сказал - в Пэнси, она сказала, что Пэнси - очень хорошая школа. Если б я
даже хотел вправить ей мозги, у меня духу не хватило бы. Хочет думать, что
Пэнси хорошая школа, пусть думает. Глупо внушать _н_о_в_ы_е_ мысли
человеку, когда ему скоро стукнет сто лет. Да они этого и не любят. Потом
я попрощался и ушел. Она завопила мне вдогонку: "Счастливого пути!" -
совершенно как старик Спенсер, когда я уезжал из Пэнси. Господи, до чего я
ненавижу эту привычку - вопить вдогонку "счастливого пути". У меня от
этого настроение портится.
Спустился я по другой лестнице и опять увидел на стенке похабщину.
Попробовал стереть, но на этот раз слова были нацарапаны ножом или еще
чем-то острым. Никак не стереть. Да и бесполезно. Будь у человека хоть
миллион лет в распоряжении, все равно ему не стереть всю похабщину со всех
стен на свете. Невозможное дело.
Я посмотрел на часы в гимнастическом зале, было всего без двадцати
двенадцать, ждать до перемены оставалось долго. Но я все-таки пошел прямо
в музей. Все равно больше идти было некуда. Я подумал, не звякнуть ли
Джейн Галлахер из автомата, перед тем как податься на Запад, но настроения
не было. Да я и не был уверен, что она уже приехала домой на каникулы. Я
зашел в музей и стал там ждать.
Пока я ждать Фиби у самого входа в музей, подошли двое ребятишек и
спросили меня, не знаю ли я, где мумии. У того мальчишки, который
спрашивал, штаны были расстегнуты. Я ему велел застегнуться. И он
застегивался прямо передо мной, не стесняясь, даже не зашел за колонну или
за угол. Умора. Я, наверно, расхохотался бы, но побоялся, что меня опять
начнет мутить, и сдержался.
- Где эти мумии, а? - повторил мальчишка. - Вы знаете, где они?
Я решил их поддразнить.
- Мумии? - спрашиваю. - А что это такое?
- Ну, сами знаете. Мумии, мертвяки. Их еще хоронят в пирамидах.
В пирамидах! Вот умора. Это он про пирамиды.
- А почему вы не в школе, ребята? - спрашиваю.
- Нет занятий, - говорит тот, что все время разговаривал. Я видел,
что он врет, подлец. Но мне все равно нечего было делать до прихода Фиби,
и я повел их туда, где лежали мумии. Раньше я точно знал, где они лежат,
только я тут лет сто не был.
- А вам интересно посмотреть мумии? - спрашиваю.
- Ага.
- А твой приятель немой, что ли?
- Он мне не приятель, он мой братишка.
- Разве он не умеет говорить? - спрашиваю я. - Ты что, говорить не
умеешь?
- Умею, - отвечает. - Только не хочу.
Наконец мы нашли вход в галерею, где лежали мумии.
- А вы знаете, как египтяне хоронили своих мертвецов? - спрашиваю я
разговорчивого мальчишку.
- Не-е-...
- А надо бы знать. Это очень интересно. Они закутывали им головы в
такие ткани, которые пропитывались особым секретным составом. И тогда
можно было из хоронить хоть на тысячу лет, и все равно головы у них не
сгнивали. Никто не умел это делать, кроме египтян. Современная наука и то
не знает, как это делается.
Чтобы увидеть мумии, надо было пройти по очень узкому переходу,
выложенному плитами, взятыми прямо с могилы фараона. Довольно жуткое
место, и я видел, что эти два молодца, которых я вел, здорово трусили. Они
прижимались ко мне, как котята, а неразговорчивый даже вцепился в мой
рукав.
- Пойдем домой, - сказал он вдруг. - Я уже все видел. Пойдем скорее!
- Он повернулся и побежал.
- Он трусишка, всего боится! - сказал другой. - Пока! - И тоже
побежал за первым.
Я остался один среди могильных плит. Мне тут нравилось - тихо,
спокойно. И вдруг я увидел на стене - догадайтесь, что? Опять похабщина!
Красным карандашом, прямо под стеклянной витриной, на камне.
В этом-то и все несчастье. Нельзя найти спокойное, тихое место - нет
его на свете. Иногда подумаешь - а может, есть, но, пока ты туда
доберешься, кто-нибудь прокрадется перед тобой и напишет похабщину прямо
перед твоим носом. Проверьте сами. Мне иногда кажется - вот я умру, попаду
на кладбище, поставят надо мной памятник, напишут "Холден Колфилд", и год
рождения и год смерти, а под всем этим кто-нибудь нацарапает похабщину.
