голова? Или, быть может, вы путешествуете в собственной карете да со ще-
голеватым лакеем?
- Признаюсь, ни то, ни другое, - отвечал он.
- В том-то и соль, - продолжал я. - Мне надо быть одетым под стать
щеголеватому лакею и кожаной сумке для бумаг. - Тут я замолчал. Подошел
к сумке и поглядел на нее с некоторым сомнением. - Да, - продолжал я. -
Да, и кожаной сумке для бумаг! Сразу видно, у хозяина ее и денежки во-
дятся и земли тоже, а значит, и поверенный имеется. Сумке этой цены нет.
Вот только лучше бы в ней было поменьше денег. Уж больно тяжка от-
ветственность. Не разумнее ли взять с собою пятьсот фунтов, а остальное
вверить вашему попечению, мистер Роумен?
- Если только вы убеждены, что они вам не понадобятся, - отвечал Роу-
мен.
- Ничуть я не убежден, - возразил я. - Не убежден прежде всего как
философ. У меня никогда еще не бывало таких денег, и, почем знать, вдруг
мне вздумается пустить их на ветер? Не убежден и как беглец. Поди уга-
дай, что мне может понадобиться? Вдруг того, что будет при мне, не хва-
тит. Но тогда я вам напишу, чтобы вы прислали еще.
- Вы не понимаете, - возразил Роумен. - Отныне я порываю с вами все
связи. Нынче вечером, прежде чем уехать, вы должны выдать мне доверен-
ность и с этой минуты забыть о моем существовании до лучших времен.
Помнится, я стал было с ним спорить.
- Но подумайте хотя бы раз и обо мне! - сказал Роумен. - Считается,
что до нынешнего вечера я вас в глаза не видал. Нынче мы встретились с
вами впервые, вы дали мне доверенность, и нынче же вечером я вновь поте-
рял вас из виду... Я знать не знаю, куда вы подевались, у вас свои дела,
я не считал себя вправе задавать вам вопросы! И заметьте, это все куда
более ради вашей безопасности, нежели ради моей.
- И мне даже писать к вам нельзя? - спросил я, несколько сбитый с
толку.
- Я чувствую, что обрываю последнюю нить, которая связывает вас со
здравым смыслом, - отвечал он. - И, однако, это просто и ясно: да, и пи-
сать нельзя. А ежели вы напишете, я не отвечу.
- Но ведь письмо... - начал я.
- Выслушайте меня, - перебил Роумен. - Что сделает ваш кузен, едва
прочтет ту злосчастную газетную заметку? Предложит полиции досматривать
мою корреспонденцию! Стало быть, как только вы мне напишете, считайте,
что написали прямиком на Бау-стрит; а ежели вы послушаетесь моего сове-
та, то отправите мне письмо лишь из Франции.
- Проклятье! - не выдержал я, ибо вдруг понял, что это может помешать
мне в серьезном деле.
- Ну что еще? - спросил Роумен.
- Стало быть, до отъезда придется нам заняться еще кое-чем, - отвечал
я.
- У нас впереди ночь, - сказал он. - Лишь бы только вы уехали до
рассвета.
- Признаться, я так выиграл от ваших советов и забот, мистер Роумен,
- сказал я, - что мне просто боязно порывать с вами все связи, и я даже
попросил бы, чтобы вы нашли себе замену. Был бы крайне вам признателен,
ежели бы вы дали мне рекомендательное письмо к кому-либо из ваших коллег
в Эдинбурге - желательно, чтобы это был человек пожилой, искушенный в
делах, весьма почтенный и умеющий хранить тайну. Можете вы снабдить меня
таким письмом?
- Нет, - отвечал он. - Конечно, нет. Ничего подобного я не сделаю.
- Вы бы очень меня этим одолжили, сэр, - настаивал я.
- Я совершил бы грубую, непростительную ошибку, - возразил он. - Как?
Дать вам рекомендательное письмо? А когда нагрянет полиция, забыть об
этом, так, что ли? Ну, нет. И не просите.
- Вы правы, как всегда, - сказал я. - О письме не может быть и речи,
я понимаю. Но имя адвоката вы могли просто обронить во время разговора,
а, раз услыхав его, я мог воспользоваться случаем и самочинно явиться к
оному адвокату; дело мое от этого только выиграет, а на вас не будет
брошено ни малейшей тени.
- А что у вас за дело? - спросил Роумен.
