Мне много раз ставили в упрек, что мои намерения отчетливо видны на
моей физиономии. А Оскар, по-видимому, был достаточно проницательным
человеком. С другой стороны, в карманах у него ничего подходящего явно не
было, и руки в карманах он держал зря. Он отступил от двери и сказал:
- Заходите...
Мы вошли. Римайер действительно был плох. Он лежал на кушетке,
накрытый сорванной портьерой, и неразборчиво бредил. Стол в номере был
перевернут, посередине комнаты валялась в луже спиртного разбитая бутылка,
и всюду была разбросана смятая мокрая одежда. Я подошел к Римайеру и сел
так, чтобы не терять из виду Оскара, который встал у окна, опершись задом
на подоконник. Глаза у Римайера были открыты. Я наклонился над ним.
- Римайер, - позвал я. - Это я, Иван. Ты узнаешь меня?
Он тупо глядел мне в лицо. На подбородке у него виднелась под щетиной
свежая ссадина.
- Ты уже там... - пробормотал он. - Рыбарей... Чтобы долго... Не
бывает... Ты не обижайся... Мешал очень... Не терплю...
Это был бред. Я посмотрел на Оскара. Оскар жадно слушал, вытянув шею.
- Нехорошо, когда просыпаешься... - бормотал Римайер. - Никому...
просыпаться... Начинают... Тогда не просыпаться...
Оскар не нравился мне все больше и больше. Мне не нравилось, что он
слушает бред римайера. Мне не нравилось, что он оказался здесь раньше
меня. И еще мне не нравилась ссадина на подбородке Римайера, совсем
свежая. Рыжая морда, подумал я, глядя на Оскара, как же от тебя
избавиться?
- Надо вызвать врача, - сказал я. - Почему вы не вызвали врача,
Оскар? По-моему, это делириум тременс...
Я сейчас же пожалел о сказанном. От Римайера, к моему немалому
изумлению, совсем не пахло спиртным, и Оскар, очевидно, хорошо знал это.
Он ухмыльнулся и спросил:
- Делириум тременс? Вы уверены?
- Нужно немедленно вызвать врача, - повторил я. - И сиделок.
Я опустил руку на телефонную трубку. Он моментально подскочил ко мне
и положил ладонь на мою руку.
- Зачем же вы? - сказал он. - Давайте лучше я вызову врача. Вы тут
человек новый, а я знаю отличного врача.
- Ну какой там у вас врач... - возразил я, глядя на ссадину у него на
костяшках пальцев. Эта ссадина тоже была свежая.
- Отличный врач. Как раз специалист по белой горячке.
- Вот видите, - сказал я. - А может быть, у Римайера и нет никакой
белой горячки.
Римайер вдруг сказал:
- Так я велел... Альзо шпрахт римайер... Наедине с миром...
Мы оглянулись на него. Он говорил высокомерно, но глаза его были
закрыты, а лицо в складках дряблой серой кожи казалось жалким. Сволочь,
подумал я про Оскара, имеет наглость торчать здесь. У меня вдруг мелькнула
дикая мысль, показавшаяся мне в тот момент очень удачной: свалить Оскара
толчком в солнечное сплетение, связать и заставить немедленно выложить
все, что он знает. Знает он, вероятно, много. А может быть, и все. Он
смотрел на меня, и в его бледных глазах были страх и ненависть.
- Хорошо, - сказал я. - Пусть врача вызовет портье.
Он убрал руку, и я позвонил портье. В ожидании врача я сидел возле
Римайера, а Оскар ходил из угла в угол, перешагивая через лужу спиртного.
Я следил за ним краем глаза. Он вдруг нагнулся и поднял что-то с пола.
Что-то маленькое и пестрое.
- Что это там? - спросил я равнодушно.
Он поколебался немного, а затем бросил мне на колени плоскую
коробочку с пестрой этикеткой.
- А, - сказал я и поглядел на Оскара. - "Девон".
- "Девон", - отозвался он. - Странно, что здесь, а не в ванной,
правда?
Черт, подумал я. Пожалуй, я был слишком зелен, чтобы драться с ним в
открытую. Я еще слишком мало знал.
- Ничего странного, - сказал я наобум. - Вы ведь, кажется,
распространяете этот репеллент. Наверное, это образец, который вывалился у
вас из кармана.
