ученая публика, направлявшаяся домой обедать, мы в своем модном платье и
с громоздкой ношей, без сомнения, бросались в глаза.
На северной стороне Сент-Джеймс-сквер, в окне четвертого этажа, мне
посчастливилось приметить объявление о сдаче комнат. Цена и удобства мо-
его жилища были мне равно безразличны; при выборе его я придерживался
единственного правила: "в бурю хороша любая гавань", и потому мы с Роу-
ли, не мешкая ни минуты, вошли в подъезд и поднялись по лестнице.
Двери нам отворила угрюмая особа в бомбазиновом платье; вид у ней был
такой, словно ее всю жизнь гнетет тяжкий груз бессчетных потерь и пос-
леднюю утрату она понесла, быть может, лишь накануне нашего приезда, так
что, обратясь к ней, я невольно понизил голос. Она отвечала, что да,
комнаты сдаются, и даже показала нам их - гостиную и спальню en suite
[54], из которых открывался превосходный вид на Ферт-оф-Форт; комнаты
были просторные, уютно обставленные, на стенах картины, на каминной пол-
ке раковины, на столе несколько книг - все, как я увидел после, религи-
озного содержания и все подарены "моей духовной сестре" или "моему бла-
гочестивому другу во Христе, Бетии Макрэнкин". Но дальше этого мы не
пошли; моя "духовная сестра" никак не желала совершить самый, казалось
бы, естественный и приятный поступок на свете - назвать цену, а только
стояла и качала головой, да время от времени как-то постанывала, точно
голубь, вся - олицетворение уныния и настороженности. Такого сварливого
голоса я еще отродясь не слыхал, и у меня звенело в ушах, когда она гро-
моздила перед нами гору затруднений и препятствий.
Никаких услуг она нам не обещает.
- На это у меня есть слуга, сударыня, - возразил я.
- Это он-то? - переспросила она. - Да полноте! Неужто он и впрямь вам
слуга?
- Мне очень жаль, сударыня, что вы его не одобряете.
- С чего это вы взяли? Только вот больно молод. Небось, мастер все
ломать да колотить. Сдается мне, вы с ним хлопот не оберетесь. А богу
молиться он не забывает?
- Как можно, сударыня! - с восхитительной находчивостью ужаснулся Ро-
ули и, мигом, словно по привычке, закрыв глаза, не слишком проникновен-
но, зато с необычайной быстротой пробормотал двустишие:
Лука, Марк, Иоанн, Матфей,
Мой сон благословите поскорей!
Дама хмыкнула, и в комнате повисла зловещая тишина.
- Что же, сударыня? - прервал я молчание. - Мне кажется, эдак мы с
вами никогда и не начнем договариваться, а о том, что кончим, я уж и не
мечтаю. Назовите же ваши условия - и мы либо останемся, либо уйдем.
Она не спеша разлепила губы и спросила трубным голосом:
- А кто вас рекомендует?
Я раскрыл бумажник и показал ей пачку кредиток.
- Полагаю, сударыня, это и есть самые лучшие рекомендации.
- А завтрак вам надобно подавать поздно? - был ответ.
- Завтрак надобно подавать, когда вам будет угодно, сударыня, от че-
тырех утра до четырех пополудни! - отвечал я. - Только назовите наконец
вашу цену, если у вас достанет силы ее выговорить!
- А нынче я не могу подать вам ужин, - отозвалась она.
- Мы поужинаем в другом месте, несносное вы создание! - воскликнул я,
готовый смеяться и плакать. - Ну-с, пора положить этому конец! Я желаю
снять у вас квартиру - и все тут, и поставлю на своем. Не желаете назна-
чать цену? Отлично, обойдемся без этого! Я вам доверяю! Нет, не умеете
вы разглядеть хорошего квартиранта, зато уж я-то сразу вижу хорошую хо-
зяйку! Роули, распаковывай саквояжи!
Будут ли мои слова оценены по заслугам?.. Эта сумасшедшая принялась
выговаривать мне за мое неблагоразумие! Но битва была уже выиграна, то
звучали ее последние залпы, и скорее не враждебные, а приветственные. В
конце концов хозяйка соизволила назвать цену - вполне умеренную, - и мы
с Роули пустились на поиски ужина. Однако же на все эти переговоры ушло
немало времени, солнце уже село, на улицах засветились тусклые фонари, и
на соседней Лит-роуд уже слышалась колотушка сторожа. Когда меня впервые
привезли в Эдинбург, я приметил неподалеку отсюда, за городской регист-
ратурой, закусочную. Туда-то мы и направили свои стопы и в одиночестве
уселись за столик, собираясь насладиться поздним обедом. Но едва мы ус-
пели его заказать, как дверь отворилась и пропустила рослого молодого
человека; он огляделся и несколько нетвердой походкой подошел к нашему
столику.
