озера. И в то же утро как-то сразу все кончилось. Зун Падана сдался со
всем своим штабом и уже пленный был застрелен на улице какой-то
сумасшедшей женщиной...
Это было то самое место. Мне даже чудилось, будто пахнет гарью и
раскаленным металлом. И даже киоск стоял на углу, и он даже был немного
перекошенный - в стиле новой архитектуры. А часть улицы, которую танк
превратил в площадь, так и осталась площадью, а на месте асфальтового
озера был сквер, и в сквере кого-то били. Айова Смит был
инженером-мелиоратором из Айовы, Соединенные Штаты. Роберт Свентицкий был
кинорежиссером из Кракова, Польша. Учитель был школьным учителем из этого
города. Их никто никогда больше не видел, даже мертвыми. А Пек был Пеком,
который стал теперь Бубой. Я включил двигатель.
Буба жил в таком же коттедже, как и я, и входная дверь была раскрыта
настежь. Я постучал, но никто не отозвался и никто не вышел мне навстречу.
Я вошел в темный холл. Свет не загорелся. Дверь на правую половину
оказалась запертой, и я заглянул на левую. В гостиной на растерзанной
тахте спал бородатый мужчина в пиджаке и без брюк. Чьи-то ноги торчали
из-под перевернутого стола. Пахло коньяком, табачным дымом и еще чем-то
сладким, как давеча из гостиной тети Вайны. У двери в кабинет я столкнулся
с красивой пышной женщиной, которая нисколько не удивилась, увидев меня.
- Добрый вечер, - сказал я. - Простите, Буба здесь живет?
- Здесь, - ответила она, разглядывая меня блестящими, словно
масляными глазами.
- Можно его видеть?
- А почему бы нет? Сколько угодно.
- Где он?
- Вот чудак! - она засмеялась. - Ну где может быть Буба?
Я предполагал - где, но сказал:
- Не знаю. Может быть, в спальне?
- Тепло, - сказала она.
- Что тепло?
- Вот дурак. И еще трезвый. Хочешь выпить?
- Нет, - сказал я сердито. - Где Буба? Он мне срочно нужен.
- Плохо твое дело, - сказала она весело. - Ну поищи, поищи, а я
пойду.
Она потрепала меня по щеке и вышла.
В кабинете было пусто. На столе возвышалась большая хрустальная ваза
с какой-то красноватой дрянью. От нее пахло сладко и тошно. В спальне тоже
никого не было, простыни и подушки были скомканы и валялись как попало. Я
подошел к двери ванной. В дверь явно стреляли из пистолета, - изнутри,
если судить по форме пробоин. Я помедлил, затем взялся за ручку. Дверь
была заперта.
Я с трудом открыл ее. Буба лежал в ванне по шею в зеленоватой воде,
от воды поднимался пар. На краю ванны хрипел и завывал приемник. Я стоял и
глядел на Бубу. На бывшего космонавта-испытателя Пека Зеная. На бывшего
стройного мускулистого парня, который в восемнадцать лет покинул свой
теплый город у теплого моря и ушел в космос во славу человечества, а в
тридцать лет вернулся на родину, чтобы драться с последними фашистами, и
остался здесь навсегда. Мне было противно думать, что какой-нибудь час
назад я был похож на него. Я потрогал его лицо, подергал за редкие влажные
волосы. Он не пошевелился. Тогда я нагнулся над ним, чтобы дать ему
понюхать "потомак", и вдруг понял, что он мертв.
Я сбросил на пол приемник и раздавил его каблуком. На полу валялся
пистолет. Но Пек не застрелился, просто ему, наверное, мешали, и он
стрелял в дверь, чтобы его оставили в покое. Я сунул руки в горячую воду,
поднял его и перенес в спальню на кровать. Он лежал весь обмякший,
страшный, с глазами, утонувшими подо лбом. Если бы он не был моим
другом... Если бы он не был таким замечательным парнем... Если бы он не
был таким замечательным работником...
Я вызвал по телефону "скорую помощь" и сел рядом с Пеком. Я старался
о нем не думать. Я старался думать о деле. И я старался быть жестким и
холодным, потому что по дну моего сознания снова прошел теплый световой
зайчик, и на этот раз я понял, что это за мысль. Когда приехал врач, я уже
знал, что буду делать дальше. Я найду Эля. Я заплачу ему любую сумму.
