А жена судьи так даже поцеловала ему руку. После этого отец дал зарок не
пить и вместо подписи крест поставил. Судья сказал, что это историчес-
кая, святая минута... что-то вроде этого. Старика отвели в самую лучшую
комнату, которую берегли для гостей. А ночью ему вдруг до смерти захоте-
лось выпить; он вылез на крышу, спустился вниз по столбику на крыльцо,
обменял новый сюртук на бутыль сорокаградусной, влез обратно и давай пи-
ровать; и на рассвете опять полез в окно, пьяный как стелька, скатился с
крыши, сломал себе левую руку в двух местах и чуть было не замерз нас-
мерть; кто-то его подобрал уже на рассвете. А когда пошли посмотреть,
что делается в комнате гостей, так пришлось мерить глубину лотом, прежде
чем пускаться вплавь.
Судья здорово разобиделся. Он сказал, что старика, пожалуй, можно
исправить хорошей пулей из ружья, а другого способа он не видит.
ГЛАВА VI
Ну так вот, вскоре после того мой старик поправился и подал в суд жа-
лобу на судью Тэтчера, чтоб он отдал мои деньги, а потом принялся и за
меня, потому что я так и не бросил школу. Раза два он меня поймал и от-
лупил, только я все равно ходил в школу, а от него все время прятался
или убегал куданибудь. Раньше мне не больно-то нравилось учиться, а те-
перь я решил, что непременно буду ходить в школу, отцу назло. Суд все
откладывали; похоже было, что никогда и не начнут, так что я время от
времени занимал у судьи Тэтчера доллара два-три для старика, чтобы изба-
виться от порки. Всякий раз, получив деньги, он напивался пьян; и всякий
раз, напившись, шатался по городу и буянил; и всякий раз, как он набе-
зобразничает, его сажали в тюрьму. Он был очень доволен: такая жизнь бы-
ла ему как раз по душе.
Он что-то уж очень повадился околачиваться вокруг дома вдовы, и нако-
нец та ему пригрозила, что, если он этой привычки не бросит, ему придет-
ся плохо. Ну и взбеленился же он! Обещал, что покажет, кто Геку Финну
хозяин.
И вот как-то весной он выследил меня, поймал и увез в лодке мили за
три вверх по реке, а там переправился на ту сторону в таком месте, где
берег был лесистый и жилья совсем не было, кроме старой бревенчатой хи-
барки в самой чаще леса, так что и найти ее было невозможно, если не
знать, где она стоит.
Он меня не отпускал ни на минуту, и удрать не было никакой возможнос-
ти. Жили мы в этой старой хибарке, и он всегда запирал на ночь дверь, а
ключ клал себе под голову. У него было ружье, - украл, наверно, где-ни-
будь, - и мы с ним ходили на охоту, удили рыбу; этим и кормились. Час-
тенько он запирал меня на замок и уезжал в лавку мили за три, к перево-
зу, там менял рыбу и дичь на виски, привозил бутылку домой, напивался,
пел песни, а потом колотил меня. Вдова все-таки разузнала, где я нахо-
жусь, и прислала мне на выручку человека, но отец прогнал его, пригрозив
ружьем. А в скором времени я и сам привык тут жить, и мне даже нравилось
- все, кроме ремня.
Жилось ничего себе - хоть целый день ничего не делай, знай покуривай
да лови рыбу; ни тебе книг, ни ученья. Так прошло месяца два, а то и
больше, и я весь оборвался, ходил грязный и уже не понимал, как это мне
нравилось жить у вдовы в доме, где надо было умываться и есть с тарелки,
и причесываться, и ложиться и вставать вовремя, и вечно корпеть над
книжкой, да еще старая мисс Уотсон, бывало, тебя пилит все время. Мне уж
больше не хотелось туда. Я бросил было ругаться, потому что вдова этого
не любила, а теперь опять начал, раз мой старик ничего против не имел.
Вообще говоря, нам в лесу жилось вовсе не плохо.
