- Кой черт тебя укусил? - говорит. - Я только что уснул.
- Слушай, как это поступают в монастырь? - спрашиваю я. Мне вдруг
вздумалось уйти в монастырь. - Надо быть католиком или нет?
- Конечно, надо. Свинья ты, неужели ты меня только для этого и
разбудил?
- Ну ладно спи! Все равно я в монастырь не уйду. При моем невезении я
обязательно попаду не к тем монахам. Наверно, там будут одни кретины. Или
просто подонки.
Только я это сказал, как Экли вскочил словно ошпаренный.
- Знаешь что, - можешь болтать про меня что угодно, но, если ты
начнешь острить насчет моей религии, черт побери... - Успокойся, - говорю,
- никто твою религию не трогает, хрен с ней.
Я встал с чужой кровати, пошел к двери. Не хотелось больше оставаться
в этой духоте. Но по дороге я остановился, взял Экли за руку и нарочно
торжественно пожал ее. Он выдернул руку.
- Это еще что такое?
- Ничего. Просто хотел поблагодарить тебя за то, что ты настоящий
принц, вот и все! - сказал я, и голос у меня был такой искренний, честный.
- Ты молодчина, Экли, детка, - сказал я. - Знаешь, какой ты молодчина?
- Умничай, умничай! Когда-нибудь тебе разобьют башку...
Но я не стал его слушать. Захлопнул дверь и вышел в коридор.
Все спали, а кто уехал домой на воскресенье, и в коридоре было
очень-очень тихо и уныло. У дверей комнаты Леги и Гофмана валялась пустая
коробка из-под зубной пасты "Колинос", и по дороге на лестницу я ее все
время подкидывал носком, на мне были домашние туфли на меху. Сначала я
подумал, не пойти ли мне вниз, дай, думаю, посмотрю, как там мой старик,
Мэл Броссар. Но вдруг передумал. Вдруг я решил, что мне делать: надо
выкатываться из Пэнси сию же минуту. Не ждать никакой среды - и все.
Ужасно мне не хотелось тут торчать. Очень уж стало грустно и одиноко. И я
решил сделать вот что - снять номер в каком-нибудь отеле в Нью-Йорке, в
недорогом, конечно, и спокойно пожить там до среды. А в среду вернуться
домой: к среде я отдохну как следует и настроение будет хорошее. Я
рассчитал, что мои родители получат письмо от старика Термера насчет того,
что меня вытурили, не раньше вторника или среды. Не хотелось возвращаться
домой, пока они не получат письмо и не переварят его. Не хотелось
смотреть, как они будут читать все это в первый раз. Моя мама сразу впадет
в истерику. Потом, когда она переварит, тогда уже ничего. А мне надо было
отдохнуть. Нервы у меня стали ни к черту. Честное слово, ник черту.
Словом, так я и решил. Вернулся к себе в комнату, включил свет, стал
укладываться. У меня уже почти все было уложено. А этот Стрэдлейтер и не
проснулся. Я закурил, оделся, потом сложил оба свои чемодана. Минуты за
две все уложил. Я очень быстро укладываюсь.
Одно меня немножко расстроило, когда я укладывался. Пришлось уложить
новые коньки, которые мама принесла мне чуть ли не накануне. Я
расстроился, потому что представил себе, как мама пошла в магазин, стала
задавать продавцу миллион чудных вопросов - а тут меня опять вытурили из
школы! Как-то грустно стало. И коньки она купила не те - мне нужны были
беговые, а она купила хоккейные, - но все равно мне стало грустно. И
всегда так выходит - мне дарят подарки, а меня от этого только тоска
берет.
Я все уложил, пересчитал деньги. Не помню, сколько у меня оказалось,
но в общем порядочно. Бабушка как раз прислала мне на прошлой неделе
перевод. Есть у меня бабушка, она денег не жалеет. У нее, правда, не все
дома - ей лет сто, и она посылает мне деньги на день рождения раза четыре
в год. Но хоть денег у меня было порядочно, я все-таки решил, что лишний
доллар не помешает. Пошел в конец коридора, разбудил Фредерика Удрофа,
того самого, которому я одолжил машинку. Я его спросил, сколько он мне
даст за нее. Он был из богатых. Он говорит - не знаю. Говорит - я не
собирался ее покупать. Но все-таки купил. Стоило она что-то около
девяносто долларов, а он ее купил за двадцать. Да еще злился, что я его
разбудил.
