навстречу и произнес, стараясь придать голосу насмешливо-почтительные
интонации:
- Опаздываете, сударыня, уже третий час.
Она нисколько не испугалась.
- Да что вы говорите? - воскликнула она. - Неужели мои часы отстают?
Это была та самая женщина, которая повздорила с шофером фургона, но
она, конечно, не узнала меня. Женщины с такой брезгливой нижней губой
никогда не помнят случайных встречных. Я взял ее под руку, и мы поднялись
по широким каменным ступенькам. Дверь оказалась тяжелой, как крышка
реакторного колодца. В вестибюле никого не было. Женщина, не оглядываясь,
сбросила мне на руки накидку и пошла вперед, а я задержался на секунду,
оглядывая себя в огромном зеркале. Молодец, мастер Гаоэй, но держаться мне
все-таки рекомендуется в тени. Мы вошли в зал.
Нет, это было что угодно, но только не метро. Зал был большой и
невероятно старомодный. Стены были обшиты черным деревом, на высоте пяти
метров проходила галерея с балюстрадой. С расписного потолка грустно
улыбались одними губами розовые белокурые ангелы. Почти всю площадь зала
занимали ряды мягких кресел, обитых тисненой кожей и очень массивных на
вид. В креслах, небрежно развалясь, располагались роскошно одетые люди,
большей частью пожилые мужчины. Они смотрели в глубину зала, где на фоне
черного глубокого бархата сияла ярко подсвеченная картина.
На нас никто не оглянулся. Дама проплыла в передние ряды, а я присел
в кресло поближе к двери. Теперь я был почти совершенно уверен, что пришел
сюда зря. В зале молчали и покашливали, от толстых сигар тянулись
синеватые струйки дыма, многочисленные лысины покойно сияли под
электрической люстрой. Я обратился к картине. Я неважный знаток живописи,
но, по-моему, это был Рафаэль, и если не подлинный, то весьма совершенная
копия.
Грянул густой медный удар, и в ту же секунду рядом с картиной возник
высокий худой человек в черной маске, весь от шеи до ногтей облитый черным
трико. За ним, прихрамывая, следовал горбатенький карлик в красном
балахоне. В коротких вытянутых лапках карлик держал огромный, тускло
отсвечивающий меч самого зловещего вида. Он замер справа от картины, а
замаскированный человек выступил вперед и глухо заговорил:
- В соответствии с законами и установлениями благородного сообщества
меценатов и во имя искусства святого и неповторимого, властью, данной мне
вами, я рассмотрел историю и достоинства этой картины, и теперь...
- Прошу остановиться! - раздался позади меня резкий голос.
Все обернулись. Я тоже обернулся и увидел, что на меня в упор глядят
трое молодых, видимо, очень сильных людей в изысканно старомодных
костюмах. У одного в правой глазнице блестел монокль. Несколько секунд мы
разглядывали друг друга, затем человек с моноклем, дернув щекой, уронил
монокль. Я сейчас же встал. Они разом двинулись на меня, ступая мягко и
неслышно, как кошки. Я попробовал кресло - оно было слишком массивное. Они
кинулись. Я встретил их как мог, и сначала все шло хорошо, но очень быстро
я понял, что у них кастеты, и еле успел увернуться. Я прижался спиной к
стене и смотрел на них, а они, тяжело дыша, смотрели на меня. Их еще
оставалось двое. В зале покашливали. С галереи по деревянной лестнице
поспешно спускались еще четверо, ступеньки скрипели и визжали на весь зал.
Плохо дело, подумал я и бросился на прорыв.
Это была тяжелая работа, совсем как в Маниле, но там нас было двое.
Уж лучше бы они стреляли, тогда бы я отобрал у кого-нибудь пистолет. Но
они все шестеро встретили меня кастетами и резиновыми дубинками. Счастье
еще, что было очень тесно. Левая рука у меня вышла из строя, когда четверо
вдруг отскочили, а пятый окатил меня из плоского баллона какой-то холодной
мерзостью. И сейчас же в зале погас свет.