Но мало-помалу старик распустился, повадился драться палкой, и этого
я не стерпел. Я был весь в рубцах. И дома ему больше не сиделось: уедет,
бывало, а меня запрет. Один раз он запер меня, а сам уехал и не возвра-
щался три дня. Такая была скучища! Я так и думал, что он потонул и мне
никогда отсюда не выбраться. Мне стало страшно, и я решил, что как-ни-
как, а надо будет удрать. Я много раз пробовал выбраться из дома, только
все не мог найти лазейки. Окно было такое, что и собаке не пролезть. По
трубе я тоже подняться не мог: она оказалась чересчур узка. Дверь была
сколочена из толстых и прочных дубовых досок. Отец, когда уезжал, ста-
рался никогда не оставлять в хижине ножа и вообще ничего острого; я,
должно быть, раз сорок обыскал все кругом и, можно сказать, почти все
время только этим и занимался, потому что больше делать все равно было
нечего. Однако на этот раз я все-таки нашел кое-что: старую, ржавую пилу
без ручки, засунутую между стропилами и кровельной дранкой. Я ее смазал
и принялся за работу. В дальнем углу хибарки, за столом, была прибита к
стене гвоздями старая попона, чтобы ветер не дул в щели и не гасил свеч-
ку. Я залез под стол, приподнял попону и начал отпиливать кусок толстого
нижнего бревна - такой, чтобы мне можно было пролезть. Времени это отня-
ло порядочно, но дело уже шло к концу, когда я услышал в лесу отцово
ружье. Я поскорей уничтожил все следы моей работы, опустил попону и
спрятал пилу, а скоро и отец явился.
Он был сильно не в духе - то есть такой, как всегда. Рассказал, что
был в городе и что все там идет черт знает как. Адвокат сказал, что вы-
играет процесс и получит деньги, если им удастся довести дело до суда,
но есть много способов оттянуть разбирательство, и судья Тэтчер сумеет
это устроить. А еще ходят слухи, будто бы затевается новый процесс, для
того чтобы отобрать меня у отца и отдать под опеку вдове, и на этот раз
надеются его выиграть. Я очень расстроился, потому что мне не хотелось
больше жить у вдовы, чтобы меня опять притесняли да воспитывали, как это
у них там называется. Тут старик пошел ругаться, и ругал всех и каждого,
кто только на язык попадется, а потом еще раз выругал всех подряд для
верности, чтоб уж никого не пропустить, а после этого ругнул всех вообще
для округления, даже и тех, кого не знал по имени, обозвал как нельзя
хуже и пошел себе чертыхаться дальше.
Он орал, что еще посмотрит, как это вдова меня отберет, что будет
глядеть в оба, и если только они попробуют устроить ему такую пакость,
то он знает одно место, где меня спрятать, милях в шести или семи отсю-
да, и пускай тогда ищут хоть сто дет - все равно не найдут. Это меня
опять-таки расстроило, но ненадолго. Думаю себе: не буду же я сидеть и
дожидаться, пока он меня увезет!
Старик послал меня к ялику перенести вещи, которые он привез: мешок
кукурузной муки фунтов на пятьдесят, большой кусок копченой грудинки,
порох и дробь, бутыль виски в четыре галлона, а еще старую книжку и две
газеты для пыжей, и еще паклю. Я вынес все это на берег, а потом вернул-
ся и сел на носу лодки отдохнуть. Я обдумал все как следует и решил,
что, когда убегу из дому, возьму с собой в лес ружье и удочки. Сидеть на
одном месте я не буду, а пойду бродяжничать по всей стране - лучше по
ночам; пропитание буду добывать охотой и рыбной ловлей; и уйду так дале-
ко, что ни старик, ни вдова меня больше ни за что не найдут. Я решил вы-
пилить бревно и удрать нынче же ночью, если старик напьется, а уж
напьется-то он обязательно! Я так задумался, что не заметил, сколько
прошло времени, пока старик не окликнул меня и не спросил, что я там -
сплю или утонул.
