что не смогу проглотить ни куска, но вам так удачно пришла в голову
мысль о коньяке, он воскресил меня, просто воскресил.
И старик с искренним удовольствием принимался за еду, отрезал кусок
говядины, но, еще не успев ее проглотить, забывал обед и своих спутни-
ков, забывал про то, где он находится, и про то, что он беглый пленник,
и вновь его взору являлась умирающая во Франции дочь. Мне так тяжко было
смотреть на этого больного, усталого, безмерно измученного старика, ко-
торый и самто, по моему разумению, одной ногой уже стоял в могиле и, од-
нако, неотступно думал о своем горе, что кусок не шел мне в горло. Каза-
лось, просто грешно наслаждаться трапезой, сидя за одним столом с этим
несчастным отцом, - была в этом неделикатность, вызывающая грубость,
присущая молодости, и хотя я уже попривык к простой и безвкусной анг-
лийской кухне, но, как и полковник, едва притронулся к еде. Только мы
отобедали, его поборол глубокий сон, скорее, даже беспамятство; он бес-
сильно простерся на тюфяке, дыхания почти не было заметно, и казалось,
жизнь в нем еле теплится. И вот мы с майором остались за столом одни. Не
думайте, что наш tete-a-tete был долог, зато ему нельзя было отказать в
оживленности. Майор пил, как беспробудный пьяница или как заправский
англичанин: он кричал, стучал по столу кулаком, во все горло распевал
песни, затевал ссору, вновь мирился и наконец надумал пошвырять в окно
тарелки, но к тому времени подвиг сей был ему уже не по силам. В партии
беглецов, обреченных ни на миг не забывать об осторожности, никогда еще
не случалось столь шумного веселья, и под весь этот шум полковник спал
сном младенца. Видя, что майор продвинулся столь далеко и его уже не ос-
тановишь, я решил получить с паршивой овцы хоть шерсти клок! Я опять и
опять подливал ему вина, подстегивал его все новыми тостами, и куда ско-
рее, чем я смел надеяться, он залепетал что-то бессвязное и стал клевать
носом. С упрямством всех пьянчуг он нипочем не желал лечь на один из тю-
фяков в углу, пока я не растянусь на другом. Но этой комедии скоро при-
шел конец: майор уснул сном праведника, и по комнате разнесся такой за-
ливистый, богатырский храп, точно заиграли военные трубы, а я поднялся и
стал, как мог, коротать томительно скучный день.
Ночью я выспался в хорошей постели, так что сейчас сон не приходил
мне на помощь, и мне только и оставалось шагать из угла в угол, поддер-
живать огонь в камине да раздумывать над своим положением. Я сравнил
вчерашний день с нынешним: безопасность, комфорт, веселье, удовольствие
бодро шагать под открытым небом, приветливые гостиницы - все то, что бы-
ло к моим услугам вчера, - и скука, тревога и неудобства нынче.
Я вспомнил, что сейчас я во власти негодяя Фенна, чье безмерное веро-
ломство мне уже известно, а вот как далеко его может завести мсти-
тельность, еще неясно. Я подумал, что ночи напролет мне придется тряс-
тись в запертой, крытой повозке, а днем томиться в бог весть каких тай-
ных убежищах, и мужество изменило мне; я сам не знал, уж не лучше ли
сбежать отсюда, пока не поздно, и продолжать путь по-прежнему в одиноч-
ку. Но полковник преграждал мне дорогу! Я был едва знаком с ним, но ус-
пел понять, что он детски доверчив и принадлежит к тем наивным обходи-
тельным натурам, которые, как мне кажется, встречаются лишь среди старых
вояк да стариков священников, и что годы и несчастье сломили его. Как
мог я покинуть его в беде, оставить наедине с себялюбивым молодчиком,
что храпел сейчас на соседнем тюфяке! "Шандивер, мой мальчик, ваше здо-
ровье!" - вновь прозвучал у меня в ушах голос старика и остановил меня.
Теперь, оглядываясь назад, я вижу в своей жизни совсем немного поступ-
ков, которые радовали бы меня более, чем то, что я внял этому зову.
