вслед за тем, остро ощущая собственное убожество, мы вынуждены были
вновь забраться в наше узилище на колесах.
Мы прибывали на стоянки в самые несусветные часы, и расположены они
были - в самых несусветных местах. Могу сразу сказать, что первый мой
опыт оказался удачнее остальных. Больше нигде нас не принимали так хоро-
шо, как у Берчела Фенна. Да и странно было бы в таком долгом и тайном
путешествии ждать чего-либо иного. Во время первой стоянки мы пролежали
шесть часов в сенном сарае, который одиноко стоял в чахлом, заболоченном
фруктовом саду; чтобы сделать его более привлекательным в наших глазах,
нам сказали, что однажды в нем было совершено чудовищное убийство и те-
перь здесь обитает призрак убитого. Но уже занималось утро, и мы черес-
чур утомились, чтобы пугаться привидений. На вторые или третьи сутки мы
около полуночи сделали привал прямо на голой, поросшей вереском равнине,
укрылись за редкими кустами терновника, развели костер, чтобы согреться,
поужинали, точно нищие, хлебом и куском холодной свинины и, точно цыга-
не, уснули, протянув ноги к огню. Между тем Кинг вместе с повозкой
скрылся неведомо куда, чтобы сменить лошадей, и лишь поздним хмурым ут-
ром, когда он наконец вернулся, мы смогли продолжать путь. В другой раз
мы остановились посреди ночи в ветхом, выбеленном известкой двухэтажном
домишке, его окружала изгородь из бирючины; морозная луна безучастно
светила в окна второго этажа, но окна кухни были освещены пламенем оча-
га; его отблески лежали на крыше и отражались от тарелок, висевших на
стенах. Кинг долго барабанил в дверь; не сразу ему удалось разбудить
старую каргу, которая дремала в кресле у очага вместо того, чтобы
бодрствовать и поджидать нас; наконец нас впустили в дом и напоили горя-
чим чаем. Старуха эта приходилась теткой Берчелу Фенну и безо всякой
охоты помогала ему в его рискованном ремесле. Хотя дом стоял на отшибе,
а час был вовсе не подходящий ни для прохожих, ни для проезжих, хозяйка
разговаривала с Кингом только шепотом. В этом неизменно опасливом пере-
шептывании было что-то гнетущее, словно в доме кто-то тяжко болен. Бояз-
ливость хозяйки невольно передалась и всем нам. Мы затаились и затихли,
как мыши, когда кошка близко; стоило за едой кому-нибудь звякнуть лож-
кой, и все вздрагивали; когда, наконец, пришла пора отправляться, все мы
облегченно вздохнули и забрались в повозку с ощущением, что опасность
миновала и нам больше нечего бояться. По большей части, однако, мы заку-
сывали, не таясь, в придорожных трактирах, обычно в самое неподходящее
время дня, когда местные жители трудились на полях или на скотных дво-
рах. Я непременно должен рассказать о последней нашей такой остановке и
о том, сколь неудачно она для нас обернулась, но так как все это послу-
жило мне сигналом расстаться с моими спутниками, я прежде должен довести
до конца свой рассказ о них.
