- Все равно там жарко...
Он замолчал. Смотрел на Лору. У него было выражение, как у князя Гви-
дона, когда он, проснувшись, увидел вдруг город с теремами и церквами.
- Я так и знал, что вы подождете...
- Почему вы знали?
- Я видел ваши глаза.
СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ
Я умерла на рассвете, между четырьмя и пятью утра.
Сначала стало холодно рукам и ногам, будто натягивали мокрые чулки и
перчатки. Потом холод пошел выше и достал сердце. Сердце остановилось, и
я будто погрузилась на дно глубокого колодца. Правда, я никогда не лежа-
ла на дне колодца, но и мертвой я тоже никогда раньше не была.
Мое лицо стянуло маской, и я уже не могла им управлять. Мне было не
больно и ничего не жалко. Я лежала себе и лежала, и даже не думала, как
я выгляжу.
В восемь часов в коридоре зашлепали шаги. Это из детской комнаты вы-
шел мой сын Юраня.
"Босой", - подумала я. Он всегда ходил босиком, как лесной полудикий
мальчик, и я всегда ему говорила: "Ноги".
Юраня прошлепал по коридору и остановился возле комнаты отца. Муж
кашлянул и перевернулся.
Дверь скрипнула, - должно быть, Юраня приотворил ее и спросил заиски-
вающим шепотом:
- Ты уже встал?
- Ну, что тебе? - спросил муж оскорбленным голосом. Он не любил, ког-
да его беспокоили в выходной день.
- Мне надо в кино. У меня абонемент. В девять часов начало, - так же
шепотом просвистал Юраня.
Ему казалось, что если он шепчет, то почти не будит отца, и тот может
беседовать с ним не просыпаясь.
- Буди маму, - распорядился муж.
Он не любил, когда на него перекладывали чужие обязанности. Свои,
кстати, он тоже нес с отвращением.
Дверь в мою комнату заскрипела.
Юраня помолчал, потом сказал:
- Она спит.
- Ничего. Встанет, - сказал муж.
- Она спит, - повторил Юраня. - И очень бледная.
В двенадцать часов меня забрали в больницу, а на другой день выдали
обратно.
На меня надели платье макси. Это платье мне привезли год назад из Па-
рижа, и у меня тогда появилась еще одна проблема: проблема шикарного
платья. Оно было совершенно неприменимо и висело в шкафу, шуршащее и
сверкающее, как бесполезное напоминание о том, что человек создан для
счастья.
Соседка с шестого этажа сказала:
- Ее на том свете и не примут. Молодая совсем.
- Мальчишечку оставила, - вздохнула другая соседка. Она довела своего
сына до пенсии, а я даже не довела до третьего класса. Соседка прочерти-
ла в уме всю не пройденную мною дорогу и покачала головой.
Юраня приходил и уходил, гордый. Все его ласкали, и ему льстило все-
общее поклонение. Настроение у него было неплохое. Накануне я его пре-
дупредила:
- Если меня не будет и все скажут, что я умерла, ты не верь.
- А где ты будешь?
- Я поселюсь на облачке и буду смотреть на тебя сверху.
- Ладно, - согласился Юраня.
Дворничиха Нюра удивлялась с претензией: еще вчера она меня видела на
улице с авоськой и даже слышала, как я разговаривала с соседом. Я спро-
сила:
- Ефим, на кого ты похож?
- А что? - удивился Ефим.
- Да уж больно нарядный. Как барышня.
- А я всегда так одеваюсь, - обиделся Ефим.
- Мужчина должен быть свиреп и неряшлив, - сказала я и побежала в
подъезд.
Еще вчера я была здесь, со всеми, а сегодня - неизвестно где. И если
это перемещение произошло со мной, значит, оно существует вообще и может
произойти с кем угодно, в частности, с ней, с Нюрой.
Мой муж никогда раньше не верил в мои болезни и сейчас не поверил в
мою смерть. Ему в глубине души казалось, что это - мои штучки.
Квартира была полна народу. Я почему-то думала, что придет меньше лю-
дей. Откровенно говоря, я подозревала, что меня и похоронить будет неко-
му. Я привыкла всегда все делать сама и одна, привыкла ни на кого не
рассчитывать. И если бы я могла сама себя похоронить, я именно так бы и
поступила.
Но, как ни странно, все обошлось и без меня. И место на кладбище вы-
били, и документы оформили.