- Желаю вам доброго вечера, почтенные и высокочтимые сеньоры! - ска-
зал он. - Позволено ли будет страннику, вернее паломнику... одним сло-
вом, паломнику, взыскующему любви... ненадолго бросить якорь в вашей га-
вани? Признаюсь не стыдясь, мне глубоко отвратителен обычай, достойный
зверя, - поглощать пищу в одиночестве.
- Добро пожаловать, сэр, - отвечал я. - Если только я могу взять на
себя роль хозяина в публичном месте.
Мои слова его несколько ошеломили, и, садясь, он устремил на меня ту-
манный и пристальный взгляд.
- Вижу, сэр, вы не чужды образования! Что будем пить, сэр?
Я отвечал, что заказал черного пива.
- Напиток скромен... Но неплохо утоляет жажду, - заметил он. - Что ж,
почему бы и мне не обратиться к сему скромному напитку. Я бы не сказал,
что нахожусь сейчас в добром здравии. Усердные занятия воспалили мой
мозг, а не менее усердные хождения утомили мои... Н-да, пожалуй, более
всего утомили мой взор!
- Осмелюсь спросить, далеко ли вы ходили? - поинтересовался я.
- Не столь далеко, как много, - отвечал он. - По городу, сэр... в ко-
тором вы, мне кажется, человек чужой? За ваше доброе здоровье, сэр, и за
наше дальнейшее знакомство! Так вот, есть в сем граде Данидине [55] нес-
колько улиц, которые заставляют с величайшей похвалой вспоминать его
создателя и трактирщиков: через каждую сотню шагов стоит Его Величество
питейное заведение, так что натурам созерцательным не надобно брести на
край света, ежели им придет охота освежиться. Вот я и спешил в этот бла-
гословенный квартал - благословенный природой и искусством. Несколько
избранных друзей, все приверженцы уединения, любители острого словца и
доброго вина, почтили меня своим обществом. "По безучастной и уединенной
Реджистерстрит шел наш нелегкий путь", сэр.
- То-то, когда вы вошли, мне вроде как в нос ударило... - начал я.
- Чего уж там, не церемоньтесь! - прервал он. - Разумеется, вам в нос
ударило! И, признаться, мне чертовски повезло, что я сам не ударился.
Когда я вошел, я весь так и сиял "обилием и великолепием недавних возли-
яний", как выразился однажды Грей. Могучий бард! А человек жеманный,
весь свой век избегал женского пола и вина, не мужчина, сэр, нет, не
мужчина! Прошу прощения, что причиняю вам столько беспокойства, но куда,
к дьяволу, я подевал свою вилку? Крайне вам признателен. Сижу и ем я в
лондонском тумане, сэр. Надо бы привести с собой мальчишку-факельщика, и
я непременно привел бы, не будь это племя таким грязным. Я надумал осно-
вать Благотворительное Общество мытья достойных бедняков и бритья сол-
дат. Рад отметить, что, хоть выправка ваша и смахивает на военную, вы
отлично выбриты. В моем реестре добродетелей бритье идет вслед за умени-
ем выпить. Настоящий джентльмен может быть пошлым негодяем, без гроша в
кармане, но он всегда будет чисто выбрит. Взять хоть меня - вообразите,
что я поднялся ни свет ни заря, ну, скажем, за четверть часа до полудня!
Первым делом, даже не помыслив о добродетельном, но никуда не годном пи-
ве или о пользительной, но безвкусной содовой воде, я тут же нетвердою
рукой хватаюсь за смертоносную бритву; я скольжу по краю вечности. Мысль
эта меня бодрит! Быть может, прольется кровь, но раны мои не смертельны.
Щетины как не бывало, и я выхожу из своей спальни спокойный и торжеству-
ющий. Воспользовавшись избитым выражением, скажу: мне теперь сам черт не
брат. Я тоже пренебрег опасностью, быть может, пролил кровь в сражении с
грозным противником - прибором для бритья.