- Я не говорил, что у меня есть какое-то дело, - отвечал я. - Это
просто на всякий случай. Вдруг возникнет такая надобность.
- Хорошо, - сказал он, махнув рукой. - Я упомянул при вас мистера
Робби, и хватит об этом!.. Хотя погодите! - прибавил он. - Я придумал,
как вам помочь и самому при этом не запутаться.
Он написал на листке бумаги свое имя и адрес эдинбургского адвоката и
сунул листок мне.
ГЛАВА XXI
Я СТАНОВЛЮСЬ ОБЛАДАТЕЛЕМ МАЛИНОВОЙ КАРЕТЫ
Когда, упаковав все необходимое, подписав бумаги и разделив с Роуме-
ном преотличный холодный ужин, я наконец готов был пуститься в путь, шел
уже третий час ночи. Поверенный сам выпроводил нас через окно в той час-
ти дома, которая, как выяснилось, была неплохо знакома Джорджу Роули:
окно это, по его словам, служило своего рода потайным ходом, через кото-
рый слуги имели обыкновение уходить и возвращаться, ежели у них была
охота весело провести вечерок без ведома хозяев. Помню, какую кислую ми-
ну скорчил поверенный при этом открытии, как он поджал губы, нахмурился
и несколько раз повторил: "Надобно этим заняться! Завтра же поутру велю
забрать окно решеткой!" Поглощенный этими заботами, он, по-моему, сам не
заметил, как простился со мною; нам передали наш багаж, окно за нами
затворилось, и тот же час мы затерялись в сторожкой ночной тьме, среди
деревьев.
Мокрый снег сонно, словно бы нехотя падал на землю, переставал и сно-
ва принимался падать; казалось, так было от века - мокрый снег, короткая
передышка, снова снег и темень, хоть глаз выколи. Мы то брели среди де-
ревьев, то оказывались на краю огородов и, точно бараны, тыкались лбом в
какие-то изгороди. Роули с самого начала отобрал у меня спички и оста-
вался глух ко всем моим мольбам и угрозам.
- Нет уж, мистер Энн, сэр, - твердил он. - Сами знаете, он не велел
зажигать огня, покуда не перевалим через холм. Теперь уж осталось всего
ничего. Да что это вы, сударь, а еще солдат!
Но хотя я и солдат, а вздохнул с превеликим удовольствием, когда слу-
га мой наконец соизволил запалить трут. С его помощью мы тут же без тру-
да засветили фонарь, и теперь уже по лабиринту лесных тропок нас вел его
трепетный, мерцающий огонек. Оба в высоких сапогах, в дорожных плащах, в
одинаковых цилиндрах, нагруженные кожаной сумкой, ящиком с пистолетами и
двумя пухлыми саквояжами, мы, вероятно, более всего походили на
братьев-разбойников, только что ограбивших Эмершемское поместье.
Наконец мы вышли на проселочную дорогу, где можно было шагать не
гуськом, а рядом и без особых предосторожностей. До Эйлсбери - нашей
ближайшей цели - оставалось еще девять миль; часы, составлявшие часть
моего нового снаряжения, показывали половину четвертого утра, а так как
мы порешили не появляться там до рассвета, спешить было некуда. Я распо-
рядился замедлить шаг.
- Итак, Роули, пока все идет как по маслу. Я от души тебе признате-
лен, что ты согласился донести мне саквояжи. Ну, а дальше что? Что мы
станем делать в Эйлсбери? Вернее сказать, что станешь там делать ты? Мне
предстоит дальний путь. Уж не намерен ли ты меня сопровождать?
Роули тихонько усмехнулся.
- Все уже уговорено, мистер Энн, - отвечал он. - Чего уж там, вон и
пожитки со мной в саквояже... полдюжины сорочек и все прочее. Я готов,
сэр, вы только приказывайте, а дальше сами увидите.
- Он готов, черт побери! - воскликнул я. - Ты, кажется, совершенно
уверен, что тебя примут с распростертыми объятиями.
- Да уж, с вашего позволения, сэр, - сказал Роули.
Он поднял на меня глаза, и в мерцающем свете фонаря я увидел его лицо
- такое по-мальчишески застенчивое и вместе с тем торжествующее, что во
мне заговорила совесть. Нет, я не вправе позволить этому простодушному
юнцу связать свою судьбу с моей, ведь мне на каждом шагу грозят опаснос-
ти, даже гибель; я должен его предостеречь, но предостеречь не так-то
просто, это - дело тонкое.
