рывал, точно свет утомлял его. Однако в выражении его лица было столько
насмешливого коварства, что мне стало не по себе, почудилось, будто, ле-
жа вот так, со скрещенными на груди руками, он, точно паук, подстерегает
жертву. Речь его была неспешна и учтива, но не громче вздоха.
- Приветствую вас, Monsieur le Viconte Anne [33], - сказал он, глядя
на меня в упор поблекшими глазами, но не шевелясь на своих подушках. - Я
посылал за вами и благодарю вас за любезность, с коей вы поспешили ис-
полнить мою просьбу. На свою беду, я не могу встать, чтобы поздороваться
с вами должным образом. Надеюсь, вам в моем доме оказали достойный при-
ем?
- Monsieur mon oncle [34], - сказал я с низким поклоном, - я почел
долгом явиться на зов старшего в роде.
- Превосходно, - сказал он. - Благоволите сесть. Я был бы рад услы-
шать некоторые новости - если только можно назвать новостями события,
которым минуло уже двадцать лет, - о том, чему в конечном счете я обязан
удовольствием видеть вас здесь.
От нерадостных воспоминаний, которые нахлынули на меня при этих его
словах, а также и от холодности его обращения мною овладело уныние. Мне
казалось, я попал в пустыню, где нет ни единой близкой души, и слова
восторженной благодарности за оказанный мне прием замерли у меня на гу-
бах.
- Это недолгий рассказ, ваша светлость, - сказал я. - Сколько я пони-
маю, вам известно, как закончили свой жизненный путь мои несчастные ро-
дители? Остальное - всего лишь обычная судьба бездомного щенка.
- Вы правы, - сказал он. - Я знаком с этой прискорбной историей и со-
жалею о случившемся. Мой племянник, ваш отец, был из тех, кто не внемлет
ничьим советам. Будьте любезны, просто расскажите мне о себе.
- Боюсь, поначалу я рискую оскорбить ваши чувства, - заговорил я с
горькой улыбкой, - ибо повесть моя начинается у подножия гильотины. Ког-
да в ту ночь огласили список и в нем оказалось имя моей матушки, я был
уже достаточно взрослым, если не по годам, то по скорбному опыту, чтобы
понять меру постигшего меня несчастья. Она... - На минуту я умолк. - До-
вольно будет сказать, что ее подруга, мадам де Шассераде, обещала ей по-
заботиться обо мне, и тюремщики наши соблаговолили разрешить мне ос-
таться в Аббатстве. То было единственное мое убежище; во всей Франции не
нашлось иного угла, кроме тюрьмы, где я мог бы приклонить голову. Я ду-
маю, граф, вы не хуже меня представляете себе, что это была за жизнь и
как там свирепствовала смерть. Прошло совсем немного времени, и в списке
появилось имя мадам де Шассераде. Она препоручила меня заботам мадам де
Нуайто, а та, в свой черед, передала меня мадмуазель де Брей; у меня бы-
ло еще много попечительниц. Я оставался, а они сменялись, как облака;
два-три дня они заботились обо мне, а потом приходилось прощаться наве-
ки, и где-то в окружавшем нас бушующем Париже наступала кровавая развяз-
ка. Я был последнею любовью, единственным утешением этих обреченных жен-
щин. Мне довелось участвовать во многих жестоких сражениях, милорд, но
такого мужества я более не встречал. Все там делалось с улыбкой, как и
полагается в высшем свете; belle maman [35] - так научили меня называть
моих попечительниц, и день-другой новая "милая мамочка" лелеяла меня,
развлекала, учила танцевать менуэт и читать молитвы, а потом, нежно об-
няв на прощание, с улыбкой отправлялась по пути своих предшественниц.