Таким вот разговором этот напыщенный фат занимал меня во все время
обеда, и так как сам он не умолкал ни на минуту, то по свойственной всем
пьяницам ошибке решил, что нашел собеседника себе под стать. Он сообщил
мне свое имя, свой адрес, выразил надежду, что мы встретимся снова, и
под конец предложил поехать с ним на днях за город обедать.
- Обед будет торжественный, - пояснил он. - Учинители и советники
Крэмондской академии - заведения, коего я имею честь состоять профессо-
ром чепухистики, - собираются в старом трактире "Крэмондский мост", дабы
почтить нашего друга Икара. Одно место свободно, обворожительный незна-
комец, и я предлагаю его вам!
- А кто такой этот ваш друг Икар? - спросил я.
- Взмывший в небо сын Дедала! - отвечал он. - Ужели вам неведомо та-
кое имя - Байфилд?
- И вправду неведомо.
- Ужели слава столь ничтожна? - воскликнул он. - Байфилд - аэронавт,
сэр. Он позавидовал славе Люнарди и собирается предложить вниманию мест-
ной публики... прошу прощения, окрестному дворянству... некое зрелище:
он желает вознестись на небеса. Я также принадлежу к местному дво-
рянству, но, да позволено мне будет заметить, зрелище сие нисколько меня
не трогает. Мне нет никакого дела до его вознесения. И шепну вам на уш-
ко, я отнюдь не единственный. Все это уже не ново, сэр, у этой истории
длинная борода. Люнарди уже взмывал в небеса и явно перестарался. Тщес-
лавный глупец и причудник, судя по всему, что про него известно. Сам-то
я в ту пору еще качался в колыбели. Но с нас довольно и одного раза.
Пусть бы Люнарди поднялся, а потом снова спустился на землю - и преот-
лично. Мы предпочитаем... Мы не желаем видеть, как этот опыт повторяют
ad nauseam [56] и Байфилд, и Спифилд, и Храпфилд, и Пропадифилд. Чтоб им
взмыть в небо и не воротиться! Но это весьма сомнительно. Крэмондская
академия с радостью воздает хвалу свойству человеческой натуры, а вовсе
не самому этому деянию, а Байфилд хоть и сущий невежда, но выпить не ду-
рак и компании не портит. После доброго возлияния он может даже сойти за
острослова.
Как выяснилось в дальнейшем, все это касалось меня куда более, нежели
я мог предположить в ту минуту. А меж тем мне не терпелось уйти. Пока
мой новый знакомец продолжал нести околесицу, налетел порыв ветра, раз-
верзлись хляби небесные, по окнам забарабанил дождь - и при этом безжа-
лостном знаке я спохватился, что меня ждут в другом месте.
ГЛАВА XXVI
"ЛЕБЯЖЬЕ ГНЕЗДО" НОЧЬЮ
В самых дверях меня чуть не сбил с ног яростный порыв ветра, и нам с
Роули пришлось буквально прокричать друг другу слова прощания. И всю до-
рогу, пока я шел по Принцесс-стрит к "Лебяжьему гнезду", ветер подгонял
меня в спину и свистел в ушах. Город, казалось, тонул в дожде, который
лил как из ведра и оставлял на губах солоноватый привкус, - ведь океан
был совсем близко. На улице поминутно светлело и вновь темнело: шквалис-
тый ветер то чуть не задувал все фонари на длинной улице, то вдруг сти-
хал, и огни оживали, множились и опять отражались на мокрых тротуарах, и
темнота становилась прозрачнее.
Когда я добрался до угла Лотиан-роуд, идти стало много легче. Во-пер-
вых, теперь ветер дул мне в бок, вовторых, я вошел под сень моей бывшей
тюрьмы - Эдинбургского замка, да и ярость ветра понемногу утихала. К то-
му же я вспомнил, зачем и куда иду, и мне сразу стало легче бороться с
непогодой. Что за важность, если тебя и шатанет порывом ветра или сбрыз-
нет холодным дождем, когда впереди такая Цель! Мне представилась Флора,
и я вообразил ее в своих объятиях, и сердце мое заколотилось. Но тут же
я спохватился: как нелепы и несбыточны мои мечты! Я должен считать себя
счастливцем, если мне удастся увидеть хоть огонек свечи в ее спальне.
Мне предстояло пройти еще около двух лье, раскисшая под дождем дорога
почти все время поднималась в гору. Я оставил позади последний фонарь, и
