шли всю дорогу до зоосада. Я только беспокоился, когда проезжал
двухэтажный автобус, потому что он заслонял ту сторону и я не видел, куда
ее понесло.
Но когда мы подошли к зоопарку, я ей крикнул:
- Эй, Фиби! Я иду в зоосад! Иди сюда!
Она и не взглянула на меня, но я догадался, что она услышала: когда я
стал спускаться по ступенькам в зоопарк, я повернулся и увидел, как она
переходит улицу и тоже идет за мной.
Народу в зоопарке было мало, погода скверная, но вокруг бассейна, где
плавали морские львы, собралась кучка зрителей. Я прошел было мимо, но моя
Фиби остановилась и стала смотреть, как морских львов кормят - им туда
швыряли рыбу, - я и тоже вернулся. Я подумал, сейчас я к ней подойду, и
все такое. Подошел, стал у нее за спиной и положил руки на плечи, но она
присела и выскользнула из-под моих рук - она тебя так оборвет, если
захочет! Смотрит, как кормят морских львов, а я стою сзади. Но руки ей на
плечи класть не стал, вообще не трогал ее, боялся - вдруг она от меня
удерет. Странные они, эти ребята. С ними надо быть начеку.
Идти рядом со мной она не захотела - мы уже отошли от бассейна, - но
все-таки шла неподалеку. Держится одной стороны дорожки, а я - другой.
Тоже не особенно приятно, но уж лучше, чем идти за милю друг от друга, как
раньше. Пошли посмотреть медведей на маленькой горке, но там смотреть было
нечего. Только один медведь вылез - белый, полярный. А другой, бурый,
забрался в свою дурацкую берлогу и не выходил. Рядом со мной стоял
мальчишка в ковбойской шляпе по самые уши и все время повторял:
- Пап, заставь его выйти! Пап, заставь его!
Я смотрел на Фиби, но она даже не засмеялась. Знаете, как ребята
обижаются. Они даже смеяться не станут, ни в какую.
От медведей мы пошли к выходу, перешли через уличку в зоопарке, потом
вышли через маленький тоннель, где всегда воняет. Через него проходят к
каруселям. Моя Фиби все еще не разговаривала, но уже шла совсем рядом со
мной. Я взялся было за хлястик к нее на пальто, но она не позволила.
- Убери, пожалуйста, руки! - говорит. Все еще дулась на меня. Но мы
все ближе и ближе подходили к каруселям, и уже слышно, как играет эта
музыка, - там всегда играли "О Мэри!". Они эту песню играли уже лет
пятьдесят назад, когда я был маленьким. Это самое лучшее в каруселях -
музыка всегда одна и та же.
- А я думала, карусель зимой закрыта! - говорит вдруг Фиби. В первый
раз со мной заговорила. Наверно, забыла, что обиделась.
- Должно быть, потому, что скоро рождество, - говорю.
Она ничего не ответила. Вспомнила, наверно, что обиделась на меня.
- Хочешь прокатиться? спрашиваю. Я знаю, что ей очень хочется. Когда
она была совсем кроха и мы с Алли и с Д.Б. водили ее в парк, она с ума
сходила по каруселям. Бывало, никак ее не оттащишь.
- Я уже большая, - говорит. Я думал, она не ответит, но она ответила.
- Глупости! Садись! Я тебя подожду! Ступай! - сказал я. Мы уже
подошли к самым каруселям. На них каталось несколько ребят, совсем
маленьких, а родители сидели на скамейке и ждали. Я подошел к окошечку,
где продавались билеты, и купил своей Фиби билетик. Купил и отдал ей. Она
уже стояла совсем рядом со мной. - Вот, - говорю, - нет, погоди минутку,
забери-ка свои подарочные деньги, все забирай! - Хотел отдать ей все
деньги.
- Нет, ты их держи. Ты их держи у себя, - говорит и вдруг добавляет:
- Пожалуйста! Прошу тебя!
Как-то неловко, когда тебя так просят, особенно когда это твоя
собственная сестренка. Я даже расстроился. Но деньги пришлось сунуть в
карман.
- А ты будешь кататься? - спросила она и посмотрела на меня как-то
чудно. Видно было, что она уже совсем не сердится.
- Может быть, в следующий раз. Сначала на тебя посмотрю. Билет у
тебя?
- Да.
- Ну, ступай, а я посижу тут, на скамейке, посмотрю на тебя.