Уверен, что так оно и будет.
Я вышел из зала, где лежали мумии, и пошел в уборную. У меня началось
расстройство, если уж говорить всю правду. Но этого я не испугался, а
испугался другого. Когда я выходил из уборной, у самой двери я вдруг
потерял сознание. Счастье еще, что я удачно упал. Мог разбить себе голову
об пол, но просто грохнулся на бок. Странное это ощущение. Но после
обморока Я как-то почувствовал себя лучше. Рука, правда, болела, но не так
кружилась голова.
Было уже десять минут первого, и пошел к выходу и ста ждать Фиби. Я
подумал, может, я вижусь с ней в последний раз. И вообще никого из родных
больше не увижу. То есть, конечно, когда-нибудь я с ними, наверно,
увижусь, но только не скоро. Может быть, я приеду домой, когда мне будет
лет тридцать пять, есть кто-нибудь из них вдруг заболеет и захочет меня
повидать пред смертью, это единственное, из-за чего я еще смогу бросить
свою хижину и вернуться домой. Я даже представил себе, как я вернусь.
Знаю, мама начнет ужасно волноваться, и плакать, и просить меня остаться
дома и не возвращаться к себе в хижину, но я все-таки уеду. Я буду
держаться неприступно, как дьявол. Успокою мать, отойду в другой конец
комнаты, выну портсигар и закурю с ледяным спокойствием. Я их приглашу
навещать меня, если им захочется, но настаивать не буду. Но я обязательно
устрою, чтобы Фиби приезжала ко мне гостить на лето, и на рождество, и на
пасхальные каникулы. Д. Б. тоже пускай приезжает, пусть живет у меня,
когда ему понадобится тихий, спокойный угол для работы. Но никаких
сценариев в моей хижине я писать не позволю, _т_о_л_ь_к_о_ рассказы и
книги. У меня будет такое правило - никакой липы в моем доме не допускать.
А чуть кто попробует разводить липу, пусть лучше сразу уезжает.
Вдруг я посмотрел на часы в гардеробной и увидел, что уже без
двадцати пяти час. Я перепугался - вдруг старушка из канцелярии велела
той, другой, женщине не передавать Фиби записку. Я испугался, а вдруг она
велела сжечь мою записку или выкинуть. Здорово перепугался. Мне очень
хотелось повидать сестренку, перед тем как уехать бог знает куда. А тут
еще у меня были ее деньги.
И вдруг я ее увидел. Увидел через стеклянную дверь. А заметил ее
потому, что на ней была моя дикая охотничья шапка - ее за десять миль
видно, эту шапку.
Я вышел на улицу и стал спускаться по каменной лестнице навстречу
Фиби. Она как раз переходила Пятую авеню и тащила за собой громадный
нелепый чемодан. Еле-еле тащила. Когда я подошел ближе, я понял, что это
мой старый чемодан, он у меня был еще в Хуттонской школе. Я никак не мог
понять, на кой черт он ей понадобился.
- Ау! - сказала она, подойдя поближе. Она совсем запыхалась от этого
дурацкого чемодана.
- Я думал, ты уже не придешь, - говорю я. - А на кой черт ты
притащила чемодан? Мне ничего не надо. Я еду налегке. Даже с хранения
чемоданы не возьму. Чего ты туда напихала?
Она поставила чемодан.
- Мои вещи, - говорит. - Я еду с тобой. Можно, да? Возьмешь меня?
- Что? - Я чуть не упал, когда она это сказала. Честное слово, у меня
голова пошла кругом, вот-вот упаду в обморок.
- Я все стащила по черной лестнице, чтобы Чарлина не увидела. Он не
тяжелый. В нем только два платья, туфли, белье, носки и всякие мелочи. Ты
попробуй подыми. Он совсем легкий, ну, подыми... Можно мне с тобой,
Холден? Можно, да? Пожалуйста, можно мне с тобой?
- Нет, нельзя. Замолчи!
Я чувствовал, что сейчас упаду замертво. Я вовсе не хотел кричать:
"Замолчи!", но мне казалось, что я сейчас потеряю сознание.
- Почему нельзя? Пожалуйста, возьми меня с собой... Ну, Холден,
пожалуйста! Я не буду мешать - я только поеду с тобой, и все! Если хочешь,
я и платьев не возьму, только захвачу...