- У меня из кармана? - Он страшно удивился. - А, вы имеете в виду,
что я... Но я уже давно выполнил все поручения и теперь просто отдыхаю. -
Он помолчал. - Однако, если вы интересуетесь, я мог бы помочь.
- Это очень интересно, - сказал я. - Я посоветуюсь...
Тут, к сожалению, дверь распахнулась, и появился врач в сопровождении
двух сестер.
Врач оказался человеком решительным. Он жестом убрал меня с кушетки и
отбросил портьеру, которой был накрыт Римайер. Римайер лежал совершенно
голый.
- Ну конечно... - сказал врач. - Опять... - Он поднял Римайеру веки,
оттянул ему нижнюю губу, пощупал пульс. - Сестра, кордеин... И вызовите
горничных, пусть вылижут эту конюшню до блеска... - Он выпрямился и
посмотрел на нас. - Родственники?
- Да, - сказал я. Оскар промолчал.
- Вы нашли его уже без сознания?
- Он лежал и бредил, - сказал Оскар.
- Это вы перенесли его сюда?
Оскар помедлил.
- Я только укрыл его портьерой, - сказал он. - Когда я пришел, он
лежал, как сейчас. Я боялся, что он простудится.
Врач некоторое время смотрел на него, потом сказал:
- Впрочем, это безразлично. Вы можете идти. Оба. С ним останется
сиделка. Вечером можете позвонить. Всего хорошего.
- А что с ним, доктор? - спросил я.
Врач пожал плечами.
- Ничего особенного. Переутомление, нервное истощение... Кроме того,
он по-видимому, слишком много курит. Завтра он станет транспортабельным, и
тогда увезите его домой. У нас ему оставаться вредно. У нас слишком
весело. До свидания.
Мы вышли в коридор.
- Пойдемте выпьем, - предложил я.
- Вы забыли, что я не пью, - заметил Оскар.
- Жаль. Вся эта история меня так расстроила, что хочется выпить.
Римайер всегда был таким здоровяком...
- Ну, в последнее время он сильно сдал, - сказал Оскар осторожно.
- Да, я с трудом узнал его, когда вчера увидел...
- Я тоже, - сказал Оскар. Он не верил ни одному моему слову. Я ему
тоже.
- Где вы остановились? - спросил я.
- Здесь же, - сказал Оскар. - Этажом ниже, восемьсот семнадцатый
номер.
- Жаль, что вы не пьете. Мы бы могли посидеть у вас и хорошо
поговорить.
- Да, это было бы неплохо. Но, к сожалению, я очень спешу. - Он
помолчал. - Знаете что, дайте мне ваш адрес, завтра утром я вернусь и
зайду к вам. Около десяти - вас устроит? Или вы позвоните мне...
- Отчего же... - сказал я и дал ему свой адрес. - Честно говоря, меня
очень интересует "Девон".
- Я думаю, мы сумеем договориться, - сказал Оскар. - До завтра.
Он сбежал по лестнице. Он действительно, по-видимому, спешил. А я
спустился в лифте и дал телеграмму Марии: "Брату очень плохо чувствую себя
одиноким бодрюсь Иван". Я и в самом деле чувствовал себя одиноким. Римайер
снова вышел из игры - по крайней мере на сутки. Единственный намек,
который он мне дал, это совет насчет рыбарей. Ничего определенного у меня
не было. Были рыбари, которые обитают где-то в Старом Метро; был "Девон",
который, возможно, каким-то боком касался моего дела, но с тем же успехом
мог не иметь к нему никакого отношения; был Оскар, явно связанный с
"Девоном" и с Римайером, фигура достаточно неприятная и зловещая, но,
несомненно, лишь одна из множества неприятных и зловещих фигур на местных
безоблачных горизонтах; был еще какой-то Буба, снабдивший "Девоном"
пористый нос... В конце концов я здесь всего сутки, подумал я. Время есть.
И на Римайера в конце концов можно еще рассчитывать, и Пека, может быть,
удастся найти... Я вдруг вспомнил вчерашнюю ночь и дал телеграмму
Зигмунду: "Концерт самодеятельности двадцать восьмого подробности не знаю
Иван". Потом я подозвал портье и спросил, как быстрее пройти к Старому
Метро.
9
- Приходили бы вечером, сейчас слишком рано.
- А мне хочется сейчас.
