цел, и вертолет чуть помялся...
- Какой вертолет? - не понял Мещеряков.
- Ну тот. С тыквой... Сколько дадут?
- Пять, - сбавил Мещеряков.
Из сарая тем временем вышел угрюмый Николай. Из дома - Танька и Веро-
ника. На Таньке было зимнее пальто, застегнутое на все пуговицы, а Веро-
ника - в мужской рубахе с засученными рукавами.
- Михаил, а ты чего стоишь? - сказал дед Егор Мишке. - Тащи гитару!
Играть будешь.
- Чего это я буду играть? Это ж самодеятельность.
- Ну и что? - не понял дед.
- А за самодеятельность не платят. Я бесплатно вкалывать не буду. Так
что сами пойте. Пока.
Мишка повернулся и пошел.
- Что это с ним случилось? - удивился Мещеряков.
- Ничего с ним не случилось, - спокойно объяснила Танька. - Он всегда
такой и был, жлоб несчастный...
Мишка обернулся на оскорбление.
- Иди, иди... - напутствовала Танька. - Без сопливых обойдемся.
И запела звонко, на весь свет:
- "Три месяца лето, три месяца осень, три месяца зима, и вечная вес-
на..."
Птицы замолчали и замерли в одинаковых позах: "Танька поет..."
Травы и колосья привстали на цыпочки и потянулись к солнцу: "Танька
поет..."
Коровы на ферме прибавили надой молока. А доярки сидели и слушали, и
лица у всех становились похожими.
Уже темнело, когда бабка Маланья вылезла из автобуса.
Мишка отделился от своего мотоцикла, подошел к соседке.
- Садись, - предложил Мишка. - Подвезу до дому.
- О нет! - категорически отказалась старуха. - Я этой технике не до-
веряю.
- А я тебе подарок приготовил. - Мишка протянул подарок. - Померь.
- Чего это? - не поняла Маланья.
- Куртка. Водонепроницаемая.
Мишка накинул на плечи Маланьи куртку. Она была легкая, на пластмас-
совой "молнии", простеганная ромбиком.
- Чего это ты? - Маланья просто обомлела от Мишкой щедрости.
- А я подумал: на базаре стоять - то холодно, то дождь... - смущенно
оправдывался Мишка.
- А тебе чего? - прямо спросила Маланья.
- А мне ничего не надо, - бескорыстно отказался Мишка.
- Как это "ничего"? - Маланья задумалась. - Вот! Я тебе открытку дам!
Японскую! Вот так держишь: в платье. - Маланья показала ладонь. - А так,
она чуть повернула ладонь, - одна срамота.
- Не надо, - отказался Мишка.
- Бери, бери, - расщедрилась Маланья. - Мне-то она зачем?
Маланья собралась было идти, но Мишка задержал ее:
- Баба Маланья, у меня к тебе просьба...
- Ну.
- Если тебя спросят: когда ты шла к автобусу, Мишку видела? Говори:
не видела. Трактор стоял, а его не было.
- А разве ж я тебя видела? - удивилась Маланья.
- А то нет? - удивился Мишка. - Ты еще спросила: который час, я ска-
зал - три...
- Не помню, - созналась Маланья. - От старость - не радость. А за
куртку спасибо.
Маланья повернулась и пошла.
Мишка провожал глазами свою куртку на Маланьиной спине.
- А рукава-то длинные! - крикнул Мишка.
- Это я подошью, - успокоила Маланья.
Танька сидела за швейной машинкой и строчила платье-макси из двух бе-
лых скатертей. Перед ней в обрезках лежал журнал мод. В нем была изобра-
жена японка в белом платье а-ля рюс с белыми кружевами.
Танька оглядела дело рук своих, потом подошла к кровати, присела на
корточки и отодрала кружевной подзор, тяжелый не то от пыли, не то от
собственного веса. Вернулась к машинке, стала приспосабливать кружева к
белому льну. В это время вошла Вероника и сообщила:
- Тань! Тебя Мишка зовет!
Танька вышла из дома.
В небе стояла полная белая луна. А посреди двора возвышался Мишка Си-
ницын в ватнике и с рюкзаком. Как новобранец.
- На! Пластинки ваши. Три штуки. И клещи деду Егору отдашь. Я у него
брал.
Танька взяла пластинки и клещи.
- А я, значит, поехал. Пока.
- Куда это ты поехал? - удивилась Танька.
- На Землю Франца-Иосифа!
- Чего?
- На заработки. Машину куплю. Новый дом поставлю.
