дывался, но никого не было видно. Я побежал к судье Тэтчеру. Он сказал:
- Ну, милый, ты совсем запыхался. Ведь ты пришел за процентами?
- Нет, сэр, - говорю я. - А разве для меня что-нибудь есть?
- Да, вчера вечером я получил за полгода больше ста пятидесяти долла-
ров. Целый капитал для тебя. Я лучше положу их вместе с остальными
шестью тысячами, а не то ты истратишь их, если возьмешь.
- Нет, сэр, - говорю, - я не хочу их тратить. Мне их совсем не надо -
ни шести тысяч, ничего. Я хочу, чтобы вы их взяли себе - и шесть тысяч,
и все остальное.
Он, как видно, удивился и не мог понять, в чем дело, потому что спро-
сил:
- Как? Что ты этим хочешь сказать?
- Я говорю: не спрашивайте меня ни о чем, пожалуйста. Возьмите лучше
мои деньги... Ведь возьмете?
Он говорит:
- Право, не знаю, что тебе сказать... А что случилось?
- Пожалуйста, возьмите их, - говорю я, - и не спрашивайте меня - тог-
да мне не придется врать.
Судья задумался, а потом говорит:
- О-о! Кажется, понимаю. Ты хочешь уступить мне свой капитал, а не
подарить. Вот это правильно.
Потом написал что-то на бумажке, перечел про себя и говорит:
- Вот видишь, тут сказано: "За вознаграждение". Это значит, что я
приобрел у тебя твой капитал и заплатил за это. Вот тебе доллар. Распи-
шись теперь.
Я расписался и ушел.
У Джима, негра мисс Уотсон, был большой волосяной шар величиной с ку-
лак; он его вынул из бычьего сычуга и теперь гадал на нем. Джим говорил,
что в шаре будто бы сидит дух и этот дух все знает. Вот я и пошел вече-
ром к Джиму и рассказал ему, что отец опять здесь, я видел его следы на
снегу. Мне надо было знать, что он собирается делать и останется здесь
или нет. Джим достал шар, что-то пошептал над ним, а потом подбросил и
уронил на пол. Шар упал, как камень, и откатился не дальше чем на дюйм.
Джим попробовал еще раз и еще раз; получалось все то же самое. Джим стал
на колени, приложил ухо к шару и прислушался. Но толку все равно никако-
го не было; Джим сказал, что шар не хочет говорить. Бывает иногда, что
без денег шар нипочем не станет говорить. У меня нашлась старая фальши-
вая монета в четверть доллара, которая никуда не годилась, потому что
медь просвечивала сквозь серебро; но даже и без этого ее нельзя было
сбыть с рук - такая она сделалась скользкая, точно сальная на ощупь:
сразу видать, в чем дело. (Я решил лучше не говорить про доллар, который
мне дал судья.) Я сказал, что монета плохая, но, может, шар ее возьмет,
не все ли ему равно. Джим понюхал ее, покусал, потер и обещал сделать
так, что шар примет ее за настоящую. Надо разрезать сырую картофелину
пополам, положить в нее монету на всю ночь, а наутро меди уже не будет
заметно и на ощупь она не будет скользкая, так что ее ив городе кто
угодно возьмет с удовольствием, а не то что волосяной шар. А ведь я и
раньше знал, что картофель помогает в таких случаях, только позабыл про
это.
Джим сунул монету под шар и лег и опять прислушался. На этот раз все
оказалось в порядке. Он сказал, что теперь шар мне всю судьбу предска-
жет, если я захочу. "Валяй", - говорю. Вот шар и стал нашептывать Джиму,
а Джим пересказывал мне. Он сказал:
- Ваш папаша сам еще не знает, что ему делать. То думает, что уйдет,
а другой раз думает, что останется. Всего лучше ни о чем не беспоко-
иться, пускай старик сам решит, как ему быть. Около него два ангела.
Один весь белый, так и светится а другой - весь черный. Белый его поу-
чит-поучит добру, а потом прилетит черный и все дело испортит. Пока еще
нельзя сказать который одолеет в конце концов. У вас в жизни будет много
горя, ну и радости тоже порядочно. Иной раз и биты будете, будете бо-
леть, но все обойдется в конце концов. В вашей жизни вам встретятся две
женщины. Одна блондинка, а другая брюнетка. Одна богатая, а другая бед-
ная. Вы сперва женитесь на бедной, а потом и на богатой. Держитесь как
можно дальше от воды, чтобы чего-нибудь не случилось, потому вам на роду
написано, что вы кончите жизнь на виселице.