Я сел на скамейку, а она подошла к карусели. Обошла все кругом. То
есть она сначала обошла всю карусель кругом. Потом выбрала самую большую
лошадь - потрепанную такую, старую, грязно-бурую. Тут карусель
закружилась, и я увидел, как она поехала. С ней ехало еще несколько
ребятишек - штук пять-шесть, а музыка играла "Дым застилает глаза". Весело
так играла, забавно. И все ребята старались поймать золотое кольцо, и моя
Фиби тоже, я даже испугался - вдруг упадет с этой дурацкой лошади, но
нельзя было ничего ни сказать, ни сделать. С ребятами всегда так: если уж
они решили поймать золотое кольцо, не надо им мешать. Упадут так упадут,
но говорить им под руку никогда не надо.
Когда круг кончился, она слезла с лошади и подошла ко мне. - Теперь
ты прокатись! - говорит.
- Нет, я лучше посмотрю на тебя, - говорю. Я ей дал еще немножко из
ее денег. - Пойди возьми еще билет.
Она взяла деньги.
- Я на тебя больше не сержусь, - говорит.
- Вижу. Беги - сейчас завертится!
И вдруг она меня поцеловала. Потом вытянула ладонь.
- Дождь! Сейчас пойдет дождь!
- Вижу.
- Знаете, что она тут сделала, - я чуть не сдох! Залезла ко мне в
карман, вытащила красную охотничью шапку и нахлобучила мне на голову.
- А ты разве не наденешь? - спрашиваю.
- Сначала ты ее поноси! - говорит.
- Ладно. Ну, беги, а то пропустишь круг. И лошадь твою займут.
Но она не отходила от меня.
- Ты мне правду говорил? Ты на самом деле никуда не уедешь? Ты на
самом деле вернешься домой?
- Да, - сказал я. И не соврал: на самом деле вернулся домой. - Ну,
скорее же! - говорю. - Сейчас начнется!
Она побежала, купила билет и в последнюю секунду вернулась к
карусели. И опять обежала все кругом, пока не нашла свою прежнюю лошадь.
Села на нее, помахала мне, и я ей тоже помахал.
И тут начало лить как сто чертей. Форменный ливень, клянусь богом.
Все матери и бабушки, - словом, все, кто там был, встали под самую крышу
карусели, чтобы не промокнуть насквозь, а я так и остался сидеть на
скамейке. Ужасно промок, особенно воротник и брюки. Охотничья шапка еще
как-то меня защищала, но все-таки я промок до нитки. А мне было все равно.
Я вдруг стал такой счастливый, оттого что Фиби кружилась на карусели. Чуть
не ревел от счастья, если уж говорить правду. Сам не понимаю почему. До
того она была милая, до того весело кружилась в своем синем пальтишке.
Жалко, что вы ее не видели, ей-богу!
26
Вот и все, больше я ничего рассказывать не стану. Конечно, я бы мог
рассказать, что было дома, и как я заболел, и в какую школу меня
собираются отдать с осени, когда выпишут отсюда, но не стоит от этом
говорить. Неохота, честное слово. Неинтересно.
Многие люди, особенно этот психоаналитик, который бывает тут в
санатории, меня спрашивают, буду ли я стараться, когда поступлю осенью в
школу. По-моему, это удивительно глупый вопрос. Откуда человеку заранее
знать, что он будет делать? Ничего нельзя знать заранее! Мне кажется, что
буду, но почем я знаю? И спрашивать глупо, честное слово!
Д.Б. не такой, как все, но он тоже задает мне разные вопросы. В
субботу от приезжал ко мне с этой англичаночкой, которая будет сниматься в
его картине. Ломается она здорово, но зато красивая. И вот когда она ушла
в дамскую комнату в другом конце коридора, Д.Б. меня спросил, что же я
думаю про то, что случилось, про то, о чем я вам рассказывал. Я совершенно
не знал, как ему ответить. По правде говоря, я и сам не знаю, что думать.
Жаль, что я многим про это разболтал. Знаю только, что мне как-то не
хватает тех, о ком я рассказывал. Например, Стрэдлейтера или даже этого
Экли. Иногда кажется, что этого подлеца Мориса и то не хватает. Странная
штука. И вы лучше тоже никому ничего не рассказывайте. А то расскажите про
всех - и вам без них станет скучно.