Когда я совсем собрался, взял чемоданы и все, что надо, я остановился
около лестницы и на прощание посмотрел на этот наш коридор. Кажется, я
всплакнул. Сам не знаю почему. Но потом надел свою охотничью шапку
по-своему, задом наперед, и заорал во всю глотку:
- Спокойной ночи, кретины!
Ручаюсь, что я разбудил всех этих ублюдков! Потом побежал вниз по
лестнице. Какой-то болван набросал ореховой скорлупы, и я чуть не свернул
себе шею ко всем чертям.
8
Вызывать такси оказалось поздно, пришлось идти на станцию пешком.
Вокзал был недалеко, но холод стоял собачий, и по снегу идти было трудно,
да еще чемоданы стукали по ногам, как нанятые. Но дышать было приятно.
Плохо только, что от холодного воздуха саднили нос и верхняя губа - меня
по ней двинул Стрэдлейтер. Он мне разбил губу об зубы, это здорово больно.
Зато ушам было тепло. На этой шапке были наушники, и я их опустил. Плевать
мне было, какой у меня вид. Все равно кругом ни души. Все давно храпели.
Мне повезло, когда я пришел на вокзал. Я ждал поезда всего десять
минут. Пока ждал, я набрал снегу и вытер лицо. Вообще я люблю ездить
поездом, особенно ночью, когда в вагоне светло, а за окном темень и по
вагону разносят кофе, сандвичи и журналы. Обычно я беру сандвичи с
ветчиной и штуки четыре журналов. Когда едешь ночью в вагоне, можно без
особого отвращения читать даже идиотские рассказы в журналах. Вы знаете
какие. Про всяких показных типов с квадратными челюстями по имени Дэвид и
показных красоток, которых зовут Линда или Марсия, они еще всегда зажигают
этим Дэвидам их дурацкие трубки. Ночью в вагоне я могу читать даже такую
дрянь. Но тут не мог. Почему-то неохота было читать. Я просто сидел и
ничего не делал. Только снял свою охотничью шапку и сунул в карман.
И вдруг в Трентоне вошла дама и села рядом со мной. Вагон был почти
пустой, время позднее, но она все равно села рядом со мной, а не на пустую
скамью, потому что я сидел на переднем месте, а у нее была огромная сумка.
И она выставила эту сумку прямо в проход, так что кондуктор или еще кто
мог об нее споткнуться. Должно быть, она ехала с какого-нибудь приема или
бала - на платье были орхидеи. Лет ей, вероятно, было около сорока -
сорока пяти, но она была очень красивая. Я от женщин балдею. Честное
слово. Нет, я вовсе не в том смысле, вовсе я не такой бабник, хотя я
довольно-таки впечатлительный. Просто они мне нравятся. И вечно они ставят
свои дурацкие сумки посреди прохода.
Сидим мы так, и вдруг она говорит:
- Простите, но, кажется, это наклейка школы Пэнси?
Она смотрела наверх, на сетку, где лежали мои чемоданы.
- Да, - говорю я. И правда: у меня на одном чемодане действительно
осталась школьная наклейка. Дешевка, ничего не скажешь.
- Ах, значит, вы учитесь в Пэнси? - говорит она. У нее был очень
приятный голос. Такой хорошо звучит по телефону. Ей бы возить с собой
телефончик.
- Да, я там учусь, - говорю.
- Как приятно! Может быть, вы знаете моего сына? Эрнест Морроу - он
тоже учится в Пэнси.
- Знаю. Он в моем классе.
А сын ее был самый что ни на есть последний гад во всей этой мерзкой
школе. Всегда он после душа шел по коридору и бил всех мокрым полотенцем.
Вот какой гад.
- Ну, как мило! - сказала дама. И так просто, без кривляния. Она была
очень приветливая. - Непременно скажу Эрнесту, что я вас встретила. Как
ваша фамилия, мой дружок?
- Рудольф Шмит, - говорю. Не хотелось рассказывать ей всю свою
биографию. А Рудольф Шмит был старик швейцар в нашем корпусе.
- Нравится вам Пэнси? - спросила она.