Когда я вечером зажег свечку и вошел к себе в комнату, оказалось, что
там сидит мой родитель собственной персоной!
ГЛАВА V
Я затворил за собой дверь. Потом повернулся, смотрю - вот он, папаша!
Я его всегда боялся - уж очень здорово он меня драл. Мне показалось,
будто я и теперь испугался, а потом я понял, что ошибся, то есть спер-
ва-то, конечно, встряска была порядочная, у меня даже дух захватило -
так он неожиданно появился, только я сразу же опомнился и увидел, что
вовсе не боюсь, даже и говорить не о чем.
Отцу было лет около пятидесяти, и на вид не меньше того. Волосы у не-
го длинные, нечесаные и грязные, висят космами, и только глаза светятся
сквозь них, словно сквозь кусты. Волосы черные, совсем без седины, и
длинные свалявшиеся баки, тоже черные. В лице, хоть его почти не видно
из-за волос, нет ни кровинки - оно совсем бледное; но не такое бледное,
как у других людей, а такое, что смотреть страшно и противно, - как
рыбье брюхо или как лягва. А одежда - сплошная рвань, глядеть не на что.
Одну ногу он задрал на колено; сапог на этой ноге лопнул, оттуда торчали
два пальца, и он ими пошевеливал время от времени. Шляпа валялась тут же
на полу - старая, черная, с широкими полями и провалившимся внутрь вер-
хом, точно кастрюлька с крышкой.
Я стоял и глядел на него, а он глядел на меня, слегка покачиваясь на
стуле. Свечу я поставил на пол. Я заметил, что окно открыто: значит, он
забрался сначала на сарай, а оттуда в комнату. Он осмотрел меня с головы
до пяток, потом говорит:
- Ишь ты как вырядился - фу-ты ну-ты! Небось думаешь, что ты теперь
важная птица, - так, что ли?
- Может, думаю, а может, и нет, - говорю я.
- Ты смотри, не очень-то груби! - говорит. - Понабрался дури, пока
меня не было! Я с тобой живо разделаюсь, собью с тебя спесь! Тоже, обра-
зованный стал, - говорят, читать и писать умеешь. Думаешь, отец тебе и в
подметки теперь не годится, раз он неграмотный? Это все я из тебя выко-
лочу. Кто тебе велел набираться дурацкого благородства? Скажи, кто это
тебе велел?
- Вдова велела.
- Вдова? Вот оно как! А кто это вдове позволил совать нос не в свое
дело?
- Никто не позволял.
- Ладно, я ей покажу, как соваться, куда не просят! А ты, смотри,
школу свою брось. Слышишь? Я им покажу! Выучили мальчишку задирать нос
перед родным отцом, важность на себя напустил какую! Ну, если только я
увижу, что ты околачиваешься возле этой самой школы, держись у меня!
Твоя мать ни читать, ни писать не умела, так неграмотная и померла. И
все твои родные так и померли неграмотные. Я ни читать, ни писать не
умею, а он, смотри ты, каким франтом вырядился! Не таковский я человек,
чтобы это стерпеть, слышишь? А ну-ка, почитай, я послушаю.
Я взял книжку и начал читать что-то такое про генерала Вашингтона и
про войну. Не прошло и полминуты, как он хватил по книжке кулаком, и она
полетела через всю комнату.
- Правильно. Читать ты умеешь. А я было тебе не поверил. Ты смотри у
меня, брось задаваться, я этого не потерплю! Следить за тобой буду,
франт этакий, и ежели только поймаю около этой самой школы, всю шкуру
спущу! Всыплю тебе - опомниться не успеешь! Хорош сынок, нечего сказать!
Он взял в руки синюю с желтым картинку, где был нарисован мальчик с
коровами, и спросил:
- Это еще что такое?
- Это мне дали за то, что я хорошо учусь.
Он разодрал картинку и сказал:
- Я тебе тоже дам кое-что: ремня хорошего!
Он долго бормотал и ворчал что-то себе под нос, потом сказал:
- Подумаешь, какой неженка! И кровать у него, и простыни, и зеркало,
и ковер на полу, - а родной отец должен валяться на кожевенном заводе
вместе со свиньями! Хорош сынок, нечего сказать! Ну да я с тобой живо
разделаюсь, всю дурь повыбью! Ишь напустил на себя важность - разбога-
тел, говорят! А? Это каким же образом?
