ленькие коврики скрывали протерую обивку. Скрывали грубую прямую бед-
ность.
Они вовсе не были бедны. Мама работала оператором на ЭВМ - электрон-
но-вычислительной машине. Закладывала в машину перфокарты и получала ре-
зультат. И зарплату. И алименты размером в свою зарплату. Судя по али-
ментам, отец где-то широко процветал. Да и они с мамой жили не хуже лю-
дей. Просто мама не предрасположена к уюту. Ей почти все равно, что ее
окружает. Главное, что в ней самой: какие у нее мысли и чувства. Дюка
это устраивало, потому что не надо постоянно чего-то беречь и заставлять
людей переодевать обувь в прихожей, как у Лариски.
Дюк подумал было - не пойти ли к ней, пока тети Зины нет дома, и не
попросить ли лужайку напрокат. Но просить было противно и довольно бесс-
мысленно. В ситуации "сабантуй" украшательство ни к чему. Все равно по-
тушат свет и ничего не будет видно.
Дюк еще раз, более снисходительным взором, оглядел свою комнату. Над
диваном акварель "Чехов, идущий по Ялте". Высокий, худой, сутулый Чехов
в узком пальто и шляпе. Его слава жила отдельно от него. А вместе с ним
- одиночество и туберкулез.
Дюка часто огорчало то обстоятельство, что Чехов умер задолго до его
рождения и Дюк не мог приехать к нему в Ялту и сказать то, что хотелось
сказать, а Чехову, возможно, хотелось услышать. И очень жаль, что нет
прямой связи предков и потомков. У Дюка накопилось несколько предков, с
которыми он хотел бы посоветоваться кое о чем. И их советы были бы для
него решающими.
Дюк вздохнул. Взял с батареи рукав от своей детской пижамы, который
выполнял роль тряпки и, в сущности, являлся ею, вытер пыль с полирован-
ных поверхностей. Потом включил пылесос и стал елозить им по ковру. Ко-
вер посветлел, и в комнате стало свежее.
Далее Дюк отправился на кухню. Вымыл всю накопившуюся за три дня по-
суду; заглянул в холодильник и понял, что надо бежать в кулинарию.
В кулинарии он купил на три рубля двадцать штук пирожных со взбитыми
сливками, именуемых нежным женским именем Элишка. Потом зашел в винный
отдел. Встал в длинную очередь мужчин - хмурых и неухоженных, попавших
под трамвай желания. На оставшиеся деньги обрел три бутылки болгарского
сухого вина.
Это - первый сабантуй на его территории, и надо было соответствовать.
Гости явились в два приема. Сначала пришли ребята:
Ханин, Булеев и Сережка Кискачи.
Сережка был самый шебутной изо всего класса. От него, как от бешеной
собаки, распространялось волнение и беспокойство. И казалось, если Се-
режка укусит - заразишься от него веселым бешенством, и никакие уколы не
помогут. Он собирался поступать в эстрадно-цирковое училище на отделе-
ние, которое готовит конферансье.
Булеев - заджинсованный спортсмен. Он каждый день пробегал по десять
километров вокруг микрорайона и вместе с потом выгонял из организма все
отравляющие токсины. Потом вставал под душ, смывал токсины и выходил в
мир - легкий и свободный. В здоровом теле жил здоровый дух, равнодушный
ко всякой чепухе, вроде тщеславия и поисков себя. Зачем себя искать,
когда ты уже есть.
Через полчаса пришли девочки: Кияшко, Мареева и Елисеева.
Кияшко явилась в платье на лямках - такая шикарная, что все даже за-
робели. А Сережка Кискачи сказал:
- Ну, Светка, ты даешь...
Мареева похудела ровно в половину. На ее лице проступили скулы, гла-
за, а в глазах одухотворенность страдания.
- Ты что, болела? - поразился Дюк.
- Нет. Я худела. До пятой дырки.
Мареева показала пояс с пряжкой "Рэнглер", на котором осталась еще
одна непреодоленная дырка.
- Ну ты даешь... - покачал головой Кискачи.
Все свои эмоции, как-то: восхищение, удивление, возмущение, он оформ-
лял только в одном предложении: "Ну, ты даешь..." Может быть, для конфе-
рансье больше и не надо. Но для публики явно недостаточно.
