можно было замолчать. А я рад, что я ей все это навертел. Вообще, конечно,
такие типы, как этот Морроу, которые бьют людей мокрым полотенцем, да еще
норовят ударить _п_о_б_о_л_ь_н_е_е, такие не только в детстве сволочи, они
всю жизнь сволочи. Но я головой ручаюсь, что после моей брехни бедная
миссис Морроу будет всегда представлять себе сына этаким скромным,
застенчивым малым, который даже не позволил нам выдвинуть его кандидатуру.
Это вполне возможно. Кто их знает. Матери в таких делах не очень-то
разбираются.
- Не угодно ли вам выпить коктейль? - спрашиваю. Мне самому
захотелось выпить. - Можно пойти в вагон-ресторан. Пойдемте?
- Но, милый мой - разве вам разрешено заказывать коктейли? -
спрашивает она. И ничуть не свысока. Слишком она была славная, чтоб
разговаривать свысока.
- Вообще-то не разрешается, но мне подают, потому что я такой
высокий, - говорю. - А потом у меня седые волосы. - Я повернул голову и
показал, где у меня седые волосы. Она прямо обалдела. - Правда, почему бы
вам не выпить со мной? - спрашиваю. Мне очень захотелось с ней выпить.
- Нет, пожалуй, не стоит. Спасибо, дружок, но лучше не надо, -
говорит. - Да и ресторан, пожалуй, уже закрыт. Ведь сейчас очень поздно,
вы это знаете?
Она была права. Я совсем забыл, который час.
Тут она посмотрела на меня и спросила о том, чего я боялся:
- Эрнест мне писал, что он вернется домой в среду, что рождественские
каникулы начнутся только в среду. Но ведь вас не вызывали домой срочно,
надеюсь, у вас никто не болен?
Видно было, что она действительно за меня волнуется, не просто
любопытничает, а всерьез беспокоится.
- Нет, дома у нас все здоровы, - говорю. - Дело во мне самом. Мне
надо делать операцию.
- Ах, как жалко! - Я видел, что ей в самом деле меня было жалко. А я
сам пожалел, что сморозил такое, но было уже поздно.
- Да ничего серьезного. Просто у меня крохотная опухоль на мозгу.
- Не может быть! - Она от ужаса закрыла рот руками.
- Это ерунда! Опухоль совсем поверхностная. И совсем малюсенькая. Ее
за две минуты уберут.
И тут я вытащил из кармана расписание и стал его читать, чтобы
прекратить это вранье. Я как начну врать, так часами не могу остановиться.
Буквально _ч_а_с_а_м_и.
Больше мы уже почти не разговаривали. Она читала "Вог", а я смотрел в
окошко. Вышла она в Ньюарке. На прощание пожелала мне, чтоб операция сошла
благополучно, и все такое. И называла меня Рудольфом. А под конец
пригласила приехать летом к Эрни в Глостер, в Массачусетсе. Говорит, что
их дом прямо на берегу и там есть теннисный корт, но я ее поблагодарил и
сказал, что уезжаю с бабушкой в Южную Америку. Это я здорово наврал,
потому что наша бабушка даже из дому не выходит, разве что иногда на
какой-нибудь утренник. Но я бы все равно не поехал к этому гаду Эрнесту ни
за какие деньги, даже если б деваться было некуда.
9
На Пенсильванском вокзале я первым делом пошел в телефонную будку.
Хотелось кому-нибудь звякнуть по телефону. Чемоданы я поставил у будки,
чтобы их было видно, но, когда я снял трубку, я подумал, что звонить мне
некому. Мой брат, Д.Б., был в Голливуде, Фиби, моя сестренка, ложилась
спать часов в девять - ей нельзя было звонить. Она бы не рассердилась,
если б я ее разбудил, но вся штука в том, что к телефону подошла бы неона.
К телефону подошел бы кто-нибудь из родителей. Значит, нельзя. Я хотел
позвонить матери Джейн Галлахер, узнать, когда у Джейн начинаются
каникулы, но потом мне расхотелось. И вообще было поздно туда звонить.
