он уже не Пек. Чепуха, что значит не Пек? Он - Пек... И все-таки...
Придется... Волновая психотехника... Но дрожка - это ведь тоже волновая
психотехника. Что-то слишком просто все получается, подумал я. Я здесь и
двух суток не пробыл... А Римайер живет здесь с самого мятежа. Как
забросили его тогда, так он здесь и прижился, и все им были довольны, хотя
в последних отчетах он писал, что ничего похожего на то, что мы ищем,
здесь нет. Правда, у него нервное истощение... И "Девон" на полу. И Оскар.
И он не стал умолять меня, чтобы я его отпустил, а просто направил меня к
рыбарям...
Я никого не встретил ни во дворе, ни в холле. Было уже около пяти. Я
прошел к себе в кабинет и позвонил Римайеру. Ответил тихий женский голос.
- Как больной? - спросил я.
- Он спит. Не надо его беспокоить.
- Я не буду. Ему лучше?
- Я же вам сказала, что он заснул. И не звоните так часто,
пожалуйста. Ваши звонки его тревожат.
- Вы будете у него все время?
- Во всяком случае, до утра. Если вы позвоните еще хоть раз, я
выключу телефон.
- Благодарю вас, - сказал я. - Вы только не уходите от него до утра.
Я больше не буду вас беспокоить.
Я повесил трубку и некоторое время сидел, размышляя, в удобном мягком
кресле перед большим и совершенно пустым столом. Потом я достал из кармана
слег и положил перед собой. Маленькая блестящая трубочка, незаметная и
совершенно безобидная на вид, обычная радиодеталь. Такие можно делать
миллионами. Они должны стоить копейки и очень удобны при транспортировке.
- Что это у вас? - спросил Лэн над самым моим ухом.
Он стоял рядом и смотрел на слег.
- А разве ты не знаешь? - спросил я.
- Это из приемника, - сказал он. - У меня в приемнике есть такая. Все
время портится.
Я достал из кармана свой приемник, вынул из него гетеродин и положил
рядом со слегом. Гетеродин был похож на слег, но это был не слег.
- Неодинаковые, - признал Лэн. - Но такую штучку я тоже видел.
- Какую?
- Вот такую, как у вас.
Он вдруг насупился, и лицо его сделалось сердитым.
- Вспомнил? - спросил я.
- Вовсе нет, - сказал он мрачно. - Ничего я не вспомнил.
- Ну и ладно, - сказал я. Я взял слег и вставил его в приемник вместо
гетеродина. Лэн схватил меня за руку.
- Не надо, - сказал он.
- Почему?
Он не ответил, глядя на приемник настороженными глазами.
- Ты чего боишься? - спросил я.
- Ничего я не боюсь, откуда вы взяли...
- Посмотрись в зеркало, - сказал я и положил приемник в карман. - У
тебя такой вид, будто ты за меня испугался.
- За вас? - удивился он.
- Ну ясно, за меня. Не за себя же... Хотя да, ведь ты еще боишься
этих... Некротических явлений.
Он стал смотреть в сторону.
- Откуда вы взяли? - сказал он. - Просто мы так играем.
Я презрительно фыркнул.
- Знаю я эти игры! Одного вот только не знаю: откуда в наше время
берутся некротические явления?
Он озирался по сторонам, потом стал пятиться.
- Я пойду, - сказал он.
- Нет уж, - сказал я решительно. - Давай договорим, раз начали. Как
мужчина с мужчиной. Ты не думай, я в этих некротических явлениях кое-что
смыслю.
- Что вы смыслите? - Он был уже возле дверей и говорил очень тихо.
- Побольше тебя, - сказал я строго. - Но орать об этом на весь дом не
собираюсь. Если хочешь говорить, подойди сюда... Я-то ведь не какое-нибудь
там некротическое явление. Залезай сюда на стол и садись.
Целую минуту он колебался, исподлобья глядя на меня, и все, чего он
опасался, и все, на что он надеялся, появлялось и исчезало у него на лице.
Наконец он сказал:
- Я только дверь закрою.
Он сбегал в гостиную, закрыл дверь в холл, вернулся, плотно закрыл
дверь в гостиную и подошел ко мне. Руки у него были в карманах, лицо
бледное, а оттопыренные уши - красные и холодные.
