еще противятся бесчисленным и разнообразным врагам. И меня опалило сты-
дом оттого, что я в Англии, и карманы у меня набиты английским золотом,
и стремлюсь я к возлюбленной - англичанке, вместо того чтобы быть на ро-
дине, с мушкетом в руках защищать французскую землю и удобрить ее своим
прахом, если мне суждено пасть. Ведь я принадлежу Франции, подумалось
мне, за нее сражались все мои предки, и не один сложил за нее голову;
мой голос, мои глаза, слезы, которых я не мог сейчас сдержать, весь я с
головы до пят - детище французской земли и вскормлен матерью-францужен-
кой; меня ласкали и лелеяли дочери Франции, самые прекрасные на свете,
рожденные под самой несчастливою звездой, и я воевал и одерживал победы
плечом к плечу с ее сынами. Солдат и дворянин самого гордого и самого
храброго из народов Европы, я дошел до того, что о моем долге мне напом-
нила болтовня мальчишки-лакея, в английской карете, на английской земле.
Осмыслив все это, я не стал тратить время на колебания. Я не раздумы-
вая решил для себя извечный спор между любовью и долгом. Ведь я -
Сент-Ив де Керуаль, завтра же поутру я отправлюсь в Уэйкфилд, к Берчелу
Фенну, как можно скорее сяду на корабль и отплыву на помощь моей угне-
тенной отчизне и моему осажденному императору. Подгоняемый этими мысля-
ми, вскочил я с постели, зажег свечу, и, когда на погруженных во тьму
улицах Личфилда ночной сторож прокричал половину третьего, я уже сидел
за столом, приготовляясь писать прощальное письмо Флоре. И тут - то ли
оттого, что вдруг потянуло холодом, то ли просто мне вспомнилось "Ле-
бяжье гнездо", бог весть, но я вдруг услыхал лай овчарок и увидал пред
собою тех двоих - нескладных, с желтыми от табака носами, закутанных в
пледы, с грубыми посохами в руках, и мне сразу стало не по себе оттого,
что я их позабыл и в последний раз вспоминал про них так беспечно.
Вот чем надобно заняться первым делом! Как частное лицо, я прежде
всего не француз, не англичанин, а нечто другое: честный, порядочный че-
ловек. Я не вправе оставлять Сима и Кэндлиша в беде, они не должны расп-
лачиваться за мой злосчастный удар. Молча взывали они к моей чести, жда-
ли от меня помощи, и не мог я ставить свои политические обязательства
выше личных и частных, это было бы неким изощренным стоицизмом, глубоко
чуждым моей натуре. Если только оттого, что на краткий срок Франция ли-
шилась Энна де Сент-Ива, она потерпела поражение - значит, такова ее
судьба! Но и странно и унизительно было мне сознавать, что столько вре-
мени я не выполнял такой ясный и недвусмысленный свой долг, столько вре-
мени им пренебрегал и даже не помнил о нем. Думаю, всякий благородный
человек поймет меня, если я скажу, что когда я ложился спать, совесть
меня уже почти не мучила, и проснулся я поутру с легким сердцем. Мысль,
что помощь Симу и Кэндлишу сопряжена с опасностью, только прибавляла мне
уверенности; ведь, чтобы спасти их (если уж предполагать самое худшее),
мне надобно будет предстать перед судом присяжных, и о последствиях по-
добного шага я покуда предпочитал не думать; зато никто не вправе будет
меня упрекнуть в том, что я выбрал путь самый легкий и простой, а разве
лишь в том, что в сложном столкновении, когда долг призывал меня однов-
ременно в две разные стороны, я поставил жизнь на карту ради того дела,
которое не терпело ни малейшего отлагательства.
Отныне мы уже старались нигде не задерживаться лишку: мы ехали день и
ночь и останавливались только, чтобы перекусить, а форейторов, по приме-
ру кузена Алена, поторапливали чаевыми. Приплатив два пенса, я тут же
ехал дальше и получал при этом четырех лошадей. Я спешил что есть мочи:
пробудившаяся совесть не давала мне ни отдыха, ни срока. Но я опасался
привлекать к себе внимание. Мы и так были слишком заметны с нашей мали-
новой каретой ценою в семьдесят фунтов, с этим предметом роскоши, от ко-
торого не чаяли избавиться.
