Василий АКСЕНОВ
АПЕЛЬСИНЫ ИЗ МАРОККО
Повесть
Глава 1
ВИКТОР КОЛТЫГА
В общем, лично мне надоело... Артель "Напрасный труд". Мы пробурили
этот живописный распадок в двух местах и сейчас бурили в третьем. Гиблое
дело - нет здесь ее. Я это чувствую нюхом - как никак уже пять лет шата-
юсь в партиях, на Сахалине был возле Охи, и по Паронаю, и в устье Амура,
и на Камчатке... Насмотрелся я на эти рельефы!
Ничего я не имею против этого распадка, здесь даже красиво; можно
горно-лыжную базу построить, на западном склоне отличная трасса для сла-
лома, воздух здесь хороший, а может, и грязи какие-нибудь есть для боль-
ных, вполне возможно. Целебный источник? Допускаю, стройте, пожалуйста,
санаторий; боже ты мой, может, здесь и золото есть, может быть, этот
чудный, живописный, лучший в мире распадок - настоящее золотое дно, мо-
жет, золота здесь хватит на все сортиры в коммунистическом обществе, но
нефти здесь нет.
Понятно, я молчал и ничего не говорил Кичекьяну. И все ребята молча-
ли. Кичекьян у нас человек новый, это его первая разведка. В этом году
он окончил Ленинградский горный и приехал к нам сюда начальником партии.
Сейчас он сильно психовал, и поэтому мы молчали. А хотелось сказать:
"Знаешь что, Арапет-джан (или как там у них говорят), надо собирать все
хозяйство и сматываться отсюда. Знаешь, джан (вот именно, джан), наука
наукой, а практика практикой". Но мы молчали, работали, консервы ели -
наше дело маленькое.
В четыре часа наступила ночь, и верхушки сопок заблестели под луной,
словно серебряные. Над кухней уже давно вился дымок, а по дну распадка
шли наши сменщики, сигналили папиросками.
- Пошли обедать, товарищ начальник, - сказал я Кичекьяну.
Но он только помотал головой. Он сидел на ящике и кушал хлеб с мас-
лом, вернее не кушал, а, как говорится подкреплял силы. Масло на морозе
стало твердым, как мыло. Кичекьян отрезал толстые куски, клал их на хлеб
и в таком виде наворачивал. По его худому и заросшему лицу ходили желва-
ки. Он был маленький и тощий, он даже в ватнике и в ватных штанах казал-
ся, как бы это сказать... изящным. Временами он откладывал хлеб и масло,
дышал на руки, а потом снова принимался за свое дело. Потом он встал и
заорал:
- Луна, плыви в ночном просторе, лучи купая в море...
Конечно ему было нелегко здесь, как человеку южному.
Я тоже был человек южный, из Краснодара, но за восемь лет (три года
армии и пять лет на гражданке) я тут порядком акклиматизировался. Воз-
можно, летом я поеду в отпуск и проведу его у матери в Краснодаре. Из-
вестно каждому, что в Краснодаре самые красивые девчата в Союзе. Причем
это не реклама, а если бы еще наших девчат приодеть получше, то все:
пришлось бы пустить в Краснодар еше несколько железных дорог, шоссе и
построить международный аэропорт. Я часто думаю о Краснодаре и о красно-
дарских девчатах, и мысли эти появляются в самые желтые дни. В пятьдесят
девятом на Устье-Майе, когда замело перевал и мы три дня лежали в палат-
ке и на зубариках играли, я представлял себе, как я, отпускник, ранним
летним утром гуляю себе по краснодарскому колхозному рынку, и грошей у
меня полно, и есть не хочется, а впереди еще вечер, когда я пойду на
танцплощадку, где тоненькие и рослые девчата уставятся на меня - какой я
стильный, и видно, что не дурак, и самостоятельный, - в общем, па-
рень-гвоздь.
Сейчас, спускаясь к лагерю на дно распадка, я тоже думаю о Краснода-
ре, о женщинах, о горячих пляжах, об эстрадных концертах под открытым
небом, о джазе Олега Лундстрема... Мне приятно думать, что все это есть,
что на земном шаре имеется и еще кое-что кроме этого потрясающего, вол-
шебного, вонючего распадка.
На кухне мы здорово наелись и сразу осоловели, захотели спать. Леня
Базаревич, по своему обыкновению, отправился купаться, а мы влезли в па-
латку и, значит, водрузили свои тела на закрепленные за каждым койки.
