до этого, так девчонка, если она не проститутка или вроде того,
обязательно скажет: "Не надо, перестань". И вся беда в том, что я ее
слушаюсь. Другие не слушаются. А я не могу. Я слушаюсь. Никогда не знаешь
- ей и вправду не хочется, или она просто боится, или она нарочно говорит
"перестань", чтобы ты был виноват, если что случится, а не она. Словом, я
сразу слушаюсь. Главное, мне их всегда жалко. Понимаете, девчонки такие
дуры, просто беда. Их как начнешь целовать и все такое, они сразу теряют
голову. Вы поглядите на девчонку, когда она как следует распаляется, -
дура дурой! Я и сам не знаю, - они говорят "не надо", а я их слушаюсь.
Потом жалеешь, когда проводишь ее домой, но все равно я всегда слушаюсь.
А тут, пока я менял рубашку, я подумал, что наконец представился
случай. Подумал, раз она проститутка, так, может быть, я у нее хоть
чему-нибудь научусь - а вдруг мне когда-нибудь придется жениться? Меня это
иногда беспокоит. В Хуттонской школе я как-то прочитал одну книжку про
одного ужасно утонченного, изящного и распутного типа. Его звали мосье
Бланшар, как сейчас помню. Книжка гадостная, но этот самый Бланшар ничего.
У него был здоровенный замок на Ривьере, в Европе, и в свободное время он
главным образом лупил палкой каких-то баб. Вообще он был храбрый и все
такое, но женщин он избивал до потери сознания. В одном месте он говорит,
что тело женщины - скрипка и что надо быть прекрасным музыкантом, чтобы
заставить его звучать. В общем, дрянная книжица - это я сам знаю, - но эта
скрипка никак не выходила у меня из головы. Вот почему мне хотелось
немножко подучиться, на случай если я женюсь. Колфилд и его волшебная
скрипка, черт возьми! В общем пошлятина, а может быть, и не совсем. Мне бы
хотелось быть опытным во всяких таких делах. А то, по правде говоря, когда
я с девчонкой, я т не знаю как следует, что с ней делать. Например, та
девчонка, про которую я рассказывал, что мы с ней чуть не спутались, так я
битый час возился, пока стащил с нее этот проклятый лифчик. А когда
наконец стащил, она мне готова была плюнуть в глаза. Ну так вот, я ходил
по комнате и ждал, пока эта проститутка придет. Я все думал - хоть бы она
была хорошенькая. Впрочем, мне было все равно. Лишь бы это поскорее
кончилось. Наконец кто-то постучал, и я пошел открывать, но чемодан стоял
на самой дороге, и я об него споткнулся и грохнулся так, что чуть не
сломал ногу. Всегда я выбираю самое подходящее время, чтоб споткнуться обо
что-нибудь.
Я открыл двери - и за ними стояла эта проститутка. Она была в
спортивном пальто, без шляпы. Волосы у нее были светлые, но, видно, она их
подкрашивала. И вовсе не старая.
- Здравствуйте! - говорю самым светским тоном, будь я неладен.
- Это про вас говорил Морис? - спрашивает. Вид у нее был не очень-то
приветливый.
- Это дифтер?
- Лифтер, - говорит.
- Да, про меня. Заходите, пожалуйста! - говорю. Я разговаривал все
непринужденней, ей-богу! Чем дальше, тем непринужденней.
Она вошла, сразу сняла пальто и швырнула его на кровать. На ней было
зеленое платье. Потом она села как-то бочком в кресло у письменного стола
и стала качать ногой вверх и вниз. Положила ногу на ногу и качает одной
ногой то вверх, то вниз. Нервничает, даже не похоже на проститутку.
Наверно, оттого, что она была совсем девчонка, ей-богу. Чуть ли не моложе
меня. Я сел в большое кресло рядом с ней и предложил ей сигарету.
- Не курю, - говорит. Голос у нее был тонкий-претонкий. И говорит еле
слышно. Даже не сказала спасибо, когда я предложил сигарету. Видно, ее
этому не учили.
- Разрешите представиться, - говорю. - Меня зовут Джим Стил.
- Часы у вас есть? - говорит. Плевать ей было, как меня зовут. -
Слушайте, - говорит, - а сколько вам лет?
- Мне? Двадцать два.