А пока суд да дело, мне стыдно было смотреть в глаза Роули. Этот юнец
каким-то образом заставил меня ощутить, что я за него в ответе; мне это
стоило бессонной ночи и жестокого, целительного унижения; я был благода-
рен ему, однако Же ощущал в его присутствии некоторую неловкость, а уж
это никуда не годилось, это противоречило всем моим понятиям о дисципли-
не: если офицер вынужден краснеть перед рядовым, или господин перед слу-
гой, только и остается, что уволить этого слугу либо умереть. И тут-то
мне пришло на ум учить моего Роули французскому языку; а потому, начиная
с Личфилда, я обратился в рассеянного учителя, а он - в ученика... ну,
скажем, неутомимого, но лишенного вдохновения. Интерес его никогда не
ослабевал. Он мог по сто раз слышать одно и то же слово, всякий раз ему
радовался, словно при первой встрече, произносил его на самые разные ла-
ды, но все неверно, и всякий раз с баснословной быстротой снова его за-
бывал. Ну взять хоть слово "школа".
- Нет, мистер Энн, вроде я такого слова не припомню, вроде как и не
слыхал.
А когда я в сотый раз напоминал ему: "Ecole!" - он тут же восклицал:
- Ну да! Оно вертелось у меня на языке: леколь! - И он тут же переви-
рал, словно по какой-то роковой неспособности запомнить. - Как бы мне
его теперь не запамятовать? Ну да это же проще простого - вроде нашего
"легко ль"! Теперь-то уж я запомню, ведь что-что, а учиться в школе куда
как нелегко!
И когда на другой день я спрашивал его, как будет по-французски "шко-
ла", можно было ждать, что он либо совсем забыл это слово, либо скажет
что-нибудь вроде "тяжело". Но при этом он ничуть не падал духом. Он,
видно, воображал, что так тому и быть должно. Изо дня в день он спраши-
вал меня с улыбкою:
- Ну как, сэр, примемся за французский?
И я принимался, задавал вопросы и подробнейшим образом все ему толко-
вал и разъяснял, но ни разу не услышал от него ни единого дельного отве-
та. У меня опускались руки - прямо хоть плачь, до чего неспособный по-
пался мне ученик. Когда я задумывался о том, что он покуда еще ровно ни-
чему не научился, а изучить ему надобно еще ох как много, мне начинало
казаться, что уроки эти будут длиться целую вечность, и я видел себя в
роли учителя уже столетним старцем, а моего ученика Роули - девяносто-
летним, и мы попрежнему долбили азы! Несмотря на неизбежную в путешест-
вии, несколько чрезмерную непринужденность отношении, несносный мальчиш-
ка нисколько не избаловался. На станциях на него любо-дорого было смот-
реть: он мигом обращался в самого что ни на есть образцового слугу -
проворный, учтивый, исполнительный, заботливый, то и дело кланяется,
точно послушная марионетка, всем видом и службой своей стараясь поднять
престиж мистера Рейморни в глазах гостиничного люда, и, казалось, нет на
свете дела ему не по плечу, кроме того единственного, которое я для него
избрал, - изучить французский язык!
ГЛАВА XXIII
ПРИКЛЮЧЕНИЯ БЕГЛОЙ ПАРОЧКИ
С некоторых пор окрестный ландшафт стал меняться. Тысячи признаков
указывали, что Шотландия совсем близко. Я угадывал это по облику гор, по
лесам, которые становились все гуще, по чистому блеску ручьев, журчавших
вдоль большака. Я мог бы подумать и о том, что мы приближаемся к месту,
на свой лад прославленному в Англии, - к Гретна-Грин. По этой самой до-
роге, по которой мы скакали с Роули в малиновой карете под аккомпанемент
флажолета и французских уроков, множество влюбленных пар устремлялось на
север под музыку шестнадцати копыт, выстукивающих галоп. И какое мно-
жество разгневанных преследователей - родители, дяди, опекуны, отвергну-
тые соперники - мчались вдогонку, и прятали залитое краской лицо за
окошком кареты, и щедро рассыпали золотые на почтовых станциях, и усерд-
но заряжали и перезаряжали жаждущие мести пистолеты! Но я, кажется, и не
вспомнил об этом, покуда случайная встреча на дороге не вовлекла меня в
самую гущу такого приключения, и, к моему восторгу в тот час, а потом к
недолгому, но глубокому сожалению, я оказался ангелом-хранителем людей,
мне дотоле неведомых.