Когда наша смена одновременно стаскивает валенки, тут хоть святых вы-
носи. Свежему человеку впору надеть кислородную маску, но мы ничего,
смирились, потому что стали вроде бы как братья.
Юра, Миша и Володя как бухнулись на свои плацкарты, так сразу и загу-
дели, запели, засопели. Это они только настраивались. Потом началось!
Когда они храпят, кажется, что работают три перфоратора. Причем комедия:
как один перестанет храпеть, так и второй прекращает и третий - стоп! А
по новой начинают тоже одновременно. Если бы я жил в капиталистической
стране, я бы этих трех молодых людей зверски эксплуатировал: показывал
бы их в цирке и заработал бы кучу фунтов стерлингов или лир.
Мне тоже хотелось спать, но надо было сделать еще одно дельце. Я за-
жег карманный фонарик и под его тусклый свет стал писать письмо одной
краснодарской девчонке, которая в этот момент, можешь себе представить,
находилась в каких-нибудь семидесяти четырех километрах от меня. Девчон-
ку эту звали обыкновенно - Люся Кравченко. Познакомился я с ней прошлой
весной, когда "Кильдин" привез сезонниц на рыбокомбинат. Обычно к приез-
ду сезонниц все ребятишки в радиусе двухсот километров начинают наводить
блеск на свою аммуницию, стригутся под канадскую полечку и торопятся в
порт Петрово на всех видах транспорта, а то и на своих на двоих. Еще бы,
ведь это для нас сенсация - сразу двести или триста новых невест!
В тот раз тоже много парней понаехало в Петрово. Все гуляли по глав-
ной улице в ожидании парохода и делали вид, что попали сюда случайно,
или по делам, или с похмелья. Однако все эти мудрецы оказались на прича-
ле, когда "Кильдин" стал швартоваться, и все смотрели, как невесты схо-
дили по трапу, а потом повалили за ними на главную улицу, а к вечеру все
"случайно" оказались на рыбокомбинате.
Там я и заприметил Люсю Кравченко. Ну, сделал дватри виража, а потом
пошел на сближение. "Откуда, землячка?" - спрашиваю. Это у меня такой
прием. А она вдруг - бац: "Из Краснодара". Каково? Даже врать не приш-
лось. Весь вечер мы с ней гуляли, и мне было грустно смотреть в ее чер-
ные глаза, а ее загорелые руки вызывали в моей памяти пионерский лагерь
на Кубани и песенку "Джон-Грей, силач-повеса". И я думал о том, что мне
уже двадцать шестой год, а у меня ни кола ни двора, и я весь вечер зали-
вал ей про космические полеты и про относительность времени, а потом по-
лез к ней обжиматься. Ну, она мне врезала по шее.
Потом мы ушли в экспедицию, и в экспедиции я о ней не думал, а думал
по обыкновению о краснодарских девчатах, но почему-то все краснодарские
девчата на этот раз были похожи на Люсю. Просто сто тысяч ЛюсьКравченко
смотрели на меня, когда я, стильный, умный и самостоятельный, па-
рень-гвоздь, поднимался на танцплощадку в парке над Кубанью.
Осенью я ее встретил на вечере отдыха в Доме культуры моряков в порту
Талый. Честно, я был удивлен. Оказалось, что она решила остаться на
Дальнем Востоке, потому что здесь, дескать, сильнее ощущается трудовой
пульс страны. Она работала каменщицей и жила в общежитии в поселке Шла-
коблоки. Ну, там, училась заочно в строительном техникуме, ну, там, тан-
цевала в хореографическом кружке - все как полагается. Она была расфуфы-
рена черт знает как, и за ней увивались один морячок по имени Гера, сов-
сем молодой парнишка, года так с сорок второго, и знаменитый "бич" (так
на морских берегах называют тунеядцев) из Петровского порта по кличке
Корень. Я им дал от ворот поворот. Весь вечер я рассказывал ей про Румы-
нию, какой в Трансильвании виноград и какой скачок там сделала текстиль-
ная промышленность, и про писателя Михаила Садовяну. Потом я провожал ее
в автобусе в эти знаменитые Шлакоблоки и смотрел искоса на ее профиль, и
мне было грустно опять, а иногда я злился, когда она тоненько так улыба-
лась. Уж не знаю, из-за че
Возле барака я ее обжал. Ну, для порядка она мне врезала пару раз по
шее. Ладошки у нее стали твердые за это время. Потом оказалось, что мне
негде ночевать, и я всю ночь, как бобик, сидел на бревнах возле ее бара-
ка, а тут еще пошел мокрый снег, и я всем на смех подхватил воспаление
легких. Месяц я провалялся в Фосфатогорске в больнице, а потом ушел вот
в эту знаменитую экспедицию под командованием "гениального ученого" Ай-
рапета Кичекьяна.