- А я? - тихо спросила Танька.
- Выходи за летчика. За Валерия Ивановича.
Танька молчала.
Мишка посмотрел в ее приподнятое лицо. Отвернулся. Сказал небрежно:
- Некогда мне глупостями заниматься. Мне надо деньги зарабатывать.
- Мишка... Все-таки какой же ты... - тихо, как бы дивясь своему отк-
рытию, проговорила Танька.
- Ну, какой, какой?
- Голый материалист!
- Не голый, а диалектический. Дура.
Он пошел прочь по знакомой тропинке. А Танька осталась стоять на
крыльце. И ничего не поменялось в мире. Ничего не сдвинулось. И равно-
душная природа продолжала красою вечною сиять.
- А где щетка? - спросил сержант Ефимов.
Рядовой милиционер заметался в поисках и очень скоро нашел щетку на
подоконнике.
- Вот она.
- Ведь как удобно, когда вещь лежит на своем месте. Каждый подошел,
почистил сапоги, положил обратно. Другой подошел, почистил, положил об-
ратно. Никто времени не теряет.
В отделение милиции вошел Мишка.
- Вот! - Мишка положил на стол бумагу.
Ефимов сел за стол, прочитал:
- "Я, Михаил Синицын, официально заявляю, что устроил преднамеренную
аварию вертолета путем забивания овощами выхлопной трубы ввиду несозна-
тельной ревности и пережитков. При выборе меры наказания прошу учесть
мое добровольное признание, а также характеристики".
- Значит, официально заявляешь? - Ефимов пронзительно посмотрел на
Мишку.
- Официально, - не сморгнул Мишка.
- А вот летчик Журавлев официально заявил, что авария произошла по
его вине: не учел при взлете направления ветра. Кому верить?
- Ему! - сказал Мишка.
- А почему не тебе?
- Он старше. Ну, я пошел. Пока!
Мишка заторопился к двери.
- Постой! - велел Ефимов. - Поди-ка сюда...
Мишка приблизился.
- Чего? - беспечно спросил он.
- А зачем ты все это написал?
- Я пошутил. - Мишка чистосердечно улыбнулся. - Неужели ты думаешь,
что тыквой можно вертолет остановить?
- Так вот, шутник, садись. Я беру тебя под стражу.
- За что? - растерялся Мишка.
- За систематическое введение в заблуждение органов общественного по-
рядка!
На железнодорожной платформе вокзала Верхних Ямок дрались голуби.
На седьмом пути стоял состав.
Семья Канарейкиных плюс Чиж плюс Козлов из девятого "Б" с трубой в
чехле прошли по перрону и остановились возле пятого вагона.
Канарейкины были принаряжены во все самое лучшее. У Николая на лацка-
не пиджака висели орден и четыре медали. Танька стояла в длинном белом
платье а-ля рюс, с тяжелыми кружевами. Шелковые светлые волосы были рас-
пущены по плечам и будто дышали от ветра. Она была такая красивая, что
Мишка даже не сразу ее узнал. Он даже не сразу понял, что та, прежняя,
Танька и эта - один и тот же человек.
Мишка, бритый наголо, выглядывал из-за будки "Соки - воды", а сержант
Ефимов караулил своего заключенного.
- Ну, пошли! - предложил Ефимов. - Есть охота.
- Погоди... - попросил Мишка. - Пусть состав отойдет.
- Ладно, - согласился Ефимов. - Тогда я пойду мороженое куплю.
Ефимов видел, как Чиж предъявил билет проводнику. Все вошли в вагон.
А потом Канарейкины вышли, а Танька осталась в поезде.
Она стояла возле окна и смотрела на своих. Лялька и Вероника энергич-
но махали руками, а Николай и дед Егор стояли спокойно.
Поезд тронулся. Женщины замахали еще активнее. Танька заплакала, не
переставая, однако, улыбаться.
Мишка почувствовал, как по щеке к носу ползет предательская слеза. И
вдруг... Не может быть... Через несколько вагонов, в конце поезда, как
портрет в стеклянной раме, - рожа летчика!
- Сто-ой! - заорал Мишка и ринулся вослед.
Поезд набирал скорость. Мишка тоже.
- А ну слазь! - кричал Мишка вслед поезду.
Но самым проворным оказался сержант Ефимов. Он поймал Мишку уже в
конце платформы, ухватил его за полы пиджака, чем погасил Мишкину ско-
рость. Однако оба они не удержались и покатились в траву с перрона.