На косогоре, на крутом повороте дороги в канаве лежал на боку фаэтон;
посреди дороги взволнованно спорили о чем-то мужчина и женщина, а два
форейтора верхами, каждый с лошадью в поводу, глядели на них и смеялись.
- Силы небесные! Вот это трахнулись! - воскликнул Роули, оборвав на
полуноте "Неприступный островок", и сунул флажолет в карман.
Я же острее ощутил в этом зрелище духовный крах, нежели физический -
куда более разбитых карет меня трогают разбитые сердца, - ибо сразу же
стало ясно как день, что у этой беглой парочки что-то неладно. Когда
простолюдины смеются, это плохой знак: юмор у них и низкопробный и злой;
если человек нанял четверку лошадей и, по-видимому, не смущается расхо-
дами, да еще едет с прелестнейшей девушкой, и при этом допускает, чтобы
над ним потешались его же собственные форейторы, значит, он либо глупец,
либо отнюдь не джентльмен.
Я сказал, что то были мужчина и женщина. Вернее сказать - мужчина и
девочка. Она была не старше семнадцати лет, ангельски хороша, такая пух-
ленькая, что перед ней не устоял бы и святой, и вся - от чулок до модно-
го чепчика - в голубом всевозможных оттенков, что создавало весьма прив-
лекательную гамму, самую глубокую ноту которой она бросила мне, одарив
меня испытующим взглядом синих глаз.
Сомневаться не приходилось, я словно по книге читал. Прямо из пансио-
на, едва оторвавшись от парты, от фортепьяно, от сонатин Клементи, де-
вочка эта, как в воду, кинулась в жизнь, в обществе мужлана без роду без
племени, и уже не только сожалела о содеянном, но выражала свое сожале-
ние с откровенной горечью.
Когда я вышел из кареты, они сразу же умолкли, но по лицам их
явственно читалось, что я прервал неприятное объяснение. Я снял шляпу
перед дамой и предложил им свои услуги.
Ответил мне мужчина.
- Что толку скрывать, сэр, - сказал он, - мы бежали, и ее отец наря-
дил за - нами погоню - тут ведь дорога на Гретна-Грин, сэр. А эти прос-
тофили возьми да и вывали нас в канаву и фаэтон, разбили!
- Весьма досадно, - заметил я.
- Уж и не знаю, когда еще мне было таково досадно! - воскликнул он и
поглядел вдаль с нескрываемым страхом.
- Отец, надобно полагать, вне себя от ярости? - учтиво поинтересовал-
ся я.
- А как же! - воскликнул мужлан. - Что долго толковать, сами понимае-
те: нам бы только поскорей вырваться из этой западни, вот что... может,
вы скажете, это бесцеремонно с моей стороны, да нужда свой закон пи-
шет... Может, вы бы ссудили нам свою карету до ближайшей станции, нам бы
только туда добраться, сэр.
- Признаюсь, это и вправду бесцеремонно, - отвечал я.
- Как вы изволили сказать, сэр? - вскинулся он.
- Я с вами согласился, - отвечал я. - Да, это и вправду бесцеремон-
ность, а главное, все и ни к чему. Я полагаю, можно уладить дело по-дру-
гому и притом наилучшим образом. Вы, разумеется, ездите верхом?
Тут-то и стало ясно, о чем они только что спорили, и господин сей
предстал перед нами в истинном свете.
- Так я ж ей это самое и твердил, чтоб ей пусто было! Надобно ехать
верхом! - выкрикнул он. - Уж коли этот джентльмен того же мнения, черт
возьми, чего ж вам еще надобно, поедете, и вся недолга!
Говоря так, он хотел схватить ее за руку, но она с ужасом отпрянула.
Я встал между ними.
- Нет, сэр, - сказал я, - леди не поедет верхом.
- А вы кто такой? Чего вмешиваетесь? - взревел он.
- Кто я такой, вас не касается, - отвечал я. - Будь я хоть сам дьявол
или архиепископ Кентерберийский - не ваше дело. Главное, я могу вам по-
мочь, а больше ведь, сколько я понимаю, помощи вам ждать неоткуда. Так
вот что я предлагаю. Леди поедет в моей карете, конечно, ежели вы отве-
тите любезностью на любезность и разрешите моему слуге ехать на одной из
