ворить потише.
На счастье, мне сразу попалась хорошая цитата. Я подошла к тумбочке,
вынула свой дневник и записала туда эту цитату: "Если я только для себя,
то зачем я?" Неплохая, по-моему, цитата, помогающая понять смысл жизни.
Тут я заметила, что Нинка на меня смотрит. Стоит, дурочка, в своей
вельветовой юбке, а кофточка на одном плече. Смотрит на мой дневник. Не-
давно она сожгла свой дневник. Перед этим приключилась история. Она ос-
тавила дневник на тумбочке, и девчата стали его читать. Дневник Нины, в
общем, был интересным, но у него был крупный недостаток: там были только
мелкие личные переживания. Девчата все растрогались и поражались, какая
наша Нинка умница и какой у нее красивый слог. Особенно им понравились
Нинины стихи:
Восемнадцать! Чего не бывает
В эти годы с девичьей душой,
Все нутро по любви изнывает,
Да и взгляд мой играет мечтой.
Я сказала, что хотя стихи хороши по рифме, все же они узколичные и не
отражают настроений нашего поколения. Девочки стали спорить со мной.
Спорили мы очень шумно и вдруг заметили, что в дверях стоит Нина.
Нина, как только мы к ней повернулись, сразу разревелась и побежала
через всю комнату к столу, выхватила дневник из рук И. Р. и побежала,
прижав его к груди, назад к двери. Она бежала и громко ревела.
Она сожгла свой дневник в топке "титана". Я заглянула в кубовую и
увидела, что она сидит прямо на полу перед топкой и смотрит, как коро-
бятся в огне картонные корки дневника, а промокашка на голубой шелковой
ленточке свисала из топки.
Сима сварила для Нины варенье из брусники, поила ее чаем, а мы все в
ту ночь не спали и потихоньку смотрели с кроватей, как Нина и Сима при
свете ночника пьют чай и шепчутся, прижавшись друг к другу.
Скоро все это забылось и все стало как и раньше: над Ниной подшучива-
ли, над ее юбкой тоже, - а вот сейчас, поймав ее взгляд, я вспомнила,
как она бежала и какая она была прекрасная. Я пригласила ее сесть рядом,
и прочла ей эту прекрасную цитату Алексея Максимовича Горького, и пока-
зала ей другие цитаты, и дала ей немного почитать свой дневник. Я бы не
стала реветь, если бы мой дневник прочли все, потому что я не стыжусь
своего дневника; это типичный дневник молодой девушки наших дней, а не
какой-нибудь узколичный дневник.
- Хороший у тебя дневник, - вздохнула Нина и обняла меня за плечи.
Она положила свою руку мне на плечи неуверенно, наверное, думала, что я
отодвинусь, но я знала, как хочется ей со мной подружиться, и почему- то
сегодня мне захотелось ей сделать что-нибудь приятное, и я тоже обняла
ее за ее худенькие плечи.
Мы сидели, обнявшись, на моей койке, и Нина тихонько рассказывала мне
про Ленинград, откуда она приехала и где прожила все свои восемнадцать
лет, про Васильевский остров, про Мраморный зал, куда она ходила танце-
вать, и как после танцев зазевавшиеся мальчики густой толпой стоят возле
дворца и разглядывают выходящих девочек и в темноте белеют их нейлоновые
рубашки, и, как ни странно, вот таким образом к ней подошел он, и они
пять раз встречались, ели мороженое в "Лягушатнике" на Невском и даже
один раз пили коктейль "Привет", после чего два часа целовались в парад-
ном, а потом он куда-то исчез; его товарищи сказали, что его за что-то
выгнали из университета и он уехал на Дальний Восток, работает коллекто-
ром в геологическай партии, и она уехала сюда, а почему именно сюда? -
может быть, он бродит по Сахалину или в Приморье?
- Гора с горой не сходится, - сказала я ей, - а человек с чело...
- Можно к вам, девчата? - послышался резкий голос, и в камнату к нам
вошел Марусин Степа, старший сержант.
Мы засмотрелись на него. Он шел по проходу между койками, подтянутый
как всегда, туго перетянутый ремнем, и, как всегда, шутил:
- Встать! Поверка личного состава!
- Как успехи на фронте боевой и политической подготовки?
- Претензии? Личные просьбы?
Как всегда, он изображал генерала.
Маруся из своего угла молча смотрела на него. Глаза ее, как всегда,
заблестели, и губы, как всегда, складывались в улыбку.