- Приспичило, значит... А вы, может, адресом ошиблись?
- Да нет, не ошибся.
- И вот именно сейчас вам и надо?
- Именно сейчас. И не позже.
Он поцокал языком и дернул себе нижнюю губу. Он был коренастый,
плотный, с круглой, гладко выбритой головой. Говорил он, едва шевеля
языком, и утомленно заводил глаза под верхние веки. По-моему, он не
выспался. Его приятель, сидевший за барьером в кресле, по-видимому, тоже
не выспался. Но он вообще не говорил ни слова и даже не смотрел в мою
сторону. Помещение было мрачное, затхлое, с отставшими от стен
покоробившимися панелями. С потолка свисала тусклая от пыли лампочка без
абажура на грязном шнуре.
- Почему бы вам все-таки не прийти попозже? - промямлил
круглоголовый. - Когда все приходят...
- Так уж мне захотелось, - скромно сказал я.
- Захотелось... - Он пошарил на столе. - У меня вот и бланка не
осталось... Эль, у тебя есть бланки?
Эль молча нагнулся и вытянул откуда-то из-под барьера мятый лист
бумаги. Круглоголовый сказал, зевая:
- Приходите ни свет ни заря... Народу никого нет, девчонок тоже...
Спят еще... Веселья никакого... - Он протянул мне бланк. - Заполните и
подпишите, - сказал он. - Мы с Элем подпишемся за свидетелей. Деньги
сдайте... Не беспокойтесь, у нас честно. Документы у вас есть
какие-нибудь?
- Никаких.
- И то хорошо.
Я просмотрел бланк. "Настоящим я, нижеподписавшийся (пропуск), в
присутствии свидетелей (большой пропуск) убедительно прошу подвергнуть
меня приемным испытаниям на соискание звания члена общества ДОЦ. Подпись
соискателя. Подписи свидетелей".
- Что такое ДОЦ? - спросил я.
- Это мы так зарегистрированы, - ответил круглоголовый. Он
пересчитывал деньги.
- Но ДОЦ как-то расшифровывается?
- А кто его знает... Это еще до меня было. ДОЦ и ДОЦ... Ты не знаешь,
Эль? - Эль лениво помотал головой. - Ну в самом деле, не все ли вам
равно...
- Абсолютно все равно, - сказал я, вставил свое имя и подписался.
Круглоголовый посмотрел, тоже вписал свое имя и подписался, и передал
бланк Элю.
- Похоже, вы иностранец, - сказал он.
- Да.
- Тогда припишите ваш домашний адрес. У вас родные есть?
- Нет.
- Тогда и не надо. Готово, Эль? Положи в папку... Ну, пойдемте?
Он поднял барьер и подвел меня к массивной квадратной двери,
оставшейся, наверное, еще с тех времен, когда метро оборудовали под
атомоубежище.
- Выбора-то никакого нет, - сказал он, словно оправдываясь. Он
выдвинул засовы и с натугой повернул ржавую рукоять. - Пойдете прямо по
коридору, - сказал он, - а там сами увидите.
Мне показалось, что Эль позади хихикнул. Я обернулся. В барьер перед
Элем был встроен небольшой экран. На экране что-то двигалось, но я не
разглядел что. Круглоголовый, налегая всей тяжестью на рукоять, откатил
дверь. За дверью открылся пыльный проход. Несколько секунд круглоголовый
прислушивался, затем повторил:
- Прямо по этому коридору.
- А что там будет? - спросил я.
- Чего хотели, то и получите... Или, может, вы раздумали?
Все это было явно не то, что надо, но, как известно, никто ничего не
знает, пока сам не попробует. Я перешагнул через высокий порог, и дверь с
чмоканьем закрылась за мной. Было слышно, как заскрежетали засовы.
Коридор освещали несколько уцелевших ламп. Было сыро, на цементных
стенах цвела плесень. Я постоял, прислушиваясь, но ничего не услышал,
кроме редкого стука капель. Я осторожно двинулся вперед. Под ногами
скрипела цементная крошка. Коридор скоро кончился, и я очутился в
сводчатом бетонном тоннеле, освещенном совсем уже скверно. Когда глаза
привыкли к сумраку, я разглядел рельсовый путь. Рельсы были ржавые, между
ними темнели лужи неподвижной воды. Под сводом тянулись провисшие провода.