Пока я перетаскивал вещи в хибарку, почти совсем стемнело. Я стал го-
товить ужин, а старик тем временем успел хлебнуть разок-другой из бутыл-
ки; духу у него прибавилось, и он опять разошелся. Он выпил еще в горо-
де, провалялся всю ночь в канаве, и теперь на него просто смотреть было
страшно. Ни дать ни взять Адам - сплошная глина. Когда его, бывало, раз-
везет после выпивки, он всегда принимался ругать правительство. И на
этот раз тоже:
- А еще называется правительство! Ну на что это похоже, полюбуйтесь
только! Вот так закон! Отбирают у человека сына - родного сына, а ведь
человек его растил, заботился, деньги на него тратил! Да! А как только
вырастил в конце концов этого сына, думаешь: пора бы и отдохнуть, пускай
теперь сын поработает, поможет отцу чем-нибудь, - тут закон его и цап! И
это называется правительство! Да еще мало того: закон помогает судье
Тэтчеру оттягать у меня капитал. Вот как этот закон поступает: берет че-
ловека с капиталом в шесть тысяч долларов, даже больше, пихает его вот в
этакую старую хибарку, вроде западни, и заставляет носить такие лох-
мотья, что свинье было бы стыдно. А еще называется правительство! Чело-
век у такого правительства своих прав добиться не может. Да что, в самом
деле! Иной раз думаешь: вот возьму и уеду из этой страны навсегда. Да я
им так и сказал, прямо в глаза старику Тэтчеру так и сказал! Многие слы-
хали и могут повторить мои слова. Говорю: "Да я ни за грош бросил бы эту
проклятую страну и больше в нее даже не заглянул бы! - Вот этими самыми
словами. - Взгляните, говорю, на мою шляпу, если, по-вашему, это шляпа.
Верх отстает, а все остальное сползает ниже подбородка, так что и на
шляпу вовсе не похоже, голова сидит, как в печной трубе. Поглядите, го-
ворю, вот какую шляпу приходится носить, а ведь я из первых богачей в
городе, только вот никак не могу добиться своих прав".
Да, замечательное у нас правительство, просто замечательное! Ты
только послушай. Был там один вольный негр из Огайо - мулат, почти такой
же белый, как белые люди. Рубашка на нем белей снега, шляпа так и блес-
тит, и одет он хорошо, как никто во всем городе: часы с цепочкой на нем
золотые, палка с серебряным набалдашником - просто фу-ты ну ты, важная
персона! И как бы ты думал? Говорят, будто он учитель в каком-то коллед-
же, умеет говорить на разных языках и все на свете знает. Да еще мало
того. Говорят, будто он имеет право голосовать у себя на родине. Ну,
этого я уж не стерпел. Думаю, до чего ж мы этак дойдем? Как раз был день
выборов, я и сам хотел идти голосовать, кабы не хлебнул лишнего, а когда
узнал, что есть у нас в Америке такой штат, где этому негру позволят го-
лосовать, я взял да и не пошел, сказал, что больше никогда голосовать не
буду. Так прямо и сказал, и все меня слышали. Да пропади пропадом вся
страна - все равно я больше никогда в жизни голосовать не буду! И смотри
ты, как этот негр нахально себя ведет: он бы и мне дороги не уступил,
кабы я его не отпихнул в сторону. Спрашивается, почему этого негра не
продадут с аукциона? Вот что я желал бы знать! И как бы ты думал, что
мне ответили? "Его, говорят, нельзя продать, пока он не проживет в этом
штате полгода, а он еще столько не прожил". Ну, вот тебе и пример. Какое
же это правительство, если нельзя продать вольного негра, пока он не
прожил в штате шести месяцев? А еще называется правительство, и выдает
себя за правительство, и воображает, будто оно правительство, а целые
полгода с места не может сдвинуться, чтоб забрать этого жулика, этого
бродягу, вольного негра в белой рубашке и...
Папаша до того разошелся, что уж не замечал, куда его несут ноги, - а
они его не больно-то слушались, так что он полетел вверх тормашками,
наткнувшись на бочонок со свининой, ободрал себе коленки и принялся ру-
гаться на чем свет стоит; больше всего досталось негру и правительству,
ну и бочонку тоже, между прочим, влетело порядком. Он довольно долго
скакал по комнате, сначала на одной ноге, потом на другой, хватаясь то
за одну коленку, то за другую, а потом как двинет изо всех сил левой но-
гой по бочонку! Только напрасно он это сделал, потому что как раз на
этой ноге сапог у него прорвался и два пальца торчали наружу; он так
взвыл, что у кого угодно поднялись бы волосы дыбом, повалился и стал ка-
таться по грязному полу, держась за ушибленные пальцы, а ругался он те-
перь так, что прежняя ругань просто в счет не шла. После он и сам это