Значит, надо было мне сделать еще одно дельце перед тем, как упасть
на койку и тоненько, деликатно засвистеть в две ноздри в противовес этим
трем перфораторам.
Я писал Люсе, что она, конечно, может меня презирать, но должна ува-
жать как человека, а не собаку, и, поскольку у нас уже установились то-
варищеские отношения, пусть все-таки ответит на мои письма и сообщит об
успехах.
Я написал это письмо и задумался. Боже ты мой, мне стало страшно, что
жизнь моя вдруг пойдет под откос! Боже ты мой, а что, если в мире нет
ничего, кроме этого распрекрасного распадка? Боже ты мой, а вдруг все,
что было раньше в моей жизни, мне только снилось, пока я спал двадцать
шесть лет на дне этого распадка, и вот сейчас я проснулся, и ковыряю его
все это время уже третий раз, и ничего не нахожу, и так будет теперь
всегда? Вдруг это какой-нибудь астероид, затерянный в "одной из весьма
отдаленных галактик", и диаметр у него семьдесят три километра, а на
семьдесят четвертом километре вместо поселка Шлакоблоки - пропасть, об-
рыв в черное космическое пространство? Такое было со мной впервые. Я ис-
пугался. Я не знал, что со мной происходит, и не мог написать адреса на
конверте.
Я прильнул к нашему маленькому окошечку, размером со школьную тетрад-
ку, и увидел, что Ленька Базаревич все еще купается в серебристых сне-
гах. Нагишом барахтается под луной, высовывает из снега свои голубые
полные ноги. Ну и парень этот Базаревич, такой чудик! Он каждый день это
проделывает и ходит по морозу без шапки и в одном только тонком китайс-
ком свитере. Он называет себя "моржом" и все время агитирует нас занять-
ся этим милым спортом. Он говорит, что во многих странах есть ассоциации
"моржей", и переписывается с таким же, как и он сам, психом из Чехосло-
вакии. У них с этим чехом вроде бы дружеское соревнование и обмен опы-
том. К примеру, тот пишет: "Дорогой советский друг! Вчера я прыгнул в
прорубь и провел под водой полчаса. Выйдя из воды и как следует обледе-
нев, я лег на снег и провел в нем час. Превратившись таким образом в
снежную бабу, я медленно покатился по берегу реки в сторону Братисла-
вы..." Конечно, получив такое письмо, наш Леня раздевается и бежит ис-
кать прорубь, чтобы дать чеху несколько о
Базаревич встал, потянулся, потер себе снегом уши и стал надевать
штаны. Я написал на конверте адрес: "Поселок Шлакоблоки, Высоковольтная
улица, фибролитовый барак N7, общежитие строителей, Кравченко Л."
Если она не ответит мне и на это письмо, то все - вычеркну тогда ее
из своей личной жизни. Дам ей понять, что на ней свет клином не сошелся,
что есть на свете город Краснодар, откуда я родом и куда я поеду летом в
отпуск, и вовсе она не такой уж стопроцентный кадр, как воображает о се-
бе, есть и у нее свои недостатки.
Вошел Базаревич и, увидев на табуретке конверт, спросил:
- Написал уже?
- Да, - сказал я, поставил точки над "и".
Базаревич сел на койку и начал раздеваться. Он только и делал в сво-
бодное от работы время, что раздевался и одевался.
- Тонус потрясающий, Витька, - сказал он, массируя свои бицепсы. -
Слушай, - сказал он, массируя мышцы брюшного пресса, - какая хоть она,
твоя Люся? Твоя знаменитая Люсь-Кравченко?
- Да как тебе сказать, - ответил я, - ростом мне вот так, метр шесть-
десят, пожалуй...
- Хороший женский рост, - кивнул он.
- Ну, здесь вот так, - показал я, - и здесь все в порядке. В общем
параметры подходящие.
- Ага, - кивнул он.
- Но и не без недостатков принцесса, - с вызовом сказал я. - Задок
мог быть... ну...