Потом я хотел позвонить этой девчонке, с которой я довольно часто
встречался, - Салли Хейс, я знал, что у нее уже каникулы, она мне написала
это самое письмо, сплошная липа, ужасно длинное, приглашала прийти к ней в
сочельник помочь убрать елку. Но я боялся, что к телефону подойдет ее
мамаша. Она была знакома с моей матерью, и я представил себе, как она
сломя голову хватает трубку и звонит моей матери, что я в Нью-Йорке. Да
кроме того, неохота было разговаривать со старухой Хейс по телефону. Она
как-то сказала Салли, что я необузданный. Во-первых, необузданный, а
во-вторых, что у меня нет цели в жизни. Потом я хотел звякнуть одному
типу, с которым мы учились в Хуттонской школе, Карлу Льюсу, но я его
недолюбливал. Кончилось тем, что я никому звонить не стал. Минут через
двадцать я вышел из автомата, взял чемоданы и пошел через тоннель к
стоянке такси.
Я до того рассеянный, что по привычке дал водителю свой домашний
адрес. Совсем вылетело из головы, что я решил переждать в гостинице дня
два и не появляться дома до начала каникул. Вспомнил я об этом, когда мы
уже проехали почти весь парк. Я ему говорю:
- Пожалуйста, поверните обратно, если можно, я вам дал не тот адрес.
Мне надо назад, в центр.
Но водитель попался хитрый.
- Не могу, Мак, тут движение одностороннее. Теперь надо ехать до
самой Девяностой улицы.
Мне не хотелось спорить.
- Ладно, - говорю. И вдруг вспомнил: - Скажите, вы видали тех уток на
озере у Южного выхода в Центральной парке? На маленьком таком прудике?
Может, вы случайно знаете, куда они деваются, эти утки, когда пруд
замерзает? Может, вы случайно знает?
Я, конечно, понимал, что это действительно была бы чистая
случайность.
Он обернулся и посмотрел на меня, как будто я не-нормальный.
- Ты что, братец, - говорит, - смеешься надо мной, что ли?
- Нет, - говорю, - просто мне интересно узнать.
Он больше ничего не сказал, и я тоже. Когда мы выехали из парка у
Девяностой улицы, он обернулся:
- Ну, братец, а теперь куда?
- Понимаете, не хочется заезжать в гостиницу на Ист-Сайд, где могут
оказаться знакомые. Я путешествую инкогнито, - сказал я. Ненавижу избитые
фразы вроде "путешествую инкогнито". Но с дураками иначе разговаривать не
приходится. - Не знаете ли вы случайно, какой оркестр играет у Тафта или в
"Нью-Йоркере"?
- Понятия не имею, Мак.
- Ладно, везите меня в "Эдмонт", - говорю. - Может быть, вы не
откажетесь по дороге выпить со мной коктейль? Я угощаю. У меня денег куча.
- Нельзя, Мак. Извините.
Да, веселый спутник, нечего сказать. Выдающаяся личность.
Мы приехали в "Эдмонт", и я взял номер. В такси я надел свою красную
охотничью шапку просто ради шутки, но в вестибюле я ее снял, чтобы не
приняли за психа. Смешно подумать: я тогда не знал, что в этом подлом
отеле полным-полно всяких психов. Форменный сумасшедший дом.
Мне дали ужасно унылый номер, он тоску нагонял. Из окна ничего не
было видно, кроме заднего фасада гостиницы. Но мне было все-равно. Когда
настроение скверное, не все ли равно, что там за окошком. Меня провел в
номер коридорный - старый-престарый, лет под семьдесят. Он на меня нагонял
тоску еще больше, чем этот номер. Бывают такие лысые, которые зачесывают
волосы сбоку, чтобы прикрыть лысину. А я бы лучше ходил лысый, чем так
причесываться. Вообще, что за работа для такого старика - носить чужие
чемоданы и ждать чаевых? Наверно, он ни на что больше не годился, но
все-таки это было ужасно.