Может быть, я буду его бить. Если понадобится, я буду его пытать. Он
скажет мне, откуда ползет на мир эта зараза. Он назовет мне адреса и
имена. Он скажет мне все. И мы найдем этих людей. Мы разгромим и сожжем их
тайные мастерские, а их самих мы увезем так далеко, что они никогда не
смогут вернуться. Кто бы они ни были. Мы выловим всех, мы выловим всех,
кто когда-либо пробовал слег, и их мы тоже изолируем. Кто бы они ни были.
Потом я потребую, чтобы изолировали меня, потому что я знаю, что такое
слег. Потому что я понял, что это была за мысль, потому что я социально
опасен, так же как и они все. И это будет только начало. Начало всех
начал, и впереди останется самое важное: СДЕЛАТЬ ТАК, ЧТОБЫ ЛЮДИ НИКОГДА,
НИКОГДА, НИКОГДА НЕ ЗАХОТЕЛИ УЗНАТЬ, ЧТО ТАКОЕ СЛЕГ. Наверное, это будет
дико. Наверное, многие и многие скажут, что это слишком дико, слишком
жестоко, слишком глупо, но нам же придется это сделать, если мы только
хотим, чтобы человечество не остановилось...
Врач, старый седой человек, положил белый саквояж, нагнулся над
Бубой, осмотрел его и сказал равнодушно:
- Безнадежен.
- Вызовите полицию, - сказал я.
Он медленно спрятал в саквояж инструменты.
- В этом нет никакой необходимости, - сказал он. - Здесь нет состава
преступления. Это нейростимулятор...
- Да, я знаю.
- Ну вот. Второй случай за ночь. Они совсем не знают меры.
- Давно это началось?
- Нет, не очень... Несколько месяцев.
- Так какого же черта вы молчите?
- Молчим? Не понимаю. Это у меня шестой вызов за ночь, молодой
человек. Второй случай нервного истощения и четыре случая белой горячки.
Вы его родственник?
- Нет.
- Ну ничего. Я пришлю людей. - Он постоял немного, глядя на Пека. -
Вступайте в хоровые кружки, - сказал он. - Записывайтесь в лигу
раскаявшихся шлюх...
Он бормотал еще что-то, уходя, - старый, равнодушный, сгорбленный
человек. Я накрыл Пека простыней, опустил штору и вышел в гостиную. Пьяные
гнусно храпели, распространяя запах перегара, и я взял их обоих за ноги,
выволок во двор и бросил в лужу возле фонтана. Снова наступал рассвет,
звезды гасли на бледнеющем небе. Я сел в такси и набрал на пульте индекс
Старого Метро.
Здесь было людно. В регистратуре к барьеру было не пробиться, хотя
мне показалось, что бланки заполняли всего два или три человека, а
остальные только смотрели, жадно вытягивая шеи. Ни круглоголового, ни Эля
за барьером не оказалось, и никто не знал, как их найти. Внизу, в
переходах и тоннелях, толкались и кричали пьяные полусумасшедшие мужчины и
истеричные женщины. То глухо, то резко и отчетливо гремели выстрелы,
дрожал от взрывов бетон под ногами, воняло гарью, порохом, потом,
бензином, духами и водкой. Рукоплещущие, визжащие девки теснились вокруг
капающего кровью детины с бледным торжествующем лицом, где-то жутко рычали
дикие звери. В залах публика бесновалась у огромных экранов, а на экранах
кто-то с завязанными глазами веером палил из автомата, прижав приклад к
животу, кто-то сидел по грудь в черной тяжелой жидкости, весь синий, и
курил толстую трещащую сигару, кто-то с перекошенным от напряжения лицом
висел, словно окаменев, в паутине туго натянутых нитей...
Потом я узнал, где Эль. Возле грязного помещения, заваленного мешками
с песком, я увидел круглоголового. Он неподвижно стоял в дверях, лицо его
было закопчено, от него несло пороховой гарью, и зрачки были во весь глаз.
Через каждые пять секунд он нагибался и чистил колени, и он не слушал
меня, и пришлось сильно встряхнуть его, чтобы он меня заметил.
- Нету Эля! - гаркнул он. - Нету его, понимаешь? Один дым, понял?
