Аркадий СТРУГАЦКИЙ
Борис СТРУГАЦКИЙ
ХИЩНЫЕ ВЕЩИ ВЕКА
"Есть лишь одна проблема - одна-единственная в
мире - вернуть людям духовное содержание, духовные
заботы..."
А. де Сент-Экзюпери
1
У таможенника было гладкое округлое лицо, выражающее самые добрые
чувства. Он был почтительно-приветлив и благожелателен.
- Добро пожаловать, - негромко произнес он. - Как вам нравится наше
солнце? - Он взглянул на паспорт в моей руке. - Прекрасное утро, не правда
ли?
Я протянул ему паспорт и поставил чемодан на белый барьер. Таможенник
бегло перелистал страницы длинными осторожными пальцами. На нем был белый
мундир с серебряными пуговицами и серебряными шнурами на плечах. Он
отложил паспорт и коснулся кончиком пальца чемодана.
- Забавно, - сказал он. - Чехол еще не высох. Трудно представить
себе, что где-то может быть ненастье.
- Да, у нас уже осень, - со вздохом сказал я, открывая чемодан.
Таможенник сочувственно улыбнулся и рассеянно заглянул внутрь.
- Под нашим солнцем невозможно представить себе осень, - сказал он. -
Благодарю вас, вполне достаточно... Дождь, мокрые крыши, ветер...
- А если под бельем у меня что-нибудь спрятано? - спросил я. Не люблю
разговоров о погоде.
Он от души рассмеялся.
- Пустая формальность, - сказал он. - Традиция. Если угодно, условный
рефлекс всех таможенников. - Он протянул мне лист плотной бумаги. - А вот
и еще один условный рефлекс. Прочтите, это довольно необычно. И подпишите,
если вас не затруднит.
Я прочел. Это был закон об иммиграции, отпечатанный изящным курсивом
на четырех языках. Иммиграция категорически запрещалась. Таможенник
смотрел на меня.
- Любопытно, не правда ли? - сказал он.
- Во всяком случае, это интригует, - ответил я, доставая авторучку. -
Где нужно расписаться?
- Где и как угодно, - сказал таможенник. - Хоть поперек.
Я расписался под русским текстом поперек строчки "с законом об
иммиграции ознакомился(лась)".
- Благодарю вас, - сказал таможенник, пряча бумагу в стол. - Теперь
вы знаете практически все наши законы. И в течение всего срока... Сколько
вы у нас пробудете?
Я пожал плечами.
- Трудно сказать заранее. Как пойдет работа.
- Скажем, месяц?
- Да, пожалуй. Пусть будет месяц.
- И в течение всего этого месяца... - Он наклонился, делая какую-то
пометку в паспорте. - В течение всего этого месяца вам не понадобятся
больше никакие законы. - Он протянул мне паспорт. - Я уже не говорю о том,
что вы можете продлить ваше пребывание у нас на любой разумный срок. А
пока пусть будет тридцать дней. Если вам захочется побыть еще, зайдете
шестнадцатого мая в полицию, уплатите доллар... У вас ведь есть доллары?
- Да.
- Вот и прекрасно. Причем совсем не обязательно именно доллар. У нас
принимают любую валюту. Рубли, фунты, крузейро...
- У меня нет крузейро, - сказал я. - У меня только доллары, рубли и
несколько английских фунтов. Это вас устроит?
- Несомненно. Кстати, чтобы не забыть. Внесите, пожалуйста, девяносто
долларов семьдесят два цента.
- С удовольствием, - сказал я. - А зачем?
- Так уж принято. В обеспечение минимума потребностей. К нам еще ни
разу не приезжал человек, не имеющий каких-нибудь потребностей.
Я отсчитал девяносто один доллар, и он, не садясь, принялся
выписывать квитанцию. От неудобной позы шея его налилась малиновой кровью.
