причинили мне вреда, и я воспрянул духом.
Едва я залез обратно на скалу - а я всегда взбирался на нее первым же
делом после еды, - как заметил, что по Саунду идет лодка - и, насколько
я мог судить, прямо ко мне.
Страх и надежда разом охватили меня: может быть, эти люди раскаялись
в своем бессердечии и возвращаются мне на выручку? Но пережить еще одно
разочарование, такое, как вчера, было бы свыше моих сил. Я решительно
повернулся спиною к морю и не взглянул в ту сторону, прежде чем не дос-
читал про себя до трехсот. Лодка по-прежнему держала курс на островок.
На этот раз я уже досчитал до тысячи, причем как можно медленней, а
сердце у меня больно колотилось. Да, сомнений не было! Суденышко направ-
лялось прямо на Иррейд!
Больше я сдерживаться не мог - сбежал к морю и кинулся дальше, прыгая
по торчащим из воды скалам, пока они не кончились. Просто чудо, как я не
сорвался и не утонул, потому что, когда наконец пришлось остановиться, у
меня тряслись колени, а во рту до того пересохло, что пришлось смочить
его морской водой, иначе я не мог бы крикнуть.
Тем временем лодка все приближалась, и уж ясно было, что это та же,
давешняя, и в ней те же двое. Я их узнал по волосам: у одного они были
соломенножелтые, а у другого смоляные. Только теперь на борту был еще и
третий, судя по виду - персона поважней тех двоих.
Приблизившись настолько, чтобы переговариваться со мной, не повышая
голоса, они убрали парус и легли в дрейф. Невзирая на все мои заклина-
ния, ближе они не подходили, и, что самое страшное, этот третий, разгля-
дывая меня и что-то приговаривая, покатывался со смеху.
Потом он встал в лодке и обратился ко мне с пространной речью, сыпля
словами, как горохом, и то и дело взмахивая рукой. Я сказал, что не по-
нимаю погэльски; на это он сильно рассердился, и я стал догадываться,
что он воображает, будто говорит по-английски. Прислушавшись со всем
вниманием, я несколько раз уловил слово "зачем", но все остальное произ-
носилось по-гэльски, а для меня это было все равно что покитайски.
- Зачем, - повторил я, чтобы показать ему, что хоть слово да разоб-
рал.
- Да-да, - закивал он. - Да-да, - и, оглядев своих спутников с таким
видом, словно хотел сказать: "Ну, говорил я вам, что знаю английский!" -
дробнее прежнего затрещал на своем гэльском наречии.
На этот раз я выхватил еще одно слово: "отлив". И тут меня осенило. Я
сообразил, отчего он все машет рукой в сторону Росса.
- Вы хотите сказать, что когда бывает отлив?.. - крикнул я и осекся.
- Да-да, - сказал он. - Отлив.
Больше я не слушал: позабыв про лодку, в которой мой советчик вновь
прыснул и зашелся хохотом, я заспешил к берегу тем же путем, каким доб-
рался сюда, перепрыгивая с камня на камень, а там припустился бежать че-
рез весь островок, как никогда еще в жизни не бегал. Примерно через пол-
часа я примчался на берег своего заливчика, и точно: на его месте стру-
ился чахлый ручеек, через который я пронесся, не замочив даже колен, и с
победным воплем вылетел на берег Росса.
Мальчишка с побережья и дня не оставался бы на Иррейде, который
представляет собой всего-навсего так называемый "приливный островок" и,
кроме как по четным четвертям луны, дважды в сутки доступен для прогулок
с Росса и обратно либо посуху, либо, в крайнем случае, вброд. Я и сам,
наблюдая у себя под носом в бухточке приливы и отливы и даже сторожа эти
отливы, чтобы удобней было собирать ракушки, - я и сам, повторяю, неми-
нуемо разгадал бы тайну Иррейда и вырвался на свободу, если бы вместо
того, чтоб клясть свою горькую долю, сел да пораскинул мозгами. Не диво,
что рыбаки не сразу поняли, в чем дело. Гораздо удивительнее, что они
все-таки разгадали мое дурацкое заблуждение и не посчитали за труд возв-
ратиться. Почти сто часов голодал я и холодал на этом острове. Если бы
не рыбаки, я мог бы и вообще там сгинуть, и все по чистой глупости. Я и
так за нее заплатил недешево - не только муками, перенесенными в эти
дни, но и нынешним своим положением: одет был хуже нищего, едва способен
таскать ноги, да и горло болело нестерпимо.