Работник загса, женщина в серой кофте, выдала моему мужу справку, а
взамен потребовала мой паспорт. Муж протянул ей паспорт, она заглянула в
него безо всякого интереса, а потом порвала на две части и бросила в
плетеную корзину для бумаг.
Когда муж увидел, как рвут мой паспорт, он понял, что я действительно
уволена из жизни и уже ничего нельзя переменить. Теперь он был свободен,
но что делать со свободой - еще не ясно. И нужна ли она ему. Как ни го-
вори, а пользы от меня было гораздо больше, чем неудобств.
Когда муж вернулся из загса домой, вид у него был приторможенный,
будто он тоже объелся снотворным.
В обеденный перерыв прибежали мои подруги Аля и Зля. Они обе были
красивые, но красоту Али видела я одна, а красоту Зли - все без исключе-
ния.
Аля жила одна, без любви и без семьи. Она считала меня благополучной
и не понимала - как можно было поменять то состояние на это. Что бы ни
было в жизни, но разве лучше лежать такой... так...
Зля была так же благополучна, как я, у нее была та же проблема вечер-
него платья. И она так же устала от вариантов. Даже не устала, а была
разграблена ими и пуста. Но сейчас она понимала, что никогда не уйдет из
жизни по собственному желанию и ей придется испить всю чашу до дна.
Они глядели в мое лицо-маску и удрученно молчали. Моя смерть была по-
учительна для обеих.
Я дружила с каждой порознь, а они между собой нет У них были друг к
другу какие-то нравственные претензии, но сейчас, возле моего гроба, эти
претензии казались несущественными.
- Мы все перед ней виноваты, - сказала Аля. - Никто не хотел знать,
что с ней происходит. Никто не хотел помочь.
- А как можно было помочь, когда ей никто не был нужен?
Телефон звонил довольно часто. Муж брал трубку и говорил, что я не
могу подойти, потому что я умерла.
Там, видимо, наступала глубокая пауза. Люди ошеломленно молчали и не
знали, как себя вести: то ли расспрашивать, то ли не расспрашивать. Тот,
кто звонил, - молчал. Муж тоже молчал, потом прощался и клал трубку.
А звонил ли Он? Скорее всего, нет. Ждал, когда я позвоню. В последний
раз мы с ними решили: любовь - это еще не повод, чтобы ломать жизнь сво-
им детям, и стали искать варианты, при которых бы всем было хорошо.
Мы бились, как мухи о стекло, и даже слышали собственный стук, но ни-
чего не могли придумать.
- Давай расстанемся, - предложила я.
- А как жить? - спросил он.
Этого я не знала. И он не знал.
- Ну, давай так, - сказала я.
- Это не жизнь.
- А какой выход.
- Если бы я разбился на самолете, это был бы самый счастливый конец.
- А как же дети? - спросила я.
- Они будут любить мою память.
...Интересно, звонил ли Он? Или позвонит через два дня, как обычно.
- А она умерла, - скажет муж.
Он замолчит. И муж замолчит. А потом муж попрощается и положит труб-
ку. Вот и все. Без вариантов.
Смерть скучна тем, что не предполагает вариантов.
К вечеру из другого города приехала моя мама.
Она сказала мужу, что не оставит ему ни одной тарелки и ни одной на-
волочки. Лучше все перебьет и порвет, чем ему оставит.
Он обиделся и сказал:
- Перестаньте городить чепуху.
Мама ответила, что это он виноват в моей смерти и лучше бы умер он, а
не я.
Муж ответил, что это с ее точки зрения. А с точки зрения его матери
лучше так, как сейчас.
Часам к десяти все разошлись. Квартира опустела.
Надо мной где-то высоко и далеко тикали часы. Потом послышался гул,
будто открутили кран с водой. Я догадалась, что муж смотрит по телевизо-
ру футбол.
Мать вошла и спросила:
- Ты что, смотришь футбол?
Он ответил:
- А что мне делать?
И в самом деле...
Хоронили меня через два дня.
Снег почти сошел, бежали ручьи. Земля была влажная, тяжелая, и это
производило удручающее впечатление на живых.
Рядом было несколько свежих могил, украшенных искусственными венками,
а сверху покрытых целлофаном.
Сойдут дожди и грязь, целлофан снимут, и могилы будут иметь нарядный
вид.
Земля застучала о мой гроб.