Я огляделся. Белый барьер тянулся вдоль всего павильона. По ту сторону
барьера радушно улыбались, смеялись, что-то доверительно объясняли
таможенные чиновники. По эту сторону нетерпеливо переминались, щелкали
замками чемоданов, возбужденно оглядывались пестрые пассажиры. Всю дорогу
они лихорадочно листали рекламные проспекты, шумно строили всевозможные
планы, тайно и явно предвкушали сладкие денечки и теперь жаждали поскорее
преодолеть белый барьер - томные лондонские клерки и их спортивного вида
невесты, бесцеремонные оклахомские фермеры в ярких рубашках на выпуск,
широких штанах до колен и сандалиях на босу ногу, туринские рабочие со
своими румяными женами и многочисленными детьми, мелкие партийные боссы из
Аргентины, финские лесорубы с деликатно притушенными трубочками в зубах,
венгерские баскетболистки, иранские студенты, черные профсоюзные деятели
из Замбии...
Таможенник вручил мне квитанцию и отсчитал двадцать восемь центов
сдачи.
- Вот и все формальности. Надеюсь, я не слишком задержал вас. Желаю
вам приятно провести время.
- Спасибо, - сказал я и взял чемодан.
Таможенник смотрел на меня, слегка склонив набок гладкое улыбающееся
лицо.
- Через этот турникет, прошу вас, - сказал он. - До свидания.
Позвольте еще раз пожелать вам всего хорошего.
Я вышел на площадь вслед за итальянской парой с четырьмя детьми и
двумя механическими носильщиками.
Солнце стояло высоко над сизыми горами. На площади все было
блестящее, яркое и пестрое. Немного слишком яркое и пестрое, как это
бывает в курортных городах. Блестящие красные и оранжевые автобусы, возле
которых уже толпились туристы. Блестящая глянцевитая зелень скверов с
белыми, синими, желтыми, золотыми павильонами, тентами и киосками.
Зеркальные плоскости, вертикальные, горизонтальные и наклонные,
вспыхивающие ослепительными горячими зайчиками. Гладкие матовые
шестиугольники под ногами и колесами - красные, черные, серые, едва
заметно пружинящие, заглушающие шаги... Я поставил чемодан и надел темные
очки.
Из всех солнечных городов, в которых мне довелось побывать, этот был,
наверное, самым солнечным. И совершенно напрасно. Было бы гораздо легче,
если бы он оказался пасмурным, если было бы грязно и слякотно, если бы
этот павильон был серым, с цементными стенами и на мокром цементе было бы
нацарапано что-нибудь похабное. Унылое и бессмысленное - от скуки. Тогда
бы, наверное, сразу захотелось работать. Обязательно захотелось бы, потому
что такие вещи раздражают и требуют деятельности... Все-таки трудно
привыкнуть к тому, что нищета может быть богатой... И поэтому нет обычного
азарта и не хочется немедленно взяться за дело, а хочется сесть в один из
этих автобусов, вот в этот красный с синим, и двинуть на пляж, поплавать с
аквалангом, обгореть, назначить свидание какой-нибудь киске или отыскать
Пека, расположиться с ним в прохладной комнате на полу, вспомнить все
хорошее, и чтобы он спрашивал меня про Быкова, про Трансплутон, про новые
корабли, в которых я и сам теперь плохо разбираюсь, но все же лучше, чем
он, и чтобы он вспоминал про мятеж и хвастался шрамами и своим высоким
общественным положением... Это будет очень удобно, если у Пека окажется
высокое общественное положение. Хорошо, если бы он оказался, скажем,
мэром...
Ко мне неторопливо приблизился, вытирая губы платочком, смуглый
полный человек в белом, в круглой белой шапочке набекрень. Шапочка была с
прозрачным зеленым козырьком и с зеленой лентой, на которой было написано:
"Добро пожаловать". На мочке правого уха у него блестела серьга-приемник.
- С приездом, - сказал человек.
- Здравствуйте, - сказал я.
- Добро пожаловать. Меня зовут Амад.
- А меня - Иван, - сказал я. - Рад познакомиться.
Мы кивнули друг другу и стали смотреть, как туристы рассаживаются по
автобусам. Они весело галдели, и теплый ветерок катил от них по площади
окурки и мятые конфетные бумажки. На лицо Амада падала зеленая тень
козырька.
- Курортники, - сказал он. - Беззаботные и шумные. Сейчас их развезут
по отелям, и они немедленно кинутся на пляж.
- С удовольствием прокатился бы на водных лыжах, - заметил я.
