридор. Из кори-
дора на улицу. Залез в газик, снял свои ботинки, переобулся в резиновые
сапоги, заляпанные подсохшей светлой грязью.
В это время к газику подошел сержант Ефимов.
- Привет, Коля, - поздоровался Ефимов. - А я дочку твою вчера видел.
Просто красавица вымахала...
- Где ты ее видел? - хмуро удивился Николай. Танька сидела на почте,
сортировала письма и думала о своем. Не о письмах же ей думать. И предс-
тавилась ей такая картина:
...Громов вынес на летное поле небольшой столик. Фрося поставила
стул.
- Спасибо большое, - поблагодарила Танька.
- Ручка с чернилами нужна? - спросила Фрося.
- Нет. У меня шариковая, - отказалась Танька и вежливо кивнула летчи-
ку. - Приступайте.
Летчик встал перед Танькой и вскинул трубу к губам. Заиграл мелодию
зарубежного автора из фильма "История любви". А Танька запела - негром-
ко, вкрадчиво и с вариациями. Получилось просто потрясающе.
Фрося и Громов не выдержали красоты мелодии и, взявшись за руки, ли-
рически затанцевали за спиной у летчика.
- Секундочку... - Танька остановила летчика и обратилась к танцующим:
- Простите, я не могу вас взять. Вы не из нашего района.
Те вздохнули и скромно сели на траву.
- А вы играйте, - сказала Танька летчику.
Тот не играл. Широко раскрытыми глазами смотрел на Таньку, будто в
первый раз ее видел.
- Какая вы... - с восхищением проговорил летчик. - Мы уедем с вами в
Саратов, потом в Москву, потом в Варну. Мы завоюем весь мир, как
Армстронг и Элла Фитцжеральд...
- Играйте, играйте, не отвлекайтесь, - скромно, но с достоинством от-
ветила Танька...
...В этот момент распахнулась дверь, и в помещение почты вошел летчик
Валерий Иванович Журавлев - не в видении, а на самом деле. Рядом с ним
был маленький лысый мужик, который не присутствовал в Танькиных мечтах и
поэтому как бы подтверждал реальность происходящего.
Летчик подошел к соседнему окошку и сдал почтовичке Клаве корреспон-
денцию в бумажном мешке. Потом расписался в ведомости и, ни слова не го-
воря, направился к двери.
- Товарищ летчик! - окликнула Танька и поднялась со своего стула. -
Вам письмо!
Танька достала из сумки письмо - то самое, которое отстукала секре-
тарь Мещерякова Валя Малашкина на официальном бланке.
- От кого? - холодно спросил летчик.
- От меня, - растерянно ответила Танька.
Летчик молчал, смотрел на Таньку со странным выражением.
