ответом.
- Чернышевский был социал-демократ, - начал Дюк.
- Дальше, - потребовала Нина Георгиевна.
- Он дружил с Добролюбовым. Добролюбов тоже был социал-демократ.
- Я тебе не про Добролюбова спрашиваю.
Дюк смотрел в пол, мучительно припоминая, что бы он мог добавить еще.
Нина Георгиевна соскучилась в ожидании.
- Садись. Два, - определила она. - Если ты дома ничего не делаешь, то
хотя бы слушал на уроках. А ты на уроках летаешь в эмпириях. Хотела бы я
знать: где ты летаешь...
"Обойдешься, - подумал про себя Дюк. - Кенгуру". Кенгуру в представ-
лении Дюка было существо неуклюжее и глупое, которому противопоказана
власть над себе подобными.
Светлана Кияшко сидела перед Дюком, ее плечи были легко присыпаны
перхотью, а школьная форма имела такой вид, будто она спала, не раздева-
ясь, на мельнице на мешках с мукой. Самое интересное, что о пластинке
она не вспомнила. Наверное, забыла. Дюк уставился в ее затылок и стал
гипнотизировать взглядом, посылая флюиды.
Кияшко нервно задвигалась и оглянулась. Наткнулась на взгляд Дюка, но
опять ничего не вспомнила. Снова оглянулась и спросила:
- Чего?
- Ничего, - зло сказал Дюк.
Последним уроком была физкультура.
Физкультурник Игорь Иванович вывел всех на улицу и заставил бегать
стометровку.
Дюк присел, как требуется при старте, потом приподнял тощий, как у
кролика, зад и при слове "старт" ввинтился в воздух, как снаряд. Ему ка-
залось, что он бежит очень быстро, но секундомер Игоря Ивановича насп-
летничал какие-то инвалидные результаты. Лучше всех, как молодой бог,
пробежал Булеев. Хуже всех - Хонин, у которого все ушло в мозги. Дюк
оказался перед Хониным.
На втором месте от конца. Однако движение, воздух и азарт сделали
свое дело: они вытеснили из Дюка разочарование и наполнили его беспеч-
ностью, беспричинной радостью. И в этом новом состоянии он подошел к Ки-
яшке.
- Ну что? - между прочим, спросил он. - Пойдем за пластинкой?
Кияшко была освобождена от физкультуры. Она стояла в стороне, в ко-
ротком пальто, из которого давно выросла.
- Ой нет, - отказалась Кияшко. - Сегодня я не могу.
Мне сегодня на музыку идти. У меня зачет.
- Ну, как хочешь... Тебе надо, - равнодушно ответил Дюк.
- Завтра сходим, - предложила Кияшко.
- Нет. Завтра я не могу.
- Ну ладно, давай сегодня, - любезно согласилась Кияшко. - Только
после зачета. В семь вечера.
В семь часов вечера она стояла возле его дома в чемто модном, ярком и
коварном. Дюк не сразу узнал ее.
Светлана Кияшко состояла из двух Светлан. Одна - школьная, серая,
пыльная, как мельничная мышь. На нее даже можно наступить ногой, не за-
метив. Другая - вне школы, яркая и победная, как фейерверк. Казалось,
что школа съедает всю ее сущность. Или, наоборот, проявляет, в зависи-
мости оттого, чем она является на самом деле: мышью или искусственной
звездой. А скорее всего, она совмещала в себе и то, и другое.
- Привет! - снисходительно бросила Кияшко. - Пошли!
И они пошли, молча, мимо мусорных ящиков, мимо детского сада, мимо
корпуса номер девять, и Дюку вдруг показалось, что он так ходит всю
жизнь. Где-то в других мирах Маша Архангельская танцует вальс, не каса-
ясь пола. А он, Дюк, качается, как челнок, между Мареевой, как бочка, и
Кияшкой, как звездная мышь.
Пошли к пятиэтажке. Дюк представил себе спектакль, который уже подго-
товлен и отрепетирован, а сейчас будет разыгран. Ему это стало почему-то
противно, и он сказал:
- Я тебя здесь подожду.
- Сработает? - подозрительно спросила Кияшко.
- Что сработает? - не понял Дюк.
- Талисман. Его же надо в руках держать.
- Не обязательно. Можно и на расстоянии. До четырех километров.
- Почему до четырех?
- Радиус такой.
- А как ты это делаешь? - заинтересовалась Кияшко.
- Биополе, - объяснил Дюк.