- Ефрейтор Рукавишникова, - сказал ей Степа, - подготовиться к выпол-
нению особого задания. Форма одежы - зимняя парадная. Поняли? Повторите!
Но Маруся ничего не сказала и ушла за ширму переодеваться.
Пока она возилась за ширмой, Степа разгуливал по комнате, блестели,
как ножки рояля, его сапоги и ременная бляха. На нем сегодня какая-то
новая форма: короткая теплая куртка с откинутым назад капюшоном из сине-
го искусственного меха.
- Какой ты, Степа, сегодня красивый, - сказала И. Р.
- Новая форма для нашего рода войск, - сказал Степа и оправил складки
под ремнем. - Между прочим, девчата, завтра на материк лечу.
- Больно ты здоров врать стал, - сказала Сима.
Она презирала таких, как Степа, невысоких стройненьких крепышей.
- Точно, девчата, лечу. Из Фосфатки до Хабаровска на "ИЛ-четырнад-
цать", а оттуда на реактивном до столицы, а там уж...
- Что ты говоришь? - тихо сказала Маруся, выходя из-за ширмы.
Она уже успела надеть выходное платье и все свои стекляшки. Это была
ее слабость - разные стекляшечки, огромные клипсы, бусы, броши.
- Так точно, лечу, - вдруг очень тихо сказал Степа и осмотрел всю
комнату. - Мамаша у меня померла. Скончалась, в общем. Третьего дня те-
леграмма была. Вот, отпускает командование. Литер выписали, суточые. Все
как положено.
Маруся села на стул.
- Что ты говоришь? - опять сказала она. - Будет тебе...
Степа достал портсигар.
- Разрешите курить? - щелкнул портсигаром и посмотрел на часы. - Че-
рез два дня буду на месте. Вчера родичам телеграмму дал, чтоб без меня
не хоронили. Ничего, подождать могут. А, девчата? Даже если нелетная по-
года будет, все равно. Как считаете, девчата? Время-то зимнее, можно и
подождать с этим делом, а?
Маруся вскочила, схватила свою шубу и потащила сержанта за рукав.
- Пойдем! Пойдем, Степа! Пойдем!
Она первая вышла из комнаты, а Степа, задержавшись в дверях, взял под
козырек:
- Счастливо оставаться, девчата! Значит, передам от вас привет столи-
це.
Мы все молчали. Дежурная И. Р. накрывала к столу, было время ужина.
На кровати у нее, заваленная горой подушек, стояла кастрюля. И. Р. сняла
подушки и поставила кастрюлю на стол.
- Ничего, успеет, - сказала Сима, - время-то действительно зимнее,
могут и подождать.
- Конечно, могут, - сказала И. Р., - летом - другое дело, а зимой мо-
гут.
- Как вы можете так говорить? - чуть не закричала Нинка. - Как вы все
так можете говорить?
Я молчала. Меня поразил Степа, поразила на этот раз его привычная
подтянутость и весь его вид - "на изготовку", его пронзительный, немного
даже визгливый голос, и весь его блеск, и стук подкованных каблуков, и
портсигар, и часы, и новая форма, и потом вдруг тихие его слова, а Мару-
сины стекляшки показались мне сейчас не смешными, а странными, когда она
стояла перед своим женихом, а желтый лучик от броши уходил вверх, к по-
толку.
- Масло кончилось, - сказала И. Р., - надо, девки, сходить за маслом.
- Сходишь, Розочка? - ласково спросила Сима.
- Ага, - сказала Роза и встала.
- Розка вчера бегала за подушечками, - пробасила И. Р.
- Ну, я схожу, - сказала Сима.
- Давайте я быстро сбегаю, - предложила Нина.
Я оделась быстрее всех и вышла. В конце коридора танцевали друг с
другом два подвыпивших бетонщика. Дверь в одну комнату была открыта, из
нее валили клубы табачного дыма, слышалась музыка и громкие голоса пар-
ней. Они отмечали получку.
- Людмила, королева! - закричал один бетонщик. - Иди сюда!
- Эй, культурная комиссия! Даешь культуру! - крикнул второй.
Я распахнула дверь на крыльцо и выскочила на обжигающий мороз, дверь
за мной захлопнулась, и сразу наступила тишина. Это был как будто совсем
другой мир после духоты и шума нашего общежития. Луна стояла высоко над
сопками в огромном черном небе. Над низкими крышами поселка белели под
луной квадратные колонны клуба. Где-то скрипели по наезженному снегу ти-
хие шаги.