- Будет врать-то!
Странно, что она так сказала. Как настоящая школьница. Можно было
подумать, что проститутка скажет: "Да как же, черта лысого!" или "Брось
заливать!", а не по-детски: "Будет врать-то!"
- А вам сколько? - спрашиваю.
- Сколько надо! - говорит. Даже острит, подумайте! - Часы у вас есть?
- спрашивает, потом вдруг встает и снимает платье через голову.
Мне стало ужасно не по себе, когда она сняла платье. Так неожиданно,
честное слово. Знаю, если при тебе вдруг снимают платье через голову, так
ты должен что-то испытывать, какое-то возбуждение или вроде того, но я
ничего не испытывал. Наоборот - я только смутился и ничего не
почувствовал.
- Часы у вас есть?
- Нет, нет, - говорю. Ох, как мне было неловко! - Как вас зовут? -
спрашиваю. На ней была только одна розовая рубашонка. Ужасно неловко.
Честное слово, неловко.
- Санни, - говорит. - Ну, давай-ка.
- А разве вам не хочется сначала поговорить? - спросил я. Ребячество,
конечно, но мне было ужасно неловко. - Разве вы так спешите?
Она посмотрела на меня, как на сумасшедшего.
- О чем тут разговаривать? - спрашивает.
- Не знаю. Просто так. Я думал может быть, вам хочется поболтать.
Она опять села в кресло у стола. Но ей это не понравилось. Она опять
стала качать ногой - очень нервная девчонка!
- Может быть хотите сигарету? - спрашиваю. Забыл, что она не курит.
- Я не курю. Слушайте, если у вас есть о чем говорить - говорите. Мне
некогда.
Но я совершенно не знал, о чем с ней говорить. Хотел было спросить,
как она стала проституткой, но побоялся. Все равно она бы мне не сказала.
- Вы сами не из Нью-Йорка! - говорю. Больше я ничего не мог
придумать.
- Нет, из Голливуда, - говорит. Потом встала и подошла к кровати, где
лежало ее платье. - Плечики у вас есть? А то как бы платье не измялось.
Оно только что из чистки.
- Конечно, есть! - говорю.
Я ужасно обрадовался, что нашлось какое-то дело. Взял ее платье,
повесил его в шкаф на плечики. Странное дело, но мне стало как-то грустно,
когда я его вешал. Я себе представил, как она заходит в магазин и покупает
платье и никто не подозревает, что она проститутка. Приказчик, наверно,
подумал, что она просто обыкновенная девчонка, и все. Ужасно мне стало
грустно, сам не знаю почему.
Потом я опять сел, старался завести разговор. Но разве с такой
собеседницей поговоришь?
- Вы каждый вечер работаете? - спрашиваю и сразу понял, что вопрос
ужасный.
- Ага, - говорит. Она уже ходила по комнате. Взяла меню со стола,
прочла его.
- А днем вы что делаете?
Она пожала плечами. А плечи худые-худые.
- Сплю. Хожу в кино. - Она положила меню и посмотрела на меня. -
Слушай, чего ж это мы? У меня нет времени...
- Знаете что? - говорю. - Я себя неважно чувствую. День был трудный.
Честное благородное слово. Я вам заплачу и все такое, но вы на меня не
обидитесь, если ничего не будет? Не обидитесь?
Плохо было то, что мне ни черта не хотелось. По правде говоря, на
меня тоска напала, а не какое-нибудь возбуждение. Она нагоняла на меня
жуткую тоску. А тут еще ее зеленое платье висит в шкафу. Да и вообще, как
можно этим заниматься с человеком, который полдня сидит в каком-нибудь
идиотском кино? Не мог я, и все, честное слово.
Она подошла ко мне и так странно посмотрела, будто не верила.
- А в чем дело? - спрашивает.
- Да нив чем, - говорю. Тут я и сам стал нервничать. - Но я совсем
недавно перенес операцию.
- Ну? А что тебе резали?
- Это самое - ну, клавикорду!
- Да? А где же это такое?
- Клавикорда? - говорю. - Знаете, она фактически внутри, в
спинномозговом канале. Очень, знаете, глубоко, в самом спинном мозгу.
- Да? - говорит. - Это скверно! - И вдруг плюхнулась ко мне на
колени. - А ты хорошенький!