- Во-первых, ты дурак, - объявил я, подтащив его к себе и поставив
между коленей. - Жил-был мальчик до того запуганный, что штанишки у него
не высыхали даже на пляже, а уши у него от страха были такие холодные,
словно он клал их на ночь в холодильник. Этот мальчик все время дрожал, и
так он дрожал, что, когда вырос, у него оказались извилистые ноги, а кожа
сделалась, как у ощипанного гусака.
Я надеялся, что он хоть раз улыбнется, но он слушал очень серьезно и
очень серьезно спросил:
- А чего он боялся?
- У него был старший брат, хороший человек, но большой любитель
выпить. И как это часто бывает, подвыпивший брат был совсем не похож на
брата трезвого. У него делался очень дикий вид. А когда он выпивал
особенно много, то делался похожим на покойника. И вот этот мальчик...
На лице Лэна появилась презрительная усмешка.
- Нашел чего бояться... Они, когда пьяные, наоборот, добрые.
- Кто - они? - сейчас же спросил я. - Мать? Вузи?
- Ну да. Мама, наоборот, с утра, как встанет, всегда злится, а потом
раз выпьет вермуту, два выпьет вермуту, и все. А к вечеру уже совсем
добрая, потому что ночь близко...
- А ночью?
- Ночью этот хмырь приходит, - неохотно сказал Лэн.
- До хмыря нам дела нет, - деловито сказал я. - Не от хмыря же ты в
гараж убегаешь.
- Я не убегаю, - сказал он упрямо. - Это такая игра.
- Не знаю, не знаю, - сказал я. - Есть, конечно, на свете вещи,
которых даже я боюсь. Например, когда мальчик плачет и дрожит. Я на такие
вещи смотреть не могу, у меня все внутри прямо переворачивается. Или когда
зубы болят, а по ходу дела надо улыбаться, - вот это страшно, ничего не
скажешь. А бывают просто глупости. Когда дураки, например, от безделья и
от жира угощаются мозгом живой обезьянки. Это уже не страшно, это просто
противно. Тем более что это они не сами придумали. Это еще тысячу лет
назад - и тоже с жиру - придумали толстые тираны на Дальнем Востоке. А
нынешние дурачки услыхали про это и обрадовались. Так их ведь жалеть надо,
а не бояться...
- Жалеть, - сказал Лэн. - Они-то ведь никого не жалеют. Они что
захотят, то и делают. Им ведь все равно, как вы не понимаете... Им если
скучно, то все равно, кому голову пилить... Дурачки... Это они днем, может
быть, дурачки, вы вот все это не понимаете, а ночью они не дурачки, они
все проклятые...
- Как это так?
- Всем миром они проклятые. Покоя им нет и не будет. Вы-то ничего не
знаете... Вам что, как приехали, так и уедете... А они - ночью живые, а
днем мертвые... трупные...
Я сходил в гостиную и принес ему воды. Он выпил полный стакан и
сказал:
- А вы скоро уедете?
- Да нет, что ты, - сказал я, похлопывая его по спине. - Я же только
что приехал.
- Можно, я у вас ночевать буду?
- Конечно.
- Сначала у меня замок был, а сейчас она у меня замок зачем-то сняла.
А зачем сняла - не говорит...
- Ладно, - сказал я. - Будешь спать у меня в гостиной. Хочешь?
- Да.
- Вот, запирайся там и спи на здоровье. А я тогда в спальню через
окно забираться буду.
Он поднял голову и пристально посмотрел мне в лицо.
- Думаете, у вас двери запираются? Я тут все знаю. У вас ведь тоже не
запираются.
- Это у вас они не запираются, - сказал я по возможности небрежно. -
А у меня они запираться будут. На полчаса работы.
Он неприятно, как взрослый, засмеялся.
- Вы сами-то боитесь. Ладно, я пошутил. Запираются они у вас, не
бойтесь.
- Дурачина ты, - сказал я. - Я же тебе сказал, что ничего такого не
боюсь. - Он испытующе смотрел на меня. - А замок я сделаю в гостиной для
того, чтобы ты спал спокойно, раз уж ты такой боязливый. А я всегда сплю с
открытым окном.
- Я же говорю, - сказал он, - я пошутил.
Мы помолчали.
- Лэн, - сказал я, - а кем ты будешь, когда вырастешь?