Были и такие, которые плакали. И все это называлось детством! А тем вре-
менем мсье де Кюламбер не спускал с меня глаз и хотел взять из Аббатства
под свою опеку, но мои "милые мамочки" одна за другой противились его
желанию. Где я буду в большей безопасности, возражали они, и что станет-
ся с ними без их любимца? Что ж, скоро я узнал, какова она, эта безопас-
ность! Наступил страшный день резни; в тюрьму ворвались толпы народа; на
меня никто не обращал внимания, даже последняя моя "милая мамочка", ибо
ее постигла ужасная судьба. Я бродил в совершенной растерянности, пока
меня не отыскал какойто человек, явившийся от мсье де Кюламбера. По-ви-
димому, его нарочно за этим и отрядили; чтобы проникнуть внутрь тюрьмы,
он, похоже, запятнал себя немалой кровью - такова была цена, заплаченная
за ничтожное, хнычущее существо! Он взял меня за руку - его рука была
влажная, и моя тотчас окрасилась алым, - и я без всякого сопротивления
пошел с ним. Когда мы поспешно покидали тюрьму, я запомнил лишь одно:
какою в эту минуту расставания увидел я мою последнюю "милую маму". Же-
лаете, чтобы я рассказал вам об этом, граф? - с внезапной горячностью
спросил я.
- Не вдавайтесь в неприятные подробности, - бесстрастно сказал граф.
И при этих его словах я столь же внезапно остыл. Еще минуту назад я
был на него зол, я не хотел его щадить, а в это мгновение вдруг понял,
что щадить некого. От природного ли бессердечия, оттого ли, что уж очень
он был стар годами, но только душа не обитала в этом теле, и мой благо-
детель, который в ожидании меня целый месяц поддерживал огонь в моей
комнате, единственный мой родич - если не считать Алена, оказавшегося
наемным шпионом, - затоптал последнюю, еще теплившуюся во мне искру на-
дежды и интереса.
- Да, разумеется, - сказал я. - К тому же и рассказ о том неприятном
дне подходит к концу. Меня привели к мсье де Кюламберу - я полагаю, сэр,
вам известен аббат де Кюламбер?
Граф кивнул, не открывая глаз.
- Он был на редкость храбрый и ученый человек...
- И поистине святой, - любезно прибавил дядя.
- И поистине святой, как вы справедливо заметили, - продолжал я. - В
дни террора он делал бесконечно много добра и, однако, избежал гильоти-
ны. Он воспитал меня и дал мне образование. Это в его доме в Даммари,
близ Мелена, я познакомился с вашим поверенным мистером Вайкери, который
прятался там, но в конце концов пал жертвой банды chauffeurs.
- Бедняга Вайкери! - заметил дядя. - Он много раз бывал во Франции по
моим поручениям, и это была его первая неудача. Quel charmant homme,
n'est-ce pas [36]?
- Необыкновенно милый, - отвечал я. - Но мне не хочется далее затруд-
нять вас этим рассказом, ведь подробности таковы, что вам, естественно,
не слишком приятно будет их слушать. Довольно сказать, что по совету са-
мого мсье де Кюламбера я восемнадцати лет распрощался с этим своим доб-
рым наставником и его книгами и пошел служить Франции; с той поры я вое-
вал и старался при этом не посрамить свой род.
- Вы недурной рассказчик; vous avez la voix chaude [37], - сказал дя-
дя, поворотясь на подушках, словно бы желая получше меня разглядеть. -
Мне дал о вас отменный отзыв мсье де Мозеан, которому вы помогли в Испа-
нии. Значит, аббат де Кюламбер, сам человек хорошего рода, дал вам обра-
зование. Да, вы вполне подходите. У вас отличные манеры, приятная внеш-
ность, а это никогда не лишнее. У нас в роду у всех приятная внешность,
даже за мною числятся кое-какие победы, и память о них радует меня и по
сей день. Я намерен, племянник, сделать вас своим наследником. Я не
слишком доволен старшим моим племянником, мсье виконтом: он не оказывал
мне должного уважения, а ведь это была бы всего лишь дань моим летам.
Есть у меня и другие причины для недовольства.
Я готов был наотрез отказаться от этого столь холодно предложенного
наследства. Однако же нельзя было не принять во внимание, что граф уже
стар и, как-никак, мне родня; притом я был беден, как церковная мышь,
находился в крайне затруднительном положении, а в сердце моем жила на-
дежда, которая благодаря этому наследству могла, пожалуй, сбыться.
Нельзя также забывать, что, несмотря на свою холодность, дядя мой с са-
мого начала был чрезвычайно щедр и... я чуть было не написал - добр, но
слово это к нему никак не идет. Нет, право же, я обязан ему некоторой
благодарностью, и отплатить за его заботы оскорблением, да еще когда он
лежит на смертном одре, было бы попросту неприлично.