- Все врут - вот каким.
- Слушай, ты как это со мной разговариваешь? Я терпел, терпел, а
больше терпеть не намерен, так что ты мне не груби. Два дня я пробыл в
городе и только слышу что про твое богатство. И ниже по реке я тоже про
это слыхал. Потому и приехал. Ты мне эти деньги достань к завтрему - они
мне нужны.
- Нет у меня никаких денег.
- Врешь! Они у судьи Тэтчера. Ты их возьми. Они мне нужны.
- Говорят вам, нет у меня никаких денег! Спросите сами у судьи Тэтче-
ра, он вам то же скажет.
- Ладно, я его спрошу; уж я его заставлю сказать! Он у меня раскоше-
лится, а не то ему покажу! Ну-ка, сколько у тебя в кармане? Мне нужны
деньги.
- Всего один доллар, и тот мне самому нужен...
- Мне какое дело, что он тебе нужен! Давай, и все тут.
Он взял монету и куснул ее - не фальшивая ли, потом сказал, что ему
надо в город, купить себе виски, а то у него целый день ни капли во рту
не было. Он уже вылез на крышу сарая, но тут опять просунул голову в ок-
но и принялся ругать меня за то, что я набрался всякой дури и знать не
хочу родного отца. После этого я уж думал было, что он совсем ушел, а он
опять просунул голову в окно и велел мне бросить школу, не то он меня
подстережет и вздует как следует.
На другой день отец напился пьян, пошел к судье Тэтчеру, отругал его
и потребовал, чтобы тот отдал мои деньги, но ничего из этого не вышло;
тогда он пригрозил, что заставит отдать деньги по суду.
Вдова с судьей Тэтчером подали просьбу в суд, чтобы меня у отца отоб-
рали и кого-нибудь из них назначили в опекуны; только судья был новый,
он недавно приехал и еще не знал моего старика. Он сказал, что суду не
следует без особой надобности вмешиваться в семейные дела и разлучать
родителей с детьми, а еще ему не хотелось бы отнимать у отца единствен-
ного ребенка. Так что вдове с судьей Тэтчером пришлось отступиться.
Отец так обрадовался, что унять его не было никакой возможности. Он
обещал отодрать меня ремнем до полусмерти, если я не достану ему денег.
Я занял три доллара у судьи, а старик их отнял и напился пьян и в пьяном
виде шатался по всему городу, орал, безобразничал, ругался и колотил в
сковородку чуть ли не до полуночи; его поймали и посадили под замок, а
наутро повели в суд и опять засадили на неделю. Но он сказал, что очень
доволен: своему сыну он теперь хозяин и покажет ему, где раки зимуют.
После того как он вышел из тюрьмы, новый судья объявил, что намерен
сделать из него человека. Он привел старика к себе в дом, одел его с го-
ловы до ног во все чистое и приличное, посадил за стол вместе со своей
семьей и завтракать, и обедать, и ужинать, - можно сказать, принял его,
как родного. А после ужина он завел разговор насчет трезвости и прочего,
да так, что старика слеза прошибла и он сознался, что столько лет вел
себя дурак дураком, а теперь хочет начать новую жизнь, чтобы никому не
стыдно было вести с ним знакомство, и надеется, что судья ему в этом по-
может, не отнесется к нему с презрением. Судья сказал, что просто готов
обнять его за такие слова, и при этом прослезился; и жена его тоже зап-
лакала; а отец сказал, что никто до сих пор не понимал, какой он чело-
век; и судья ответил, что он этому верит. Старик сказал, что человек,
которому в жизни не повезло, нуждается в сочувствии; и судья ответил,
что это совершенно верно, и оба они опять прослезились. А перед тем как
идти спать, старик встал и сказал, протянув руку:
- Посмотрите на эту руку, господа и дамы! Возьмите ее и пожмите. Эта
рука прежде была рукой грязной свиньи, но теперь другое дело: теперь это
рука честного человека, который начинает новую жизнь и лучше умрет, а уж
за старое не возьмется. Попомните мои слова, не забывайте, что я их ска-
зал! Теперь это чистая рука. Пожмите ее, не бойтесь!
И все они один за другим, по очереди, пожали ему руку и прослезились.