Во все время нашего путешествия не произошло ничего такого, что поко-
лебало бы мнение, которое сложилось у меня о полковнике при первом зна-
комстве. Старый джентльмен сразу показался мне на редкость достойным че-
ловеком; оглядываясь назад, таким я вижу его и посейчас. Мне довелось
наблюдать его во время тягчайших испытаний, когда мы голодали и холода-
ли; он умирал, это видно было с первого взгляда, и, однако, я не припом-
ню, чтобы хоть раз с его уст сорвалось грубое, резкое слово, чтобы он
хоть раз вспылил. Напротив того, он был неизменно учтив и даже если во
время беседы, случалось, заговаривался, речи его неизменно были кротки -
он был словно очень добрый, уже несколько впавший в детство старый ры-
царь, до последней минуты сохранивший верность своему знамени. Уж не ре-
шусь сосчитать, как часто, выйдя внезапно из своего оцепенения, старик
снова и снова рассказывал нам о том, как он заслужил крест и как ему
вручил эту награду сам император, или принимался в который уже раз вспо-
минать наивные и даже глупенькие слова своей дочери, когда она увидела
этот крест у него на груди. Была у него еще одна история, которую он
повторял, когда хотел упрекнуть майора, который без отдыха и срока поно-
сил англичан и безмерно нам этим надоел. То была повесть о braves gens
[20], у которых он одно время жил и столовался. Правда, он был натура
столь бесхитростная и благородная, что самая обычная любезность трогала
его до глубины души и надолго сохранялась в памяти; однако по тысяче
пустячных, но убедительных подробностей я понял, что в этой семье его и
в самом деле любили и окружали доброй заботой. Сыновья и дочери этого
семейства постоянно поддерживали огонь в камине его спальни; писем из
Франции эти чужестранные его попечители ждали, пожалуй, с не меньшим не-
терпением, нежели он сам; и когда письмо наконец приходило, полковник
вслух читал его в гостиной всему семейству, тут же переводя им каждую
фразу. Познания полковника в английском языке были скудны, а письма его
дочери уж, наверно, не слишком занимательны; и, рисуя себе эти долгие
минуты в гостиной, я не сомневался, что полковник был близок всему этому
семейству, и мне казалось, я в собственной груди ощущаю ту смесь мягкой
насмешки и сочувствия, тот спор меж слезами и смехом, что шел в груди
слушателей. Семья эта была добра к старику до последней минуты. Его по-
бег, оказывается, не был для них тайной, его камлотовый плащ был спешно
поставлен на теплую подкладку, и в кармане у него лежало письмо, которое
дочка хозяев написала его дочери в Париж. В последний вечер, когда приш-
ла пора всем разойтись по своим спальням, все знали, что более никогда
его не увидят, но не обмолвились об этом ни словом. Он поднялся, сослав-
шись на усталость, и обернулся к дочери, главной своей союзнице: "Поз-
вольте мне, дитя мое... позвольте старому, не взысканному судьбой солда-
ту... обнять вас... и да благословит вас бог за вашу доброту!" Девушка
прильнула к нему и заплакала у него на груди; хозяйка дома тоже залилась
слезами: "Et je vous le jure, le pere se mouchait" [21], - проговорил
полковник, лихо крутя ус, но и у него самого при одном воспоминании об
этой минуте увлажнились глаза.
Мне отрадно бьгло знать, что в плену он обрел друзей и что в это ро-
ковое путешествие его проводили столь сердечно. Он нарушил слово офицера
ряди дочери; но я очень скоро потерял надежду, что у него достанет сил
дожить до встречи с нею, вынести до конца все тяготы пути, превозмочь
губительную усталость и безжалостный холод, сопровождавший нас в нашем
паломничестве. Я делал все для него, все, что только мог: ухаживал за
ним, укрывал, берег его сон, иногда, если дорога была особенно нехороша,
поддерживал его, обняв за плечи.
- Шандивер, - сказал он однажды, - вы мне точно сын... точно сын.
Мне отрадно вспоминать эти его слова, хотя в ту минуту слышать их бы-
ло мучительно. Все оказалось напрасно. Как ни быстро мы приближались к
Франции, он приближался к уготованному ему концу еще быстрей. День ото
дня он слабел, становился все равнодушнее к окружающему. В речи его
вдруг зазвучал и становился все явственней простонародный выговор Нижней
Нормандии, от которого он давным-давно избавился, появились и словечки,
понятные лишь выходцу из тех краев. В самый последний день он вновь при-
нялся рассказывать все ту же неизменную историю о кресте, что вручил ему
сам император. Майор чувствовал себя особенно скверно, а быть может, на-
ходился в особенно дурном расположении духа и стал сердито протестовать.
- Pardonnez-moi, monsieur le commandant, mais c'esi pour monsieur
[22], - отвечал полковник. - Мсье еще не слыхал об этом случае, и он так
добр, что сам хочет послушать.
Однако в самом скором времени" еж начал терять нить повествования и
наконец сказал:
- Que que j'ai? Je m'embrouille! Suffit s m'a la donne et Berthe en
etait bien contente [23].
Эти слова поразили меня - словно опустился занавес или затворились
двери склепа.