Эти штучки были мне знакомы: теперь они меня видели, а я их - нет. И
мне бы, наверное, пришел конец, но тут какой-то дурак распахнул дверь и
жирным басом провозгласил: "Прошу прощения, я ужасно опоздал и так
сожалею..." Я ринулся на свет по падающим телам, смел с ног опоздавшего,
пролетел через вестибюль, вышиб парадную дверь и, придерживая левую руку
правой, пустился бежать по песчаной дорожке. Никто меня не преследовал, но
я пробежал две улицы, прежде чем догадался остановиться.
Я повалился на газон и долго лежал в жесткой траве, хватая ртом
теплый парной воздух. Сразу собрались любопытные. Они стояли полукругом и
глазели с жадностью, даже не переговаривались. "Пошли вон..." - сказал я,
наконец, поднимаясь. Они поспешно разошлись. Я постоял, соображая, где
нахожусь, а затем побрел домой. На сегодня с меня было достаточно. Я так
ничего и не понял, но с меня было вполне достаточно. Кто бы они ни были,
эти члены благородного сообщества меценатов, - тайные поклонники
искусства, или недобитые аристократы-заговорщики, или еще кто-нибудь, -
дрались они больно и беспощадно, и самым большим дураком у них в зале был
все-таки, по-видимому, я.
Я миновал площадь, где опять размеренно вспыхивали цветные плафоны и
сотни истерических глоток орали: "Дрожка! Дрож-ка!" И этого с меня хватит.
Приятные сны, конечно, всегда лучше неприятной действительности, но
живем-то мы не во сне... В заведении, куда меня проводила Вузи, я выпил
бутылку ледяной минеральной воды, поглазел, отдыхая, на наряд полиции,
мирно расположившейся у стойки, потом вышел и свернул на свою Пригородную.
За левым ухом у меня наливалась гуля величиной с теннисный мяч. Меня
покачивало, и я шел медленно, держась поближе к изгороди. Потом я услыхал
за спиной стук каблуков и голоса.
- ...Твое место было в музее, а не в кабаке!
- Ничего подобного... Я не пьян. Как в-вы не понимаете, всего одна
бутылка м-мозеля...
- Гадость какая! Напился, подцепил девку...
- При чем здесь девка? Это одна н-натурщица...
- Подрался из-за девки, заставил нас драться из-за девки...
- К-какого черта вы верите им и не верите мне?
- Да потому, что ты пьян! Ты подонок, такой же, как они, даже хуже...
- Ничего! Того мер-рзавца с браслетом я оч-чень хорошо запомнил... Не
держите меня! Я сам пойду!...
- Ничего ты, братец, не запомнил. Очки с тебя сбили моментально, а
без очков ты не человек, а слепая кишка... Не брыкайся, а то в фонтан!
- Я тебя предупреждаю, еще одна такая выходка, и мы тебя выгоним.
Пьяный культуртрегер - какая гадость!
- Да не читай ты ему морали, дай человеку проспаться...
- Р-ребята! Вот он м-мерзавец!..
Улица была пуста, и мерзавцем, очевидно, был я. Я уже мог сгибать и
разгибать левую руку, но мне было еще очень больно, и я остановился, чтобы
пропустить их. Их было трое. Это были молодые парни в одинаковых
каскетках, сдвинутых на глаза. Один, плотный и приземистый, явно веселясь,
очень крепко держал под руку другого, мордастого, с разболтанными
движениями и неожиданными порывами. Третий, худой и длинный, с узким
темным лицом, шел поодаль, держа руки за спиной. Поравнявшись со мной,
разболтанный верзила решительно затормозил. Приземистый парень попытался
сдвинуть его с места, но тщетно. Длинный прошел несколько шагов и тоже
остановился, нетерпеливо глядя через плечо.
- Попался с-скотина! - заорал пьяный, порываясь схватить меня за
грудь свободной рукой.
Я отступил к забору и сказал, обращаясь к приземистому:
- Я вас не трогал.
- Перестань безобразничать! - резко сказал длинный издали.
- Я тебя а-атлично запомнил! - орал пьяный. - От меня не уйдешь! Я с
тобой посчитаюсь!
Он рывками надвигался на меня, волоча за собой приземистого, который
вцепился в него, как полицейский бульдог.
- Да это не тот! - уговаривал приземистый, которому было очень
весело. - Тот же на дрожку пошел, а этот трезвый...
- М-меня не обманешь...
- Предупреждаю в последний раз, мы тебя выгоним!
- Испугался, мер-рзавец! Браслет снял!