Я пошла по тропинке и вдруг услышала плач. Спиной ко мне на заснежен-
ном бревне сидели Степа и Маруся. Они сидели не рядом, а на расстоянии,
две совсем маленькие фигурки под луной, а от них чуть покачивались длин-
ные тени. Маруся всхлипывала, плечи Степы тряслись. Мне нужно было прой-
ти мимо них, другого пути к магазину не было.
- Не плачь, - сказал Степа сквозь слезы. - Ну че ты плачешь? Я ей пи-
сал о тебе, она о тебе знала.
- И ты не плачь. Не плачь, Степушка, - причитала Маруся, - успеешь
доехать. Время зимнее, не убивайся.
А я не помню своей мамы, вернее, почти не помню. Помню только, как
она отшлепала меня за что-то. Не больно было, но обидно. Когда два года
назад умерла наша тетя, я очень сильно горевала и плакала. Тетю я помню
отлично, тетя для нас с сестрой была как мама. А где сейчас наш отец?
Где он бродит, как работает? Кто- то его видел в Казахстане. Как его ра-
зыскать? Его необходимо разыскать, думала я, мало ли что - авария или
болезнь.
Я шла быстро - я знала кратчайшую дорогу через всю путаницу переул-
ков, улиц и тупиков - и вскоре вышла на площадь.
Огромная белая горбатая площадь лежала передо мной. Когда-нибудь, и
может быть скоро, эта площадь станет ровной и ветер будет завивать снег
на ее асфальте, красивые высокие дома окружат ее, а в центре будет сто-
ять большой гранитный памятник Ильичу, летом здесь будут проходить моло-
дежные гулянья, а пока что эта площадь не имеет названия, она горбата,
как край земли, и пустынна.
Только где-то далеко маячили фигурки людей, а на другой стороне све-
тились окна продуктового магазина и закусочной.
Я почти бежала по тракторной колее, мне хотелось скорее пересечь пло-
щадь. В центре, где из снега торчало несколько саженцев и фигура пионе-
ра-горниста из серого цемента, я остановилась и посмотрела на гряду со-
пок. Отсюда можно видеть Муравьевскую падь и огоньки машин, спускающихся
по шоссе к нашему поселку.
На этот раз по шоссе вниз двигалась целая вереница огней, какой-то,
видимо, дальний, караван шел к нашему поселку. Я люблю смотреть, как от-
туда, из мерцающей темноты гор, спускаются к нам огоньки машин. А в не-
погоду, в метель, когда сопки сливаются с небом, они появляются оттуда,
как самолеты.
На краю площади из снега торчат почернелые столбы. Говорят, что рань-
ше эти столбы подпирали сторожевую вышку. Говорят, что когда-то давно,
еще во времена Сталина, на месте нашего поселка был лагерь заключенных.
Просто трудно себе представить, что здесь, где мы сейчас работаем, тан-
цуем, ходим в кино, смеемся друг над другом и ревем, когда-то был лагерь
заключенных. Я стараюсь не думать о тех временах, уж очень это непонят-
ные для меня времена.
В магазине было много народу: день получки. Все брали помногу и самое
лучшее. Я заняла очередь за маслом и пошла в кондитерский отдел посмот-
реть, чего бы купить девочкам к чаю, все-таки сегодня получка. И никаких
складчин. Это я их сегодня угощаю на свои деньги. Пусть удивятся.
- Разрешите? - тронула меня какая-то пожилая, лет тридцати пяти, жен-
щина. - Можно посмотреть? Сколько это стоит? Я плохо вижу. А это? А это?
Она совалась то туда, то сюда, водила носом прямо по стеклу витрины.
Какая-то странная женщина: в платке, а сверху на платке городская шляп-
ка, старенькая, но фасонистая. Она так вокруг меня мельтешила, что я
прямо выбрать ничего не могла.
- Хочешь компоту? Ты любишь компот? - спросила она, нагнувшись, и я
увидела, что она держит за руку маленького закутанного то ли мальчика,
то ли девочку, только нос торчит да красные щеки.
- Ага, - сказал ребенок.
- Дайте нам компоту триста грамм, - обратилась женщина к продавщице.
Продавщица стала взвешивать компот, пересыпала в совке урюк, сушеные