Когда он ушел, я стал смотреть в окошко, не снимая пальто. Все равно
делать было нечего. Вы даже не представляете, что творилось в корпусе
напротив. Там даже не потрудились опустить занавески. Я видел, как один
тип, седой, приличный господин, в одних трусах вытворял такое, что вы не
поверите, если я вам расскажу. Сначала он поставил чемодан на кровать. А
потом вынул оттуда женскую одежду - женские чулки, туфли на каблуках,
бюстгальтер и такой пояс, на котором болтаются резинки. Потом надел узкое
черное платье, вечернее платье, клянусь богом! А потом стал ходить по
комнате маленькими шажками, как женщины ходят, и курить сигарету и
смотреться в зеркало. Он был совсем один. Если только никого не было в
ванной - этого я не видел. А в окошке, прямо над ним, я видел, как мужчина
и женщина брызгали друг в друга водой изо рта. Может, и не водой, а
коктейлем, я не видел, что у них в стаканах. Сначала он наберет полный рот
и как фыркнет на нее! А потом она на него, по очереди, черт их дери! Вы бы
на них посмотрели! Хохочут до истерики, как будто ничего смешнее не
видели. Я не шучу, в гостинице было полно психов. Я, наверно, был
единственным нормальным среди них, а это не так уж много. Чуть не послал
телеграмму Стрэдлейтеру, чтоб он первым же поездом выезжал в Нью-Йорк. Он
бы тут был королем, в этом отеле.
Плохо то, что на такую пошлятину смотришь не отрываясь, даже когда не
хочешь. А эта девица, которой брызгали водой в физиономию, она даже была
хорошенькая. Вот в чем мое несчастье. В душе я, наверно, страшный
распутник. Иногда я представляю себе ужасные _г_а_д_о_с_т_и, и я мог бы
даже сам их делать, если б представился случай. Мне даже иногда кажется,
что, может быть, это даже приятно, хоть и гадко. Например, я даже понимаю,
что, может быть, занятно, если вы оба пьяны, взять девчонку и с ней
плевать друг дружке в физиономию водой или там коктейлем. Но, по правде
говоря, мне это _н_и_ч_у_т_ь_ не нравится. Если разобраться, так это
просто пошлятина. По-моему, если тебе нравится девушка, так нечего с ней
валять дурака, а если она тебе нравится, так нравится и ее лицо, а тогда
не станешь безобразничать и плевать в нее чем попало. Плохо то, что иногда
всякие глупости доставляют удовольствие. А сами девчонки тоже хороши -
только мешают, когда стараешься не позволять себе никаких глупостей, чтобы
не испортить что-то по-настоящему хорошее. Была у меня одна знакомая
девчонка года два назад, она была еще хуже меня. Ох, и дрянь же! И
все-таки нам иногда бывало занятно, хоть и гадко. Вообще я в этих
сексуальных делах плохо разбираюсь. Никогда не знаешь, что к чему. Я сам
себе придумываю правила поведения и тут же их нарушаю. В прошлом году я
поставил себе правило, что не буду возиться с девчонками, от которых меня
мутит. И сам же нарушил это правило - в ту же неделю, даже в тот же вечер,
по правде говоря. Целый вечер целовался с ужасной кривлякой - звали ее
Анна Луиза Шерман. Нет, не понимаю я толком про всякий секс. Честное
слово, не понимаю.
Я стоял у окна и придумывал, как бы позвонить Джейн. Звякнуть ей по
междугороднему прямо в колледж, где она училась, вместо того чтобы звонить
ее матери и спрашивать, когда она приедет? Конечно, не разрешается звонить
студенткам поздно ночью, но я уже все придумал. Если подойдут к телефону,
я скажу, что я ее дядя. Я скажу, что ее тетя только что разбилась насмерть
в машине и я немедленно должен переговорить с Джейн. Наверно, ее позвали
бы. Не позвонил я только потому, что настроения не было. А когда
настроения нет, все равно ничего не выйдет.
Потом я сел в кресло и выкурил две сигареты. Чувствовал я себя
препаршиво. И вдруг я придумал. Я стал рыться в бумажнике - искать адрес,
который мне дал один малый, он учился в Принстоне, я с ним познакомился
летом на вечеринке. Наконец я нашел записку. Она порядком измялась в моем
бумажнике, но разобрать было можно. Это был адрес одной особы, не то чтобы
настоящей шлюхи, но, как говорил этот малый из Принстона, она иногда и не
отказывала. Однажды он привел е на танцы в Принстон, и его чуть за это не
вытурили. Она танцевала в кабаре с раздеванием или что-то в этом роде.
Словом, я взял трубку и позвонил ей. Звали ее Фей Кэвендиш, и жила она в
отеле "Стэнфорд", на углу Шестьдесят шестой и Бродвея. Наверно,
какая-нибудь трущоба.