- И чего?
- Надо чувствовать. Словами не объяснишь, - выкрутился Дюк.
- А ты попробуй, - настаивала Кияшко.
- Ну... я буду думать о том же, что и ты. Когда двое хотят одно и то
же, то их желание раскачивается, как амплитуда, и нахлестывает на Марее-
ву. Как петля. И ей никуда не деться. Мареева начинает хотеть то же, что
и мы.
- А она меня не выгонит?
- Иди уже, - попросил Дюк. - Не торгуйся.
Кияшко начинала его раздражать, как раздражают одалживающие и небла-
годарные люди. Во-вторых, он торопился: через пятнадцать минут начина-
лась следующая серия детектива, и он хотел успеть к началу.
Кияшко наконец ушла. И пропала. Ее не было ровно два часа. Дюк про-
мерз, как свежемороженый овощ в целлофане. Его куртка на синтетическом
меху имела особенность, - вернее, две особенности: в теплую погоду в ней
было душно, а в мороз нестерпимо, стеклянно-холодно.
Он стучал сначала ногой об ногу. Потом рукой об руку. Оставалось
только головой об стену. Можно, конечно, было плюнуть и уйти, но его не
пускало тщеславие. Мало ли чего не терпят люди во имя тщеславия? Тщетной
славы. Это только потом, с возрастом, начинаешь понимать тщету. А в пят-
надцать лет за славу можно отдать все - и здоровье, и честь. И даже
жизнь.
Наконец Кияшко появилась с пластинкой под мышкой и сказала:
- А мы кино смотрели. Потом чай пили. - Помолчала и добавила: - А я
думала, ты ушел давно...
- А пластинку тебе отдали? - спросил Дюк, хотя Кияшко держала ее под
мышкой и не увидеть было невозможно.
- Сразу отдала, - поразилась Кияшко. - Я даже рта не успела раскрыть.
Эта Ленка... я только сейчас поняла, как мне ее не хватало...
- Я ей четыре флюида послал, - напомнил о себе Дюк.
Снег мельтешил сплошной и мелкий. И сквозь снег на него смотрели Ки-
яшкины глаза - желтые и продолговатые. Как у крупной кошки. У кошек во-
обще очень красивые глаза. И у Кияшки были бы вполне ничего, если бы не
существовало в мире других глаз.
- Саша, - сказала Кияшко, и Дюк поразился, что она помнит его имя, -
ты не раздавай направо и налево.
- Что? - не понял Дюк.
- Свое биополе. А то из тебя все выкачают. И ты умрешь.
- Поле можно подзаряжать. Как аккумулятор, - успокоил Дюк.
- А обо что его можно подзаряжать?
- О другое биополе.
- От человека?
- От человека. Или от природы. От разумной вселенной.
- А есть еще неразумная?
- Есть.
Кияшко смотрела на Дюка молча и со странным выражением. Как бы срав-
нивала его прежнего с этим новым, божьим избранником, и никак не могла
понять, почему господь выбрал изо всех именно Дюкина, указал на него
своим божьим перстом.
- А почему именно ты? - прямо спросила Кияшко.
Ну что можно ответить на такой вопрос? Можно только слегка пожать
плечами и возвести глаза в обозримое пространство, куда уходила нитка
фонарей и последним фонарем была луна.
Слава и сплетня распространяются с одинаковой скоростью, потому что
слава - это та же сплетня, только со знаком плюс. А сплетня - та же сла-
ва, только отрицательная.
На другой день во время большой перемены к Дюку подошел Виталька Рез-
ников из десятого "Б" и спросил с пренебрежением:
- Ты, говорят, талисман?
Дюк не отвечал, смотрел на него во все глаза, потому что Виталька был
не только сам по себе Виталька, но и еще предмет обожания Маши Архан-
гельской. Дюк узнал об этом месяц назад, при следующих обстоятельствах.
