- Римайер забыл свой долг! - яростно сказал Мария.
- Вот именно! - сказал я.
Мария захлопнул рот и, сорвав очки, некоторое время молча вращал
глазами. Он был, несомненно, железный человек: просто-таки видно было, как
он загоняет свое бешенство в желчный пузырь. Через минуту он был уже
совершенно спокоен и мирно улыбался.
- Да, - сказал он. - Я, кажется, вынужден признать, что разведка как
общественный институт окончательно деградировала. Видимо, последних
настоящих разведчиков мы перебили во время путчей. "Нож" Данцигер,
"Бамбук" Савада, "Кукла" Гровер, "Козлик" Боас... Да, они продавались и
покупались, у них не было родины, они были подонками, люмпенами, но они
работали! "Сириус" Харам... Он работал на четыре разведки, он был
мерзавец. Он был грязная скотина. Но если он давал информацию, то это была
настоящая информация, ясная, точная и своевременная. Помню, я приказал
повесить его, не испытывая никакой жалости, но, когда я смотрю на
сегодняшних моих сотрудников, я понимаю, какая это была потеря... Ну
хорошо, ну не удержался человек, стал наркоманом, в конце концов "Бамбук"
Савада тоже был наркоманом. Но зачем писать лживые донесения? Ну не пиши
их вообще, уволься, извинись... Я приезжаю в этот город в глубокой
уверенности, что знаю его досконально, потому что у меня здесь уже десять
лет сидит опытный, проверенный резидент. И вдруг выясняю, что ровно ничего
не знаю. Каждый местный мальчишка знает, кто такие рыбари. А я не знаю! Я
знаю только, что организация "КВС", занимавшаяся примерно тем же, чем
занимаются нынешние рыбари, была расформирована и запрещена три года
назад. Я знаю это из донесений моего резидента. А в местной полиции мне
сообщают, что общество "ДОЦ" возникло два года назад, и этого из донесений
моего резидента я уже не узнал... Я беру элементарный пример, мне в конце
концов нет никакого дела до рыбарей, но это же превращается в стиль
работы! Донесения задерживаются, донесения лгут, донесения
дезинформируют... Донесения, наконец, просто выдумываются! Один явочным
порядком увольняется из Совета и не считает нужным сообщить об этом своему
начальнику, ему, видите ли, надоело, он все собирался сообщить, да как-то
не нашел времени... Другой, вместо того чтобы бороться с наркотиками, сам
становится наркоманом... А третий философствует!
Он горестно мне покивал.
- Поймите меня правильно, Иван, - продолжал он. - Я не против
философствований. Но философия - это одно, а наша работа - это совсем
другое. Ну посудите сами, Иван, если нет тайного центра, если имеет место
стихийная самодеятельность, то откуда эта скрытность? Эта конспирация?
Почему слег окружен такой таинственностью? Я допускаю, что Римайер, молчит
потому, что его мучают угрызения совести вообще и в частности за вас,
Иван. Но остальные? Ведь слег не запрещен законом, о слеге знают все, и
все таятся. Вот Оскар не философствует, он полагает, что обывателя просто
запугивают. Это я понимаю. А что полагаете вы, Иван?
- У вас в кармане, - сказал я, - лежит слег. Идите в ванную. "Девон"
на туалетной полочке - таблетку в рот, четыре в воду. Водка в шкафчике. Мы
вас подождем с Оскаром. А потом вы нам расскажите - громко, вслух, своим
товарищам по работе и подчиненным - о своих ощущениях и переживаниях. А
мы... Вернее, Оскар пусть послушает, а я, так и быть, выйду.
Мария надел очки и воззрился на меня.
- Вы полагаете, что я не расскажу? Вы полагаете, что я тоже
пренебрегу служебным долгом?
- То, что вы узнаете, не будет иметь никакого отношения к служебному
долгу. Служебный долг вы, может быть, нарушите потом. Как Римайер. Это
слег, товарищи. Это машинка, которая будит фантазию и направляет ее куда
придется, а в особенности туда, куда вы сами бессознательно - я
подчеркиваю: бессознательно - не прочь ее направить. Чем дальше вы от
животного, тем слег безобиднее, но чем ближе вы к животному, тем больше
вам захочется соблюсти конспирацию. Сами животные вообще предпочитают
помалкивать. Они знай себе давят на рычаг.
- На какой рычаг?
Я объяснил им про крыс.
- А вы сами-то пробовали? - спросил Мария.
- Да.
- И что?
- Как видите, помалкиваю, - сказал я.