Оля Елисеева была такой же, как всегда, - кукланеваляшка, с бело-ро-
зовым хорошеньким личиком. Она хохотала по поводу и без повода, с ней
было легко и весело. В Оле Елисеевой поражали контрасты: внешнее здо-
ровье и хронические болезни. Наружная глупость и глубинные, незаурядные
способности. Она училась на одни пятерки по всем предметам.
У Дюка, например, все было гармонично: что снаружи, то внутри.
Итого, вместе с Дюком собралось семь человек. Четыре мальчика и три
девочки. Одной девочки не хватало. Или кто-то из мальчиков был лишним.
Сначала все расселись на кухне. Сережка Кискачи потер ладони и возра-
довался:
- Хорошо! Можно выпить на халяву.
"На халяву" значило: даром, за чужой счет.
Досталось по три пирожных на брата и по два стакана вина.
На втором стакане Светлана Кияшко спросила:
- Саша! У тебя еще биополя немножечко осталось?
- Какого биополя? - удивилась Мареева.
Она училась в другой школе и была не в курсе талисмании Дюка. А Свет-
лана Кияшко ей ничего не сказала, дабы не расходовать Дюка на других.
Она поступила как истинная женщина, не склонная к мотовству. И Мареева
тоже поступила как истинная женщина - скрыла факт обмена, чтобы выиграть
в благородстве. А в дружбе фактор благородства важен так же, как в люб-
ви.
- А что? - настороженно спросил Дюк.
- У Бульки через неделю соревнования на первенство юниоров. Сходи с
ним, а?
- Ты прежде у меня спроси: хочу я этого или нет? - не строго, но ка-
тегорично предложил Булеев.
- Булеев! - театрально произнесла Кияшко. - Хочешь ли ты, чтобы Алек-
сандр Дюкин пошел с тобой на соревнования?
- Нет. Не хочу, - спокойно отказался Булеев.
- Почему? - удивился Хонин.
- Я сам выиграю. Или сам проиграю. Честно.
- "Честно"! - передразнил Сережка. - Ты будешь честно, а у них уже
список чемпионов заранее составлен.
- Это их дела, - ответил Булеев. - А я отвечаю за себя.
- И правильно, - поддержала Оля Елисеева с набитым ртом. - Иначе не
интересно.
- Сам добежишь - хорошо. А если Дюк тебя подстрахует, что плохого? -
выдвинул свою мысль осторожный Хонин. - Я считаю, надо работать с
подстраховкой.
- Без риска мне не интересно, - объяснил Булеев. - Я без риска просто
не побегу.
- Это ты сейчас такой, - заметил Сережка Кискачи. - А подожди, уката-
ют сивку крутые горки.
- Когда укатают, тогда и укатают, - подытожил Булеев. - Но не с этого
же начинать.
- Правильно! - обрадовался Дюк.
Он был рад вдвойне: за Булеева, выбравшего такую принципиальную жиз-
ненную позицию, и за себя самого.
Иначе ему пришлось бы подготавливать победу. Ехать к судье. И еще не-
известно, что за человек оказался бы этот судья и что он потребовал бы с
Дюка. Может, запросил бы, как Мефистофель, его молодую душу. Хотя какая
от нее польза...
- Дело твое, - обиделась Светлана. - Я же не за себя стараюсь.
- А что Дюк должен сделать? - спросила Мареева.
- Ничего! - ответила Кияшко.
Мареева пожала плечами, она ничего не могла понять - отчасти из-за
того, что все ее умственные и волевые усилия были направлены на то, что-
бы не съесть ни одного пирожного и сократить себя в пространстве еще на
одну дырку.
Дюк заметил: бывают такие ситуации, когда все знают, а один человек
не знает. И это нормально. Например, муж тети Зины, Ларискин папаша, гу-
ляет с молодой. Весь дом об этом знает, а тетя Зина нет.
- Пойдемте танцевать! - предложила неуклюжая Оля Елисеева и первая
вскочила из-за стола.
Все переместились в комнату, включили Кияшкин маг и стали втаптывать
ковер в паркет.
Танец был всеобщим, и Дюк замечательно в него вписывался. Он делал
движения ногами, будто давил пятками бесчисленные окурки. Ему было весе-
ло и отважно.
Кискачи чем-то рассмешил Олю Елисееву, и она, не устояв от хохота,
плюхнулась на диван всеми имеющимися килограммами. Ножка хрустнула, ди-
ван накренился. Все засмеялись. Дюк присел на корточки, исследовал нож-
ку, - она обломилась по всему основанию, и теперь уже ничего поправить
нельзя. И как выходить из положения - непонятно.