- Пэнси? Как вам сказать. Там неплохо. Конечно, это не рай, но там не
хуже, чем в других школах. Преподаватели там есть вполне добросовестные.
- Мой Эрнест просто обожает школу!
- Да, это я знаю, - говорю я. И начинаю наворачивать ей все, что
полагается: - Он очень легко уживается. Я хочу сказать, что он умеет
ладить с людьми.
- Правда? Вы так считаете? - спросила она. Видно, ей было очень
интересно.
- Эрнест? Ну конечно! - сказал я. А сам смотрю, как она снимает
перчатки. Ну и колец у нее!
- Только что сломала ноготь в такси, - говорит она. Посмотрела на
меня и улыбнулась. У нее была удивительно милая улыбка. Очень милая. Люди
ведь вообще не улыбаются или улыбаются как-то противно.
- Мы с отцом Эрнеста часто тревожимся за него, - говорит она. -
Иногда мне кажется, что он не очень сходится с людьми.
- В каком смысле?
- Видите ли, он очень чуткий мальчик. Он никогда не дружил
по-настоящему с другими мальчиками. Может быть, он ко всему относится
серьезнее, чем следовало бы в его возрасте.
"Чуткий! Вот умора! В крышке от унитаза и то больше чуткости, чем в
этом самом Эрнесте.
Я посмотрел на нее. С виду она была вовсе не так глупа. С виду можно
подумать, что она отлично понимает, какой гад ее сынок. Но тут дело темное
- я про матерей вообще. Все матери немножко помешанные. И все-таки мать
этого подлого Морроу мне понравилась. Очень славная.
- Не хотите ли сигарету? - спрашиваю.
Она оглядела весь вагон.
- По-моему, это вагон для некурящих, Рудольф! - говорит она.
"Рудольф"! Подохнуть можно, честное слово!
- Ничего! Можно покурить, пока на нас не заорут, - говорю.
Она взяла сигаретку, и я ей дал закурить.
Курила она очень мило. Затягивалась, конечно, но как-то не жадно, не
то что другие дамы в ее возрасте. Очень она была обаятельная. И как
женщина тоже, если говорить правду.
Вдруг она посмотрела на меня очень пристально.
- Кажется, у вас кровь идет носом, дружочек, - говорит она вдруг.
Я кивнул головой, вытащил носовой платок.
- В меня попали снежком, - говорю, - знаете, с ледышкой.
Я бы, наверно, рассказал ей всю правду, только долго было
рассказывать. Но она мне очень нравилась. Я даже пожалел, зачем я сказал,
что меня зовут Рудольф Шмит.
- Да, ваш Эрни, - говорю, - он у нас в Пэнси общий любимец. Вы это
знали?
- Нет, не знала!
Я кивнул головой.
- Мы не сразу в нем разобрались! Он занятный малый. Правда, со
странностями - вы меня понимаете? Взять, например, как я с ним
познакомился. Когда мы познакомились, мне показалось, что он немного
задается. Я так думал сначала. Но он не такой. Просто он очень
своеобразный человек, его не сразу узнаешь.
Бедная миссис Морроу ничего не говорила, но вы бы на нее посмотрели!
Она так и застыла на месте. С матерями всегда так - им только рассказывай,
какие у них великолепные сыновья.
И тут я разошелся вовсю.
- Он вам говорил про выборы? - спрашиваю. - Про выборы в нашем
классе?
Она покачала головой. Ей-богу, я ее просто загипнотизировал!
- Понимаете, многие хотели выбрать вашего Эрни старостой класса. Да,
все единогласно называли его кандидатуру. Понимаете, никто лучше его не
справился бы, - говорю. Ох, и наворачивал же я! - Но выбрали другого -
знаете, Гарри Фенсера. И выбрали его только потому что Эрни не позволил
выдвинуть его кандидатуру. И все оттого, что он такой скромный,
застенчивый, оттого и отказался... Вот до чего он скромный. Вы бы его
отучили, честное слово! - Я посмотрел на нее. - Разве он вам не
рассказывал?
- Нет, не рассказывал.
Я кивнул.
- Это на него похоже. Да, главный его недостаток, что он слишком
скромный, слишком застенчивый. Честное слово, вы бы ему сказали, чтоб он
так не стеснялся.
В эту минуту вошел кондуктор проверять билет у миссис Морроу, и мне