Холмик получился маленький едва, заметный над землей. Его засыпали
живыми цветами, и это было лучше, чем венки, хотя венки практичнее.
А потом я увидела Бога.
Он был молодой и красивый.
Я подошла к Нему в длинном блестящем платье и посмотрела в Его глаза.
- Прости меня, - сказала я.
- Люди просят, чтобы я оставил их на земле подольше, а ты взяла и уш-
ла сама. Зачем?
- Я не видела выхода.
- А это выход?
- Здесь нет вариантов. Я устала от вариантов.
- А потерпеть не могла?
- Я не могла смириться и не могла ничего изменить.
Что-то тревожащее достало меня из прежнего существования, и я запла-
кала.
Он погладил меня по волосам:
- Не плачь, я жалею тебя. Видишь, я тебя жалею.
- Я тебя звала. Я ждала, что ты нас рассудишь. Почему ты меня не слы-
шал?
- Я тебя слышал. Я тебе отвечал: потерпи, все пройдет.
- А прошло бы?
- Ну конечно. И все еще было бы.
- Неужели было бы?
- И еще лучше, чем прежде.
- Но почему же я тебя не слышала?
- Потому что Любовь в тебе была сильнее, чем Бог. Ты ее слышала.
Бог провел ладонью по моей щеке, стирая слезу. Он был высокий, длин-
новолосый, похожий на современных молодых людей. Только глаза другие.
Над нами, как блестки на моем платье, искрилась звездная пыль.
- Что ты хочешь? - спросил Бог.
- Я хочу увидеть Его.
Бог повел меня по Млечному Пути. Потом остановился и, взмахнув рукой,
выпустил мою душу.
Моя душа долго летела во мраке, потом окунулась в свет.
Покружилась над его домом и влетела в раскрытую форточку. Присела на
подоконнике.
Он сидел за столом и играл с дочерью в подкидного дурака.
Я осторожно подошла к нему и заглянула в карты. Он проигрывал. А я не
могла ему подсказать.
Он позвонил через два дня. Как обычно.
Я подняла трубку.
Он молчал. Но я его узнала. Я сказала:
- Вот я умру, и ты проиграешь свою жизнь.
- Ты помрешь, как же... - отозвался он. - Только обещаешь...
Мы снова замолчали. Мы умели вот так молчать подолгу, и нам не было
скучно. Мы стояли по разные концы города и слушали дыхание друг друга.
ЕХАЛ ГРЕКА
Ночью мне приснился мой умерший отец. Он сказал странную фразу: "От-
дай ботинки Петру".
Я, наверное, спросил бы у него: "Почему?" Поинтересовался бы, с какой
стати я должен отдать Петру свои новые английские ботинки, но в этот мо-
мент в мою дверь постучали. Негромкий настойчивый стук будто выманил ме-
ня из сна.
Я открыл глаза, не соображая, утро сейчас или вечер, или глубокая
ночь.
- Вас к телефону, - объявила соседка Шурочка.
Шурочка подходила к каждому телефонному звонку в надежде, что звонят
ей, но ей никто не звонил. И каждый раз в ее "Вас к телефону" я различал
еще один грамм подтаявшей надежды.
- От меня ушла жена, - сказал в трубку Вячик.
- А который час? - спросил я.
- Восемь.
- А когда она ушла?
- Не знаю. Я проснулся, ее нет. Позвони ей, пожалуйста, и скажи: "Га-
ля, ты сломала Вячику крылья. Он сдался. Делай с ним что хочешь, он на
все согласен. Только вернись". Запомнил?
- Запомнил, - сказал я.
- Повтори, - не поверил Вячик.
- "Галя, ты сломала Вячику крылья. Он на все согласен. Только вер-
нись".
- Ты пропустил: "Он сдался, делай с ним что хочешь".
- Это лишнее, - сказал я.
- Почему?
- "Делай с ним что хочешь" и "он на все согласен" одно и то же.
- Да? Ну, ладно, - сказал Вячик. - Ты позвони ей, потом сразу мне.
Вячик - руководитель нашего ансамбля. Он композитор. Творец. Первоис-
точник.
Талантливые люди бывают двух видов:
1. С чувством выхода - это творцы. Это Вячик.
2. Без чувства выхода. Это я.
Я слышу музыку, понимаю, но не могу выразить, и все остается в моей
душе. Поэтому в моей душе бывает тесно и мутно.
Я положил трубку и пошел на кухню.