- Ваша воля, мсье, для меня закон, - сказал я с поклоном.
- Вы умны, monsieur mon neveu [38], - сказал он, - и ум ваш самого
драгоценного свойства: вы не болтливы. Многие на вашем месте оглушили бы
меня изъявлениями благодарности. Благодарность! - с каким-то особым вы-
ражением повторил он, снова опустился на подушки и улыбнулся про себя. -
Но поговорим о материях более существенных. Вы ведь военнопленный - име-
ете ли вы право наследовать английские имения? Я этого не знаю; хоть я и
прожил в Англии много лет, но не изучал их так называемые законы. С дру-
гой стороны, как быть, если Роумен не поспеет вовремя? Мне осталось со-
вершить два дела: умереть и составить завещание, - и сколь бы я ни желал
быть вам полезен, я не могу отложить первое дело ради второго - разве
лишь на несколько часов.
- Что ж, сэр, в этом случае я постараюсь обойтись без наследства, как
обходился прежде.
- Нет, - возразил граф. - У меня есть другая возможность. Я только
что снял все деньги со своего счета в банке, сумма изрядная, и я наме-
рен, не откладывая, вручить ее вам. Вы получите всю эту сумму, и тем са-
мым меньше достанется тому... - Он умолк и так зло усмехнулся, что я был
поражен. - Но передать вам эти деньги необходимо при свидетелях. У гос-
подина виконта нрав весьма своеобразный, и, если дар не будет засвиде-
тельствован, сей господин без зазрения совести обвинит вас в воровстве.
Он позвонил, и на его зов тот же час явился какойто человек, по всей
видимости, камердинер, пользующийся особым доверием своего господина.
Граф отдал ему ключ.
- Лаферьер, принесите сумку для бумаг, что привезли вчера, - распоря-
дился он. - Кроме того, засвидетельствуйте мое почтение доктору Хантеру
и мсье аббату и попросите их на несколько минут пожаловать ко мне.
Кожаная сумка для бумаг оказалась весьма объемистой и туго набитой.
Она была вручена мне на глазах у доктора и милейшего улыбающегося стари-
ка священника, причем владелец ее весьма ясно и определенно выразил свою
волю; сразу после этого мсье де Керуаль отпустил меня, и я отправился к
себе в сопровождении Лаферьера, который нес бесценную сумку, доктор же и
священник задержались, чтобы вместе составить и подписать свидетельство
о передаче мне денег.
Подле своей двери я взял у Лаферьера сумку, поблагодарил его и ска-
зал, что он может идти. В комнате моей все уже было приготовлено на
ночь: занавеси спущены, огонь в камине догорал, и Роули старательно сте-
лил постель. Когда я вошел, он обернулся так радостно, что на душе у ме-
ня потеплело. Право же, сейчас, став обладателем целого состояния, я,
как никогда прежде, нуждался в добром отношении, пусть даже не бог весть
каком глубоком. В комнате дяди меня обдало холодом разочарования. Он
осыпал меня золотом, но в его присутствии угасала без пищи последняя
искра возвышающих душу чувств. От этой встречи сердце мое оледенело, и
мне довольно было взглянуть на юное лицо Роули, чтобы тот же час проник-
нуться к нему доверием: Роули совсем еще мальчик, душа его не успела за-
черстветь, в нем, конечно, еще живы и некоторая наивность и простые че-
ловеческие чувства; он может даже сболтнуть какую-нибудь глупость, это
не машина, произносящая гладко отшлифованные фразы! Впрочем, мучительное
впечатление от встречи с дядей уже рассеивалось, я начинал приходить в
себя, и, увидав веселую, бездумную физиономию мистера Роули, который ки-
нулся, чтобы взять сумку, мсье Сент-Ив снова стал самим собой.
- Ну-ну, Роули, не спеши, - сказал я. - Тут дело нешуточное. Ты нахо-
дишься у меня в услужении с младых ногтей, уже около трех часов. Должно
быть, ты успел заметить, что я человек суровый и не терплю даже намека
на фамильярность. Мистер Поуль, или Поул, видно, оказался пророком и ос-
терег тебя против сей опасности.
- Да, мистер Энн, - растерянно отозвался Роули.
- Но сейчас выпал один из тех редких случаев, когда я намерен отсту-