Чуть погодя он и в самом деле уснул младенчески спокойным сном, из
которого тихо перешел в небытие. В это время я как раз поддерживал его,
но ничего не заметил, - он только чуть вытянулся - такая легкая смерть
была дарована этому страдальцу. Лишь вечером на привале мы с майором об-
наружили, что вместо третьего спутника нас сопровождают его бренные ос-
танки. Той ночью мы стащили лопату на ближайшем поле - кажется, где-то
близ Маркет-Босуорта - и, отъехав еще немного, со слезами и молитвами,
при свете фонаря, который держал Кинг, схоронили старого солдата империи
в роще молодых дубков.
Не знай мы, что есть еще иной мир, мы бы непременно его выдумали:
слишком горькие часы выпадают человеку в недолгий срок, отпущенный ему
"а земле!
Что до майора, я давно уже его простил. Он принес скорбную весть нес-
частной дочери полковника; сделал он это, как я слышал, со всей возмож-
ной мягкостью; да и в самом деле, кто бы мог передать подобное известие
без слез! Ему тоже недолго осталось мучиться в земной юдоли, а так как
мне не за, что особенно его расхваливать, я умолчу об его имени. И пол-
ковника тоже называть - не стану, ибо он нарушил слово офицера. Requies-
cat [24].
ГЛАВА XV
НЕЧАЯННАЯ ВСТРЕЧА С КОНТОРЩИКОМ МИСТЕРА РОУМЕНА
Я уже говорил, что кормились мы обыкновенно в плохоньких придорожных
гостиницах, известных Кингу. Всякий день мы рисковали головой и ради
ломтя хлеба ставили на карту свою жизнь. Иногда, чтобы несколько
уменьшить опасность, мы вылезали из повозки еще загодя, не доехав до
гостиницы, заходили в нее поодиночке, и каждый заказывал, что ему взду-
мается, словно мы вовсе не были знакомы друг с другом. Таким же манером
мы и уходили и встречались в заранее условленном месте, где-нибудь в по-
лумиле от гостиницы, где нас уже поджидала наша повозка. Полковник и ма-
йор знали поанглийски всего-то несколько слов, а об их выговоре и поду-
мать страшно. Однако и этого хватало, чтобы заказать ветчину и какое-ли-
бо питье, а после потребовать счет; и, сказать по правде, в этих тракти-
рах и гостиницах ни у кого не было охоты, да и знаний, "чтобы обращать
внимание на чью-то не слишком правильную речь.
Часов в десять вечера мучительный голод и холод привели нас в ка-
кой-то трактир на Бедфордширской равнине, неподалеку от Бедфорда. В кух-
не расположился длинный, тощий субъект лет сорока, весь в черном, лицо
его сразу бросалось в глаза. Он сидел на скамье у очага и курил длин-
ную-предлинную глиняную трубку. Шляпа его и парик, висели позади на
крючке, он был совершенно лыс и глядел проницательно, испытующе и недо-
верчиво. Смотрел он на всех свысока, явно полагая себя светским челове-
ком, очутившимся среди неотесанной деревенщины, и отчаянно задирал нос -
как выяснилось позднее, что называется, по долгу службы, ибо оказался
секретарем некоего адвоката. Я взял на себя самую неблагодарную роль:
явился последним; когда я переступил порог, майор сидел за боковым сто-
ликом и перед ним уже стояли какие-то блюда. Шел, видно, общий разговор,
и я тотчас почувствовал, что атмосфера накалена. У майора в лице чита-
лось волнение, у конторщика - торжество, а трое или четверо крестьян в
холщовых рубахах (они разместились у очага и играли в этом представлении
роль хора) не замечали, что трубки их погасли.
- Мое почтение, сэр, - обратился ко мне адвокатский конторщик.
- И мое вам, сэр, - отвечал я.
- Этот, пожалуй, подойдет, - подмигнув крестьянам, заявил конторщик,
и едва я заказал ужин, вновь заговорил со мной: - Прошу прощения, сэр,
куда держите путь?
- Я не из тех, сэр, кто на людях распространяется о причинах и цели
своего путешествия.
- Хороший ответ, - сказал он, - и отличное правило. Вы, случаем, не
говорите по-французски, сэр?
- Нет, сэр, к сожалению, не говорю, - отвечал я. - Вот немного по-ис-