- Нет-нет, - сказал я. - Ты, должно быть, думаешь, что сделал выбор,
но ты делал его вслепую, и надобно теперь все обдумать заново. Нахо-
диться в услужении у графа совсем неплохо, а на что ты хочешь променять
свою службу? Не кажется ли тебе, что ты гонишься за журавлем в небе?
Нет, не спеши мне отвечать. Ты думаешь, я богат и знатен, мой дядюшка
только что объявил меня своим единственным наследником, и я вот-вот по-
лучу огромное состояние, - чего еще желать здравомыслящему слуге, где
найти лучшего хозяина? Так, что ли? Ошибаешься, мой друг, я совсемсовсем
не тот, за кого ты меня принимаешь.
Сказав это, я замолчал и посветил ему в лицо фонарем. Он стоял передо
мною, ярко освещенный на фоне непроницаемого мрака ночи и медленно пада-
ющего снега, окаменев от неожиданности, с двумя саквояжами в руках, точ-
но осел, навьюченный двумя кладями, а его разинутый рот зиял, точно дуло
мушкетона. Мне еще не приходилось видеть лица, которое словно нарочно
создано было, чтобы выражать удивление, выражать как нельзя лучше, и ли-
цо это соблазнило меня, как соблазняет пианиста раскрытое фортепиано.
- Ничего подобного, Роули, - продолжал я заунывным голосом. - Это
всего лишь видимость, пустая видимость. На самом деле я бездомный, гони-
мый скиталец, которому всякую минуту грозит погибель. Едва ли не каждый
житель Англии мне враг. С этого часа я расстаюсь со своим именем, со
своим титулом; я становлюсь человеком без имени, ибо имя мое объявлено
вне закона. Моя свобода, самая жизнь моя висят на волоске. Ежели ты пос-
ледуешь за мною, ты обрекаешь и себя тем же опасностям - тебя станут
выслеживать, ты должен будешь скрываться под вымышленным именем, идти на
всяческий обман и, быть может, разделить судьбу убийцы, за голову кото-
рого уже назначена цена.
До этой минуты лицо Роули, против ожидания, становилось все более и
более трагически изумленным, на него, право же, стоило посмотреть, но
при последних моих словах он внезапно просиял.
- А я ни капельки не боюсь! - сказал он, прыснул и продолжал, давясь
от смеха. - Я ж так и знал с самого начала!
Мне захотелось его поколотить. Но я хватил через край, и пришлось те-
перь пустить в ход все свое красноречие и добрые две мили, чуть не пол-
часа, убеждать его, что все сказанное не выдумка и не преувеличение. Я
так увлекся описанием нынешних опасностей, что совсем перестал забо-
титься о дальнейшей безопасности, и не только рассказал ему про Гогла,
но не удержался и выложил все про гуртовщиков, а под конец проболтался и
о том, что я наполеоновский солдат и военнопленный.
Когда я начинал разговор, все это отнюдь не входило в мои намерения:
длинный язык - всегдашний мой враг. Мне кажется, это самый излюбленный
судьбою недостаток. Ну кто из вас, людей благоразумных, мог бы поступить
так безрассудно и вместе так мудро: довериться мальчишке, у которого и
молоко-то на губах еще не обсохло? Но разве я потом хоть раз об этом по-
жалел? Препоны, стоявшие на моем пути, были таковы, что ни один советчик
не оказался бы лучше этого зеленого юнца. Зачатки зрелого здравого смыс-
ла освещались у него последними отблесками детского воображения, и он
способен был предаться мне с той беззаветностью, с какой подростки пре-
даются игре. Роули был словно нарочно создан для меня. Его безмерно ма-
нила всевозможная романтика, и втайне он преклонялся перед всеми солда-
тами и преступниками. Он прихватил с собою в путь дешевое издание жизни
Уоллеса [49] и несколько таких же грошовых выпусков "Записок старого
судьи", принадлежащих перу стенографа Гарни, и этот выбор как нельзя
лучше раскрывал его внутренний облик. Вообразите же, сколь воодушевили
этого пылкого юнца открывшиеся перед ним горизонты. Быть слугой и спут-
ником беглеца, солдата и убийцы - и все в одном лице, постоянно прибе-
гать к всевозможным уловкам, маскараду, прикрываться вымышленными имена-
ми, одеться оболочкою полуночной тьмы и тайны - оболочкою столь плотной,
что хоть ножом ее режь, - все это, конечно же, манило его куда сильнее