Ефимов оказался под Мишкой.
- Так, значит? - спросил он, вылезая из-под Мишки и отряхиваясь. -
Побег устроил? А я тебе, дурак, мороженое купил.
Ефимов показал расплющенное мороженое.
Поезд подрагивал на стыках рельсов. За окном плыли поля, леса, красо-
та средней полосы.
И вдруг... В сказках обязательно присутствует "вдруг".
Вдруг летчик услышал песню. Мелодия текла откудато с середины поезда
и, казалось, летела вместе с ним во времени и пространстве.
Летчик пошел на звук. Вышел в тамбур. Хотел перебраться в другой ва-
гон, но дверь оказалась запертой. Он дернул раз, другой. Ничего не выш-
ло. Стал трясти дверь.
Выглянула проводница и сказала:
- Заперто же...
- А что делать? - спросил летчик.
- Ничего не делать, - ответила проводница и скрылась в своем купе.
Летчика не устраивала эта философия: ничего не делать. Он цепко огля-
делся по сторонам. Опустил окно. И вышел на крышу.
Выпрямился во весь рост. Было упоительно лететь, но не вверх, а впе-
ред. Красота средней полосы неслась теперь ему навстречу вместе с небом,
вместе с ветром. И, кажется, весь мир - тебе! Стоит только раскинуть ру-
ки!
"Золотоискатель" оказался прав: хорошо быть молодым. Хорошо быть мо-
лодым и ни от чего не зависеть: ни от случая, ни от обстоятельств, ни от
высоты, ни от смерти.
Летчик прошел по крыше своего вагона и перескочил на следующий. Вер-
нее, на предыдущий. Он переходил с вагона на вагон до тех пор, пока пес-
ня не оказалась под ногами. Тогда он лег на крышу, свесив голову, ухва-
тился за раму открытого окна и нырнул в вагон.
В вагоне летчик удостоверился, что песня течет из крайнего купе. Он
подошел, заглянул. В купе сидели Татьяна Канарейкина, "золотоискатель" и
еще один, незнакомый, в отечественных джинсах, с трубой на коленях.
Пела Канарейкина. Остальные слушали.
Искусство и вдохновение меняют человека. Это была не прежняя девчон-
ка-подросток, настырная хулиганка, малолетняя преступница. Это была сама
Весна. Если бы Весна имела человеческий облик, то у нее были бы такие же
синие глаза, такие же желтые волосы и то же выражение доверчивого
детства.
Танька тоже узнала летчика, но песни не прекратила. Не существовало
такого, что могло заставить Таньку прерваться, когда ей хотелось петь.
Летчик стоял и слушал, заражаясь и заряжаясь Танькиной песней, потом
не выдержал, взял трубу, освободил ее от чехла, вскинул к губам. Замер
так на короткое мгновение и осторожно включился в песню как второй го-
лос: негромко и вкрадчиво.
Из соседних купе стали сходиться люди. Останавливались молча, и лица
у всех становились похожими.
Чиж смотрел и слушал и не верил своим глазам и ушам.
- Нет... - сказал он себе. - Этого не может быть...
Поезд влетел в сумерки, и все предметы за окном слились в одну сплош-
ную черноту.
Танька и летчик сидели за столиком вагона-ресторана. Народу было нем-
ного. На столе уютно светила настольная лампа. Стояли бутылка шампанско-
го, фрукты, мороженое, шоколадные конфеты с орешками. Просто шикарная
жизнь. Жаль, что никто не видел. Из своих мог видеть только Козлов из
девятого "Б", но Козлов не в счет.
Все было как в мечте, но чего-то не хватало. Если бы понять: чего...
- А вы тоже на смотр едете? - спросила Танька.
- Нет. Я не народный талант. Я профессионал, - объяснил летчик.
- Значит, я вам зря тыкву забивала...
- Если бы не твоя тыква, пахать бы мне синее небо над Верхними Ямка-
ми. Ты меня просто спасла.
Танька сморгнула. Она ничего не поняла.
- Когда я падал, то пережил такой ужас, что, пройдя через него, по-
нял: мне уже ничего не страшно. Оказывается, боязнь высоты можно выле-
чить только падением... Клин клином.
Танька слушала, смотрела на летчика. Он был красивый, но чужой. Ни
приласкать, ни обозвать, и говорит как-то непонятно, как болгарин из
Варны. Слова, конечно, разобрать можно, но надо напрягаться, и удо-
вольствия от беседы никакого.
- Значит, в отпуск? - спросила Танька.