Он взял в своей комнате стопку "Иностранок" и "Новых миров", подсунул
под диван вместо ножки. Бедность обстановки из тайной стала явной.
Кассетный магнитофон продолжал греметь ансамблем "Чингисхан". Неуклю-
жий Хонин вошел в раж и сбил головой подвеску, висящую на люстре. Под-
веска упала прямо в фужер, который Сережка держал в руках. Все заржали.
Дюк заметил, что природа смешного - в нарушении принципа "как должно".
Например, подвеска должна быть на люстре, а не в фужере. А в фужере
должно быть вино, а не подвеска. Все засмеялись, потому что нарушился
принцип "как должно" и потому что у всех замечательное настроение, соз-
данное вином и ощущением бесконтрольности, а это почти свобода. И поло-
манный диван - одно из проявлений свободы.
Фужер треснул, издав прощальный хрустальный стон. Дюк забрал его из
Сережиных рук, вынес на кухню и поглядел, как можно поправить трещину.
Но поправить было нельзя, можно только скрыть следы преступления.
Фужер был подарен маме на свадьбу шестнадцать лет назад. С тех пор из
двенадцати осталось два фужера. Теперь один.
Дюк вышел на лестницу, выкинул фужер в мусоропровод, а когда вернулся
в комнату, увидел, что свет выключен и все распределились по парам.
Хонин с Мареевой, поскольку они оба интеллектуалы с математическим
уклоном. Кискачи - с Елисеевой, поскольку он ее рассмешил, а ничего не
роднит людей так, как общий смех. Булеев с Кияшкой, по принципу: "Если
двое краше всех в округе, как же им не думать друг о друге".
Дюк попробовал потанцевать между парами один, как солист среди корде-
балета, но на него никто не обращал внимания. Все были заняты друг дру-
гом.
Дюк пошел к себе в комнату. Непонятно зачем. За ним следом тут же
вошли Елисеева и Кискачи.
- Ты мне не веришь! - с отчаяньем воскликнул Сережка.
- Ты всем это говоришь, - отозвалась Елисеева.
- Ну, хочешь, я поклянусь?
- Ты всем клянешься.
- Это сплетни! - горячо возразил Сережка. - Просто меня не любят. Я
только не понимаю, почему меня никто не любит. Я так одинок...
Он склонил нечесаную голову, в круглых очках и на самом деле выглядел
несчастным и неожиданно одиноким.
Дюку показалось, что Елисеева хочет прижать Сережку к себе, чтобы
своим телом растопить его одиночество. Он смутился и вышел к танцующим.
Танцевали только Булеев с Кияшкой. В комнате было душно от сексу-
ального напряжения. Дюк не стал возле них задерживаться. Отправился на
кухню.
На кухне за столом сидели Хонин с Мареевой и, похоже, решали трудную
задачу... Хонин что-то вертел на листке, Мареева стояла коленями на та-
буретке, склонившись над столом своим похудевшим телом. Они оглянулись
на Дюка с отсутствующими лицами и снова углубились в свое занятие.
Дюк постоял-постоял и вышел в коридор. В коридоре делать было абсо-
лютно нечего. Он взял с вешалки куртку и пошел из дома, прикрыв за собой
дверь, щелкнувшую замком.
На улице мело. Под ногами лежал снег, пропитанный дождем. Значит,
скоро весна.
Возле подъезда дежурил старик с коляской. У коляски был поднят верх.
Дюк почувствовал вдруг, что может заплакать, - так вдруг соскучился
по маме. По обоюдной необходимости. У него даже выступили слезы на гла-
зах. И в этот момент увидел маму, но почему-то похудевшую вдвое. Как Ма-
реева.
Она подошла, и он понял: это не мама - Другая женщина, чем-то похожая
на маму и одновременно на Машу Архангельскую. Если бы маму и Машу пере-
мешать в одном котле, а потом из них двоих сделать нового человека - по-
лучилась бы эта женщина с голубым от холода лицом. Как Аэлита. У нее бы-
ли прозрачные дужки больших очков, и за ними большие прозрачные серые
глаза.
- Мальчик, ты не знаешь, где тут квартира восемьдесят девять? - спро-
сила Аэлита.
Дюк знал, поскольку это было его квартира.
- А вам кого? - спросил он.