Было, должно, быть, часов около четырех, дождь перестал, и на небе с
каким-то зимним великолепием разгорелся закат, как вдруг, перебив ход
моих мыслей, во двор въехала двуколка с двумя седоками. То были, вероят-
но, фермеры, живущие по соседству, - рослые, здоровенные малые в плащах
и высоких сапогах; когда они приехали, лица у них уже горели от выпитого
- вина, а уезжали они пьяные в стельку. Они долго сидели с Берчелом в
кухне - и все это время без роздыха пили, горланили песни, и их разуда-
лое веселье составляло мне своего рода компанию. Свечерело, огонь в ка-
мине запылал ярче, на деревянных панелях стен плясали и отражались крас-
новатые блики. Свет в наших окнах виден был, наверно, не только с доро-
ги, о которой упоминал Фенн, но и со двора, где дожидалась своих хозяев
фермерская двуколка. В глубине комнаты, озаренной пламенем камина, спали
мои спутники - один беззвучно, другой назойливо-шумно, один воплощение
смерти, другой - опьянения. И не диво, что меня так и подмывало присое-
диниться к хору, доносящемуся из кухни; и так безгранична была одолевав-
шая меня скука, так нестерпимо ожидание, что я с трудом удерживался то
от смеха, то едва ли не от слез.
Наконец часов, должно быть, в шесть громкоголосые менестрели вышли во
двор: впереди, освещая путь фонарем, шагал Фенн, а за ним, поминутно
спотыкаясь и сталкиваясь друг с другом, его гости. Они шумно вскарабка-
лись в свою двуколку, один тряхнул вожжами, и тьма поглотила их так вне-
запно, так внезапно замолкли их голоса, что это было похоже на чудо. Я
знаю, сама судьба оберегает пьяных, правит за них лошадьми и хранит их
от всяческих бед, и уж, конечно, с этой двуколкой у нее было немало хло-
пот! Отъезжавший экипаж рванулся с места так резко, что Фенн, вскрикнув,
едва успел отдернуть ногу из-под колес; потом он поворотился и нетверды-
ми шагами, размахивая фонарем, двинулся в глубь двора. Там, в распахну-
тых дверях каретного сарая, все тот же лохматый парень уже вытаскивал во
двор крытую повозку. Если я хотел поговорить с нашим хозяином наедине,
медлить было нельзя, другого случая могло не представиться.
Ощупью спустился я по лестнице и подошел к нему, когда он светил воз-
нице фонарем и следил, как тот запрягает лошадей.
- Скоро мы с вами распрощаемся, - сказал я ему, - и я буду вам приз-
нателен, если вы накажете своему слуге подвезти меня как можно ближе к
Данстейблу. Я решил ехать с нашими друзьями полковником Иксом и майором
Игреком, а в окрестностях Данстейбла сойду: меня туда призывают неотлож-
ные дела.
К моему облегчению, он тот же час об этом распорядился, причем после
выпивки, казалось, он сделался еще подобострастней и угодливей.
ГЛАВА XIV
СТРАНСТВИЯ В КРЫТОЙ ПОВОЗКЕ
Попутчики мои поднялись с трудом. Несчастный старик полковник делал
все, точно во сне, решительно ничего не слышал, однако неизменно был до
крайности учтив; с майора же еще не сошел хмель, и он был пьяноплаксив.
Мы выпили у камелька по чашке горячего чаю и, точно преступники, краду-
чись вышли на жгучий ночной холод. Пока мы были в доме, погода перемени-
лась. Дождь перестал, ударил мороз. Когда мы выехали, молодой месяц сто-
ял уже почти в зените, повсюду блестели затянутые льдом лужи, сверкали
тысячи сосулек. Для путешествия ночь выдалась хуже некуда. Но за время
отдыха лошадей подковали на шипы, и Кинг (так звали лохматого возницу)
уверял, что доставит нас до места в целости-сохранности. Слово свое он
сдержал; несмотря на неуклюжий вид, возница он был отменный: неустанно
пекся о лошадях и безо всяких происшествий вез нас изо дня в день корот-
кими перегонами, чтоб дорога была и для лошадей и для нас менее изнури-
тельна.