Двадцать киловольт, сто ампер, понимаешь? Не допрыгнул!
Он сильно оттолкнул меня, повернулся и устремился в грязное
помещение, прыгая через мешки с песком. Расталкивая любопытных, он
продрался к низенькой железной двери.
- А ну, пусти! - визжал он. - А ну, я опять! Бог троицу любит...
Дверь гулко захлопнулась за ним, и люди шарахнулись прочь, спотыкаясь
и падая. Я не стал ждать, пока он выйдет. Или не выйдет. Он мне больше не
был нужен. Оставался только Римайер. Оставалась еще и Вузи, но на нее я не
надеялся. Значит, только Римайер. Я не буду его будить, я подожду под
дверью.
Уже взошло солнце, и загаженные улицы были пусты. Из каких-то
подземных стоянок выползали и принимались за работу дворники-автоматы. Они
знали только работу, у них не было потенций, которые стоило развивать, но
зато у них не было и первобытных рефлексов. Возле "Олимпика" мне пришлось
остановиться и пропустить длинную колонну красных и зеленых людей,
закованных в дымящуюся чешую, которые, трудно волоча ноги, проплелись из
одной улицы в другую, оставив за собой запах пота и краски. Я стоял и
ждал, пока они пройдут, а солнце уже озаряло громаду отеля и весело
блестело на металлическом лице Владимира Сергеевича Юрковского,
смотревшего, как и при жизни, поверх всех голов. Потом они прошли, и я
вошел в отель. Портье дремал за своим барьером. Проснувшись, он
профессионально улыбнулся и спросил свежим голосом:
- Прикажете номер?
- Нет, - сказал я. - Я иду к господину Римайеру.
- К Римайеру? Но простите... Девятьсот второй номер?
Я остановился.
- Да, кажется. В чем дело?
- Прошу прощения, но господина Римайера нет дома.
- Как нет?
- Он уехал.
- Не может быть, он же болен... Вы не ошибаетесь? Девятьсот второй
номер.
- Совершенно верно, девятьсот второй номер. Римайер. Наш постоянный
клиент. Полтора часа назад он уехал. Точнее, улетел. Друзья помогли ему
спуститься и сесть в вертолет.
- Какие друзья? - спросил я безнадежно.
- Я сказал - друзья? Прошу прощения, возможно, это знакомые. Их было
трое, и двоих я действительно не знаю. Просто молодые люди спортивного
типа. Но мистера Пеблбриджа я знаю, он наш постоялец, но он уже выписался.
- Пеблбридж?
- Совершенно верно. Последнее время он довольно часто встречался с
господином Римайером, из чего я и заключил, что они хорошо знакомы. Он
снимал у нас восемьсот семнадцатый номер... Такой представительный
мужчина, в годах, рыжеватый...
- Оскар...
- Совершенно верно, мистер Оскар Пеблбридж.
- Понятно, - произнес я, стараясь держать себя в руках. - Так вы
говорите, они помогли ему?
- Да. Ведь он сильно болел, к нему даже врача вызывали вчера. Он был
еще очень слаб, и молодые люди поддерживали его под локти и почти несли.
- А сиделка? У него была сиделка.
- Была. Но она ушла сразу же после них. Они ее отпустили.
- Как вас зовут? - спросил я.
- Вайл, к вашим услугам.
- Слушайте, Вайл, - сказал я. - А вам не показалось, что господина
Римайера увезли насильно?
Я не спускал с него глаз. Он растерянно заморгал.
- Н-нет, - проговорил он. - Впрочем, сейчас, когда вы это сказали...
- Хорошо, - сказал я. - Дайте мне ключ от его номера, и пойдемте со
мной.
Портье, как правило, весьма дошлый народ. Во всяком случае, на
определенные вещи нюх у них просто замечательный. Было совершенно ясно,
что он догадался, кто я. И может быть, даже - откуда я. Он подозвал
швейцара, что-то шепнул ему, и мы поднялись в лифте на девятый этаж.
- Какой валютой он расплачивался? - спросил я.
- Кто? Пеблбридж?
- Да.
- Кажется... Ах да, марками. Немецкими марками.
- А когда он к вам приехал?
- Минуточку... Сейчас я вспомню... Шестнадцать марок... Совершенно
точно, четыре дня назад.