- А что? - сказал он. Он очень удивился. - Какая мне разница?
- Как так - какая разница? Тебе все равно, химиком ты будешь или
барменом?
- Я же вам сказал: мы все проклятые. От проклятья-то не уйдешь, как
вы понять не можете, это же всякий знает.
- Что ж, - сказал я, - бывали и раньше проклятые народы. А потом
рождались дети, которые вырастали и снимали проклятье.
- А как?
- Это долго объяснять, дружище. - Я встал. - Я тебе это еще
обязательно расскажу. А сейчас беги играй. Днем-то ты хоть играешь? Ну,
вот и беги. А когда солнце сядет, приходи, я тебе постелю.
Он сунул руки в карман и пошел к дверям. Там он остановился и сказал
через плечо:
- А эту штучку из приемника вы лучше выньте. Вы думаете, это что
такое?
- Гетеродин, - сказал я.
- Никакой это не гетеродин. Вы его выньте, а то вам плохо будет.
- Почему это мне плохо будет? - сказал я.
- Выньте, - сказал он. - Вы всех будете ненавидеть. Вы сейчас не
проклятый, а станете проклятым. Кто вам его дал? Вузи?
- Нет.
Он умоляюще посмотрел на меня.
- Иван, выньте!
- Так и быть, - сказал я. - Выну. Беги играй. И никогда меня не
бойся, слышишь?
Он ничего не сказал и вышел, а я остался сидеть в кресле, положив
руки на стол, и скоро услышал, как он возится в кустах сирени под окнами.
Он шуршал, топал, что-то бормотал и тихонько вскрикивал, разговаривая сам
с собой: "...Принесите флаги и ставьте здесь, и здесь, и здесь... Вот...
Вот... Вот... И тогда я сел в самолет и улетел в горы..." Интересно, когда
он ложится спать, подумал я. Хорошо, если в восемь или хотя бы в девять,
зря я, пожалуй, все это затеял, сейчас бы заперся в ванной и через два
часа уже все знал бы, да нет, не мог же я отказать ему, представь-ка себя
на его месте, но это не метод, я потакаю его страхам, надо было придумать
что-нибудь поумнее, а попробуй придумай, это тебе не Анъюдинский интернат,
ох, какой же это не Анъюдинский интернат, какое же это все не такое, и что
же мне сейчас предстоит, какой, интересно, круг рая, только если будет
щекотно, я не смогу, интересно, рыбари - это тоже круг рая, наверняка,
меценатство для аристократов духа, а старое метро для тех, кто попроще,
хотя интели тоже аристократы духа, а напиваются как свиньи и ни на что
больше не годны, даже они больше ни на что не годны, слишком много
ненависти, слишком мало любви, ненависти легко научить, а вот любви -
трудно, и потом любовь слишком затаскали и обслюнявили, и она пассивна,
почему-то так получилось, что любовь всегда пассивна, а ненависть зато
всегда активна и потому очень привлекательна, и говорят еще, что ненависть
- от природы, а любовь - от ума, от большого ума, а с интелями все-таки
хорошо бы поговорить, не все же они там дураки и истерики, а вдруг удастся
найти человека, что, собственно, хорошо у человека от природы, фунт серого
вещества, но и это не всегда хорошо, так что человеку всегда приходится
начинать на голом месте, а хорошо было бы, если бы наследовались
социальные признаки; правда, тогда Лэн был бы сейчас маленьким
генерал-полковником; нет уж, лучше не надо, лучше на голом месте, он бы,
конечно, ничего не боялся, но зато он бы пугал других, которые не
генерал-полковники...
Я вздрогнул, потому что увидел: на яблоне напротив окна сидит Лэн и
пристально смотрит на меня. В следующее мгновение он исчез, только
затрещали ветки и посыпались яблоки. Нипочем не верит, подумал я. Никому
не верит. А я кому-нибудь верю в этом городе? Я перебрал всех, кого мог
вспомнить. Нет, никому я не верю. Я снял трубку, позвонил в "Олимпик" и
попросил соединить с номером восемьсот семнадцать.
- Слушаю вас, - сказал голос Оскара.
Я молчал, прикрывая микрофон пальцами.
- Слушаю! - раздраженно повторил Оскар. - Второй раз уже, - сказал он
кому-то в сторону. - Алло!.. Да нет, какие у меня здесь могут быть