Я ужасно нервничал. Врал вовсю.
- И еще не совсем поправился, - говорю.
- Ты похож на одного артиста в кино. Знаешь? Ну, как его? Да ты
знаешь. Как же его зовут?
- Не знаю, - говорю. А она никак не слезает с моих коленей.
- Да нет, знаешь! Он был в картине с Мельвином Дугласом. Ну, тот,
который играл его младшего брата. Тот, что упал с лодки. Вспомнить?
- Нет, не вспомнил. Я вообще почти не хожу в кино.
Тут она вдруг стала баловаться. Грубо так, понимаете.
- Перестань, пожалуйста, - говорю. - Я не в настроении. Я же вам
сказал - я только что перенес операцию.
Она с моих колен не встала, но вдруг покосилась на меня - а глаза
злющие-презлющие.
- Слушай-ка, - говорит, - я уже спала, а этот чертов Морис меня
разбудил. Что я, по-твоему...
- Да я же сказал, что заплачу вам. Честное слово, заплачу. У меня
денег уйма. Но я только что перенес серьезную операцию, я еще не
поправился.
- Так какого же черта ты сказал этому дураку Морису, что тебе нужно
девочку? Раз тебе оперировали эту твою, как ее там... Зачем ты сказал?
- Я думал, что буду чувствовать себя много лучше. Но я слишком
преждевременно понадеялся. Серьезно говорю. Не обижайтесь. Вы на минутку
встаньте, я только возьму бумажник. Встаньте на минутку!
Злая она была как черт, но все-таки встала с моих колен, так что я
смог подойти к шкафу и достать бумажник. Я вынул пять долларов и подал ей.
- Большое спасибо, - говорю. - Огромное спасибо.
- Тут пять. А цена - десять.
Видно было, она что-то задумала. Недаром я боялся, я был уверен, что
так и будет.
- Морис сказал: пять, - говорю. - Он сказал: до утра пятнадцать, а на
время пять.
- Нет, десять.
- Он сказал - пять. Простите, честное слово, но больше не могу.
Она пожала плечами, как раньше, очень презрительно.
- Будьте так добра, дайте мне платье. Если только вам нетрудно,
конечно!
Жуткая девчонка. Говорит таким тонким голоском, и все равно с ней
жутковато. Если бы она была толстая старая проститутка, вся намазанная,
было бы не так жутко.
Достал я ее платье. Она его надела, потом взяла пальтишко с кровати.
- Ну, пока, дурачок! - говорит.
- Пока! - говорю. Я не стал ее благодарить. И хорошо, что не стал.
14
Она ушла, а я сел в кресло и выкурил две сигареты подряд. За окном
уже светало. Господи, до чего мне было плохо. Такая тощища, вы себе
представить не можете. И я стал разговаривать вслух с Алли. Я с ним часто
разговариваю, когда меня тоска берет. Я ему говорю - пускай возьмет свой
велосипед и ждет меня около дома Бобби Феллона. Бобби Феллон жил рядом с
нами в Мейне - еще тогда, давно. И случилось вот что: мы с Бобби решили
ехать к озеру Седебиго на велосипедах. Собирались взять с собой завтрак, и
все, что надо, и наши мелкокалиберные ружья - мы были совсем мальчишки,
думали, из мелкокалиберных можно настрелять дичи. В общем, Алли услыхал,
как мы договорились, и стал проситься с нами, а я его не взял, сказал, что
он еще маленький. А теперь, когда меня берет тоска, я ему говорю: "Ладно,
бери велосипед и ждали меня около Бобби Феллона. Только не копайся!"
И не то чтоб я его никогда не брал с собой. Нет, брал. Но в тот день
не взял. А он ничуть не обиделся - он никогда не обижался, - но я всегда
про это вспоминаю, особенно когда становится очень уж тоскливо.
Наконец я все-таки разделся и лег. Лег и подумал: помолиться, что ли?
Но ничего не вышло. Не могу я молиться, даже когда мне хочется. Во-первых,
я отчасти атеист. Христос мне, в общем, нравится, но вся остальная муть в
Библии - не особенно. Взять, например, апостолов. Меня они, по правде
говоря, раздражают до чертиков. Конечно, когда Христос умер, они вели себя
ничего, но, пока он жил, ему от них было пользы, как от дыры в башке. Все