- Ты же его не видишь! Ты же без очков, балда!..
- Я все а-атлично вижу!.. А если даже и не тот...
- Прекрати, наконец!..
Длинный все-таки подошел и вцепился в пьяного с другой стороны.
- Да проходите вы! - сказал он мне раздраженно. - Что вы, в самом
деле, тут остановились? Пьяного не видели?
- Не-ет, от меня не уйдешь!
Я пошел своей дорогой. До дома было уже недалеко. Компания шумно
тащилась следом.
- Если угодно, я его насквозь в-вижу! Царь пр-рироды... Напился до
рвоты, н-набил кому-нибудь мор-рду, сам получил как следует, и н-ничего
ему больше не надо... Пу-пустите, я ему навешаю по чавке...
- До чего ты докатился, ведем тебя, как гангстера...
- А ты меня не в-веди!.. Я их ненавижу!.. Дрожки... Водки... Бабы...
Студень безмозглый...
- Да, конечно, успокойся... Только не падай.
- Довольно ур-п... Упреков!.. Вы мне надоели вашим фарисейством...
Пу-ри-тант... танством... Нужно рвать! Стрелять! Всех стереть с лица
земли!
- Ох, и нализался! А я было решил, что он совсем протрезвел...
- Я тр-резв! Я все помню. Двадцать восьмого... Что, не так?
- Заткнись, балда!
- Ч-ш-ш-ш-ш! Вер-рна! Враг начеку... Ребята, тут был где-то шпик... Я
же с ним разговаривал... Браслет, сволочь, с-снял... Но я этого стукача
еще до двадцать восьмого...
- Да замолчи ты!
- Ч-ш-ш-ш-ш! Все! И ни слова больше... И не беспокойтесь, минометы за
мной...
- Я его сейчас убью, этого подонка.
- Па вр-врагам ци... цивилизации... Полторы тысячи литров слезогонки
- лично... Шесть секторов... Э-эк!
Я был уже у ворот своего дома. Когда я оглянулся, пьяный лежал лицом
вниз, приземистый сидел над ним на корточках, а длинный стоял поодаль и
потирал левой рукой ребро ладони правой.
- Ну зачем ты это сделал? - сказал приземистый. - Ты же его
искалечил.
- Хватит болтовни, - сказал длинный яростно. - Никак не отучимся
болтать. Никак не отучимся пить водку. Хватит.
Будем как дети, доктор Опир, подумал я, по возможности бесшумно
проскальзывая во двор. Я придержал створки ворот, чтобы они не щелкнули,
закрываясь.
- А где этот? - спросил длинный, понижая голос.
- Кто?
- Этот тип, который шел впереди...
- Свернул куда-то...
- Куда, ты не заметил?
- Слушай, мне было не до него.
- Жаль... Ну ладно, бери его и пошли.
Отступив в тень яблонь, я смотрел, как они проволокли пьяного мимо
ворот. Пьяный страшно хрипел.
В доме было тихо. Я прошел к себе, разделся и принял горячий душ.
Гавайка и шорты попахивали слезогонкой и были покрыты жирными пятнами
светящейся жидкости. Я бросил их в утилизатор. Затем я осмотрелся перед
зеркалом и еще раз подивился, как легко отделался: желвак за ухом,
порядочный синяк на левом плече и несколько ссадин на ребрах. Да
ободранные кулаки.
На ночном столике я обнаружил извещение, в котором мне почтительно
предлагалось внести деньги за квартиру за первые тридцать суток. Сумма
оказалась изрядной, но вполне терпимой. Я отсчитал несколько кредиток и
сунул их в предусмотрительно оставленный конверт, а затем лег на кровать,
закинув здоровую руку за голову. Простыни были прохладные, хрустящие, в
открытое окно вливался солоноватый морской воздух. Над ухом уютно сопел
фонор. Я собирался немного подумать перед сном, но был слишком измотан и
быстро задремал.
Что-то разбудило меня, и я открыл глаза и насторожился,
прислушиваясь. Где-то недалеко не то плакали, не то пели тонким детским
голосом. Я осторожно поднялся и высунулся из окна. Тонкий прерывающийся
голос бормотал: "...В гробах мало побыв, выходят и живут, как живые среди
живых..." Послышалось всхлипывание. Издалека, словно комариный звон,