- В самом деле? Вот никогда бы не подумал. Вы меньше всего похожи на
курортника.
- Так и должно быть, - сказал я. - Я приехал поработать.
- Поработать? Ну что ж, к нам приезжают и для этого. Два года назад к
нам приезжал Джонатан Крайс, писал здесь картину. - Он засмеялся. - Потом
в Риме его поколотил какой-то папский нунций, не помню фамилии.
- Из-за этой картины?
- Нет, вряд ли. Ничего он здесь не написал. Здесь он дневал и ночевал
в казино... Пойдемте выпьем что-нибудь.
- Пойдемте, - сказал я. - Вы мне что-нибудь посоветуете.
- Советовать - моя приятная обязанность, - сказал Амад.
Мы одновременно наклонились и взялись за ручку чемодана.
- Не стоит, я сам...
- Нет, - возразил Амад. - Вы гость, а я хозяин... Пойдемте вон в тот
бар. Там сейчас пусто.
Мы вошли под голубой тент. Амад усадил меня за столик, поставил
чемодан на пустой стул и отправился к стойке. Здесь было прохладно,
щелкала холодильная установка. Амад вернулся с подносом. На подносе стояли
два высоких стакана и плоские тарелочки с золотистыми от масла ломтиками.
- Не очень крепкое, - сказал Амад, - но зато по-настоящему холодное.
- Я тоже не люблю крепкое с утра.
Я взял стакан и отхлебнул. Было вкусно.
- Глоток - ломтик, - посоветовал Амад. - Глоток - ломтик. Вот так.
Ломтики хрустели и таяли на языке. По-моему, они были лишние.
Некоторое время мы молчали, глядя из-под тента на площадь. Автобусы с
негромким гулом один за одним уходили в садовые аллеи. Они казались
громоздкими, но в их громоздкости было какое-то изящество.
- Все-таки там слишком шумно, - сказал Амад. - Отличные коттеджи,
много женщин - на любой вкус, море рядом, но никакой приватности. Думаю,
вам это не подойдет.
- Да, - согласился я. - Шум будет мешать. И я не люблю курортников,
Амад. Терпеть не могу, когда люди веселятся добросовестно.
Амад кивнул и осторожно положил в рот очередной ломтик. Я смотрел,
как он жует. Было что-то профессиональное в сосредоточенном движении его
нижней челюсти. Проглотив, он сказал:
- Нет, все-таки синтетика никогда не сравняется с натуральным
продуктом. Не та гамма... - Он подвигал губами, тихонько чмокнул и
продолжал: - Есть два превосходных отеля в центре города, но, по-моему...
- Да, это тоже не годится, - сказал я. - Отель тоже накладывает
определенные обязательства. И я не слыхал, чтобы кто-нибудь мог написать в
отеле что-нибудь путное.
- Ну, это не совсем так, - возразил Амад, критически рассматривая
оставшийся ломтик. - Я читал одну книжку, и там было написано, что ее
сочинили именно в отеле. Отель "Флорида".
- А, - сказал я. - Вы правы. Но ведь ваш город не обстреливается из
пушек.
- Из пушек? Конечно, нет. Во всяком случае, не как правило.
- Я так и думал. А между тем замечено, что хорошую вещь можно
написать только в обстреливаемом отеле.
Амад все-таки взял ломтик.
- Это трудно устроить, - сказал он. - В наше время трудно достать
пушку. Кроме того, это очень дорого: отель может потерять клиентуру.
- Отель "Флорида" тоже потерял в свое время клиентуру. Хемингуэй жил
там один.
- Кто?
- Хемингуэй.
- А... Но это же было так давно, еще при фашистах. Времена все-таки
переменились, Иван.
- Да, - сказал я. - И в наше время писать в отелях не имеет смысла.
- Бог с ними, с отелями, - сказал Амад. - Я знаю, что вам нужно. Вам
нужен пансионат. - Он достал записную книжку. - Называйте условия,
попробуем подобрать что-нибудь подходящее.
- Пансионат, - сказал я. - Не знаю. Не думаю. Вы поймите, я не хочу
знакомиться с людьми, с которыми я знакомиться не хочу. Это во-первых.
Во-вторых, кто живет в частных пансионатах? Те же самые курортники, у