- Ничего ты не захватишь. И не поедешь. Я еду один. Замолчи!
- Ну, Холден, пожалуйста! Я буду очень, очень, очень - ты даже не
заметишь...
- Никуда ты не поедешь. Замолчи, слышишь! Отдай чемодан.
Я взял у нее чемодан. Ужасно хотелось ее отшлепать. Еще минута - и я
бы ее шлепнул. Серьезно говорю.
Но тут она расплакалась.
- А я-то думал, что ты собираешься играть в спектакле. Я думал, что
ты собираешься играть Бенедикта Арнольда в этой пьесе, - говорю я. Голос у
меня стал злой, противный. - Что же ты затеяла, а? Не хочешь играть в
спектакле, что ли?
Тут она еще сильнее заплакала, и я даже обрадовался. Вдруг мне
захотелось, чтобы она все глаза себе выплакала. Я был ужасно зол на нее.
По-моему, я был на нее так зол за то, что она готова была отказаться от
роли в спектакле и уехать со мной.
- Идем, - говорю. Я опять стал подниматься по лестнице в музей. Я
решил, что сдам в гардероб этот дурацкий чемодан, который она притащила, а
в три часа, на обратном пути из школы, она его заберет. Я знал, что в
школу его взять нельзя. - Ну, идем, - говорю.
Но она не пошла в музей. Не захотела идти со мной. Я пошел один, сдал
чемодан в гардероб и опять спустился на улицу. Она все еще стояла на
тротуаре, но, когда я подошел, она повернулась ко мне спиной. Это она
умеет. Повернется к тебе спиной, и все.
- Никуда я не поеду. Я передумал. Перестань реветь, слышишь? - Глупо
было так говорить, потому что она уже не ревела. Но я все-таки сказал
"Перестань реветь!" на всякий случай. - Ну, пойдем. Я тебя отведу в школу.
Пойдем скорее. Ты опоздаешь.
Она даже не ответила. Я попытался было взять ее за руку, но она ее
выдернула. И все время отворачивалась от меня.
- Ты позавтракала? - спрашиваю. - Ты уже позавтракала?
Не желает отвечать. И вдруг сняла мою охотничью шапку и швырнула ее
мне чуть ли не в лицо. А сама опять отвернулась. Мне стало смешно, я
промолчал. Только поднял шапку и сунул в карман.
- Ладно, пойдем. Я тебя провожу до школы.
- Я в школу больше не пойду.
Что я ей мог сказать на это? Постоял, помолчал, потом говорю:
- Нет, в школу ты обязательно должна пойти. Ты же хочешь играть в
этом спектакле, правда? Хочешь быть Бенедиктом Арнольдом?
- Нет.
- Неправда, хочешь. Еще как хочешь! Ну, перестань, пойдем! Во-первых,
я никуда не уезжаю. Я тебе правду говорю. Я вернусь домой. Только провожу
тебя в школу - и сразу пойду домой. Сначала пойду на вокзал, заберу
чемоданы, а потом поеду прямо...
- А я тебе говорю - в школу я больше не пойду. Можешь делать все, что
тебе угодно, а я в школу ходить не буду. И вообще заткнись!
Первый раз в жизни она мне сказала "заткнись". Грубо, просто страшно.
Страшно было слушать. Хуже, чем услышать площадную брань. И не смотрит в
мою сторону, а как только я попытался тронуть ее за плечо, взять за руку,
она вырвалась. - Послушай, хочешь погулять? - спрашиваю. - Хочешь пройтись
со мной в зоопарк? Если я тебе позволю сегодня больше не ходить в школу и
возьму тебя в зоопарк, перестанешь дурить? - Не отвечает, а я повторяю
свое: Если я позволю тебе пропустить вечерние занятия и возьму погулять,
ты перестанешь выкамаривать? Будешь умницей, пойдешь завтра в школу?
- Захочу - пойду, не захочу - не пойду! - говорит и вдруг на ту
сторону, даже не посмотрела, идут машины или нет. Иногда она просто с ума
сходит.
Однако я за ней не пошел. Я знал, что она-то за мной пойдет как
миленькая, и я потихоньку направился к зоопарку по одной стороне улицы, а
она пошла туда же, только по другой стороне. Делает вид, что не глядит в
мою сторону, а сама косится сердитым глазом, смотрит, куда я иду. Так мы и