Некоторое время Мария сопел. Потом он сказал:
- Ну, я не ближе к животному, чем вы... Как это вставить?
Я зарядил приемник и подал ему. Оскар следил за нами с интересом.
- С богом, - сказал Мария. - Где тут ванная? Заодно помоюсь с дороги.
Он заперся в ванной, и было слышно, как он там все роняет.
- Странное дело, - сказал Оскар.
- Это вообще не дело, - возразил я. - Это кусок истории, Оскар, а вы
хотите засунуть его в папку с тесемками. А это вам не гангстеры. Ясно даже
и ежу, как говаривал Юрковский.
- Кто?
- Юрковский Владимир Сергеевич. Был такой известный планетолог, я с
ним работал.
- А-а, - сказал Оскар. - Между прочим, на площади напротив "Олимпика"
стоит памятник какому-то Юрковскому.
- Это тот самый и есть.
- Правда? - сказал Оскар. - А впрочем, вполне возможно. Только
памятник ему воздвигли не за то, что он был известным планетологом. Он
просто впервые в истории города сорвал банк в электронную рулетку. Такой
подвиг было решено увековечить.
- Я ожидал чего-нибудь в этом роде, - пробормотал я. Мне было
тоскливо.
В ванной зашумел душ, и вдруг Мария заорал ужасным голосом. Сначала я
решил, что он пустил ледяную воду вместо теплой, но он орал не переставая,
а потом принялся ругаться страшными словами. Мы с Оскаром переглянулись.
Оскар был в общем спокоен, он решил, что так проявляется действие слега, и
на лице его возникло сочувственное выражение. Бешено лязгнула задвижка,
дверь ванной с треском откатилась, в спальне зашлепали мокрые пятки, и
голый Мария ввалился в кабинет.
- Вы что - идиот? - заорал он на меня. - Что за грязные шутки?
Я обмер. Мария был похож на чудовищную зебру. Его упитанное тело
покрывали вертикальные ядовито-зеленые потеки. Он орал и топал ногами, от
него летели изумрудные брызги. Когда мы пришли в себя и осмотрели место
происшествия, выяснилось, что душевой конус забит губкой, пропитанной
зеленым лаком, и я вспомнил записку Лэна, и понял, что это Вузи. Инцидент
исчерпывался долго. Мария считал, что это издевательство и хамское
нарушение субординации. Оскар ржал. Я тер Марию щеткой и объяснялся. Потом
Мария заявил, что теперь уж он никому не верит и испытает слег дома. Он
оделся и принялся обсуждать с Оскаром план блокады города.
А я мыл ванну и думал, что моя работа в Совете Безопасности на этом
заканчивается, что мне будет плохо и мне уже плохо, что я не знаю, с чего
нужно начинать, что мне хочется включиться в обсуждение плана блокады, но
хочется не потому, что я считаю блокаду необходимой, а потому, что это так
просто, гораздо проще, чем вернуть людям души, сожранные вещами, и научить
каждого думать о мировых проблемах, как о своих личных. "...Изолировать
этот гнойник от мира, изолировать жестко - вот и вся наша философия", -
вещал Мария. Это предназначалось мне. А может быть, и не только мне. Ведь
Мария умница. Он наверняка понимает, что изоляция - это всегда оборона, а
здесь надо наступать. Но наступать он умел только опергруппами, и ему,
наверное, было неловко в этом признаться.
Спасать. Опять спасать. До каких же пор вас нужно будет спасать? Вы
когда-нибудь научитесь спасать себя сами? Почему вы вечно слушаете попов,
фашиствующих демагогов, дураков опиров? Почему вы не желаете утруждать
свой мозг? Почему вы так не хотите думать? Как вы не можете понять, что
мир огромен, сложен и увлекателен? Почему вам все просто и скучно? Чем же
таким ваш мозг отличается от мозга Рабле, Свифта, Ленина, Эйнштейна,
Строгова? Когда-нибудь я устану от этого, подумал я. Когда-нибудь у меня
не хватит больше сил и уверенности. Ведь я такой же, как вы! Только я хочу
помогать вам, а вы не хотите помогать мне...
Наверху визгливо кричала Вузи, тонко и жалобно заплакал Лэн. В
кабинете что-то бубнил Оскар. А я вдруг подумал, что теперь не уеду
отсюда. Я здесь всего три дня, я не знаю, с чего здесь надо начинать и что
должен делать, но я не уеду отсюда, пока мне позволяет закон об
иммиграции. А когда он перестанет позволять, я его нарушу.