Однажды он возвращался из овощного магазина со свеклой в авоське -
крупной и круглой, как футбольный мяч. Мама велела купить и сварить. Та-
кую свеклу надо варить сутки, как кости на холодец. Дюк умел варить и
холодец, он был приспособленный ребенок. Но сейчас не об этом. Дюк сту-
пил в лифт, стал закрывать дверцы, в это время кто-то вошел в подъезд и
крикнул "подождите". Дюк не переносил ездить в лифте компанией, оста-
ваться в замкнутом пространстве с незнакомым человеком. Особенно ему не
нравилось ездить с бабкой с восьмого этажа, которая занимала три четвер-
ти кабины, и от нее так и веяло маразмом. Поэтому, войдя в лифт, он ста-
рался тут же закрыть дверь и тут же нажать кнопку. Но на этот раз его
засекли. Пришлось ждать. Через несколько секунд в лифт вошла Лариска с
пятого этажа, а с ней Маша Архангельская, вся в слезах. Она плакала,
брови у нее были красные, лоб в нервных красных точках. Она была так
несчастна, что у Дюка упало сердце. Лариска нажала кнопку, и лифт стал
возноситься, как казалось Дюку, под скорбный органный хорал. Заметив Дю-
ка со свеклой. Маша не перестала плакать - видимо, не стеснялась его,
как не стесняются кошек и собак. Просто не обратила внимания.
Дюк стоял потрясенный до основания. Он мог бы умереть за нее, но при
условии, чтобы Маша заметила этот факт. Заметила и склонилась к нему,
умирающему, и ее мелкая слезка упала на его лицо горящей точкой.
Лифт остановился на пятом этаже, и они вышли все трое и разошлись по
разные стороны: Маша с Лариской - влево, а Дюк со свеклой - вправо.
Вечером этого дня Лариска позвонила Дюку в дверь.
- Распишись, - велела она и сунула ему какой-то список и шариковую
ручку.
Дюк посмотрел в список и спросил:
- А зачем?
- Мы переезжаем, - объяснила Лариска.
- Ну и переезжайте. А зачем тебе моя подпись?
- Дом кооперативный, - объяснила Лариска. - Нужно разрешение всех
пайщиков.
"Зачем это нужно? Кому нужно? - подумал Дюк. - Сколько еще взрослой
чепухи..."
Он расписался против своей квартиры "89" и, возвращая ручку, как мож-
но равнодушнее спросил:
- А почему Маша Архангельская в лифте плакала?
- Влюбилась, - так же равнодушно ответила Лариска и позвонила в сле-
дующую дверь.
Вышла соседка - немолодая и громоздкая, как звероящер на хвосте. У
нее было громадное туловище и мелкая голова. Дюк несколько раз ездил в
лифте вместе с ней, и каждый раз чуть не угорал от запаха водки, и каж-
дый раз боялся, что соседка упадет на него и раздавит. Но она благопо-
лучно выходила из лифта и двигалась к своей двери как-то по косой, будто
раздвигая плечом невидимое препятствие. Говорили, что у нее много денег,
но они не приносят ей счастье. Однако она боялась, что ее обворуют.
- Распишитесь, пожалуйста, - попросила Лариска.
Звероящер хмуро и недоверчиво глянула на детей. Дюк увидел, что лицо
у нее красное и широкое, а кожа натянута как на барабане. Она молча рас-
писалась и скрылась за своей дверью.
- В кого? - спросил Дюк.
Лариска забыла начало разговора, и сам по себе вопрос "в кого?" был
ей непонятен.
- Маша в кого влюбилась? - напомнил Дюк.
- А... в Витальку Резникова. Дура, по самые пятки.
Дюк не разобрал: дура по пятки или влюбилась по пятки. Чем она полна
- любовью или глупостью.
- Почему дура? - спросил он.
- Потому что Виталька Резников это гарантное несчастье, - категори-
чески объявила Лариска и пошла на другой этаж.
- Гарантное - это гарантированное? - уточнил Дюк.
- Да ну тебя, ты еще маленький, - обидно отмахнулась Лариска с верх-
него этажа.
И вот гарантное несчастье Маши стояло перед Дюком в образе Витальки
Резникова и спрашивало:
- Ты, говорят, талисман?
Дюк во все глаза глядел на Витальку, пытаясь рассмотреть, в чем его
опасность.
Витальку любили учителя - за то, что он легко и блестяще учился. Ему
это было не сложно. У него так были устроены мозги.
Витальку любили оба родителя, две бабушки, прабабушка и два дедушки.
К тому же за его спиной стоял мощный папаша, который проторил ему прямую
дорогу в жизни, выкорчевывал из нее все пни, сровнял ухабы и покрыл ас-
фальтом. Осталось только пойти по ней вперед - солнцу и ветру навстречу.
Витальку любили девчонки - за то, что он был красив и благороден, как
принц крови. И знал об этом. Почему бы ему об этом не знать?
Его любили все. И он был открыт для любви и счастья, как веселый здо-
ровый щенок. Но в его организме не было того химического элемента, кото-