Внутри повозки, этой камеры пыток, была скамья, на которой мы и раз-
местились. Дверь заперли, и в тот же миг нас обступила густая, непрог-
лядная тьма, и мы почувствовали, что потихоньку выезжаем со двора. Всю
эту ночь нас везли с осторожностью, что облегчало наши страдания и впос-
ледствии далеко не всегда выпадало нам на долю. Обычно мы ехали большую
часть дня и ночи, зачастую довольно быстро, неизменно петляли по самым
скверным окольным и проселочным дорогам, и нас так мотало из стороны в
сторону, что мы набивали себе синяки и на очередную стоянку приезжали в
поистине жалком состоянии; случалось, мы засыпали, не в силах даже по-
есть, спали до самого того часу, когда снова надо было выезжать, и
по-настоящему просыпались лишь при первом толчке возобновившегося путе-
шествия. Но иногда мы останавливались сравнительно надолго и всякий раз
этому радовались, как самой желанной передышке. Порою наш возок увязал в
грязи, а однажды и вовсе опрокинулся, и нам пришлось высадиться и помочь
вознице вновь его поднять, а порою лошади совсем выбивались из сил (как
в тот раз, когда я впервые повстречался с этой повозкой), и мы брели
пешком по грязи или по земле, прихваченной морозом, пока не забрезжит
рассвет или пока близость к селению или к большаку не вынудит нас вновь
скрыться, подобно призракам, в нашей темнице.
Большие дороги в Англии хороши, как ни в какой другой стране; искусно
утрамбованные, гладкие, как стол, они содержатся в такой чистоте, что на
них можно пообедать, не испытывая ни малейшей брезгливости. Почтовые ка-
реты, рожком предупреждая о своем приближении, проносятся по ним со ско-
ростью шестидесяти миль в день; бесчисленные фаэтоны устремляются вслед
за раскачивающимися на козлах почтальонами; а то, к великому восторгу и
опаске простолюдинов, промчится, в коляске или в экипаже, запряженном
парой цугом, какой-нибудь молодой аристократ. Позванивая бубенцами, по
дорогам неторопливо движутся фургоны, и с утра до ночи верховые и пешие
путники (счастливцы, каким еще так недавно был и мистер Сент-Ив!)
странствуют по этой дороге взад и вперед, останавливаются передохнуть,
подкрепиться и накормить коня и глазеют друг на друга, словно в ожидании
ярмарки, на которую они собрались со всей Англии. Нет, нигде в мире пу-
тешествие не доставляет такого удовольствия, как здесь. Но нам, как на
грех, надо было ото всех людей скрываться, и вся эта стремительность и
непрестанно сменяющиеся живописные картины были не про нас: мы тяжело
тащились по горам и долам, окольными путями, каменистыми проселками,
стиснутые с боков живыми изгородями. Лишь дважды на меня, так сказать,
повеяло дыханием большака. В первый раз только я один ощутил его. Где
это было, не знаю. Но темной ночью я брел, спотыкаясь в колеях, и вдруг
издалека, над окружавшими нас безмолвными полями разнесся рожок поч-
тальона, извещавший ближайшую почтовую станцию, чтобы готовили подставу
лошадей. Это был точно голос дня в глухой ночи, точно голос вольного ми-
ра, пробившийся в темницу, точно крик петуха, услышанный посреди океана,
- нет у меня слов, чтобы передать, что это было для меня, попробуйте во-
образить это сами, - но, услыхав тогда рожок, я едва не зарыдал. Однажды
мы припозднились: наши заморенные клячи еле передвигали ноги, неотврати-
мо наступало утро, подмораживало. Кинг нещадно стегал лошадей, я поддер-
живал под руку старика полковника, майор, кашляя, замыкал шествие. Я ду-
маю, Кинг немного забыл об осторожности, он был просто в отчаянии от
своей упряжки и, несмотря на предутренний холод, так усердствовал, что
от него несло жаром. Перед самым восходом солнца мы наконец добрались до
вершины холма и увидели ровную ленту большака, что пересекал открытую
местность, луга и подстриженные живые изгороди; увидели почтовую карету,
запряженную четверкой лошадей, которые мчали ее плавным галопом, дили-
жанс с кондуктором, резво поспешающий вслед, и пассажира, что высунул
голову из окошка, - то ли хотел вдохнуть рассветной свежести, то ли ста-
рался получше разглядеть почтовую карету. Словом, на мгновение мы насла-
дились зрелищем свободной жизни, которая на дороге этой предстала нам в
самом привлекательном свете, - в образе легкости, быстроты и комфорта. А