Случалось мне видеть негодяев, случалось и глупцов; тех и других -
предостаточно, и думаю, что в конце концов и те и эти получают по заслу-
гам, только глупцы все же первыми.
ГЛАВА XV
"ОТРОК С СЕРЕБРЯНОЙ ПУГОВКОЙ" ПО ОСТРОВУ МАЛЛУ
На Россе, иными словами, той части Малла, куда ты теперь выбрался,
меня встретило то же непроходимое бездорожье, что и на только что бро-
шенном островке: сплошь болота, да кустарник, да огромные валуны. Для
тех, кому эта местность хорошо знакома, имелись, возможно, и дороги; у
меня же не было лучшего проводника, кроме как собственный нюх, и иной
вехи, кроме вершины Бен-Мора.
Я старался, сколько возможно, идти на дымок, который так часто видел
с острова, и как ни велика была моя усталость, как ни труден путь, часу
в шестом вечера вышел к домику, спрятанному на дне неглубокой лощины.
Дом был приземистый, длинный, сложенный насухо из камня и крытый дерном;
перед ним на холмике сидел старик и курил на солнце трубку.
Ломаным английским языком он с грехом пополам объяснил, что мои това-
рищи по несчастью благополучно добрались до берега и на другой же день
останавливались перекусить под этим самым кровом.
- А был среди них один, одетый по-господски? - спросил я.
Старичок ответил, что все были в грубых плащах, но на первом, который
пришел сначала, и вправду красовались короткие панталоны и чулки, хотя
на остальных были матросские штаны.
- Ага, - сказал я, - и, уж конечно, шляпа с перьями?
Нет, возразил старичок, путник шел, как и я, с непокрытой головой.
Сначала я подумал, что Алан потерял свою шляпу; потом вспомнил про
дождь и решил, что вероятней он все-таки для вящей сохранности держал ее
под плащом. При этой догадке я невольно заулыбался, отчасти тому, что
мой друг невредим, отчасти же его тщеславной заботе о своей наружности.
Но тут мой собеседник хлопнул себя по лбу и вскричал, что я, наверно,
и есть отрок с серебряной пуговкой.
- Да, а что? - не без удивления сказал я.
- А то, - отвечал старичок, - что в таком случае тебе велено пере-
дать, чтобы ты пробирался вслед за своим другом в его края, через Торо-
си.
Он стал расспрашивать, что со мной приключилось, и я поведал ему свою
историю. На юге Шотландии такая быль, конечно, вызвала бы одни насмешки;
но старый джентльмен - я называю его так за благородство манер, одежонка
на нем была самая плохонькая - выслушал меня до последнего слова со-
чувственно и серьезно. Когда я договорил, он взял меня за руку, ввел в
свою лачугу (иначе как лачугой его жилище не назовешь) и представил сво-
ей жене с таким видом, как будто она королева, а я - по меньшей мере
герцог.
Добрая женщина выставила мне овсяные лепешки и холодную куропатку, и
все старалась потрепать меня по плечу и улыбнуться мне, потому что анг-
лийского она не знала; старый джентльмен тоже не отставал от нее и при-
готовил мне из деревенского виски крепкий пунш. А я, все время пока уп-
летал еду и потом, когда запивал ее пуншем, никак не мог уверовать в
свою удачу; и эта хибарка, насквозь прокопченная торфяным дымом и вся в
щелях, как решето, казалась мне дворцом.
От пунша меня прошиб обильный пот и сморил неодолимый сон; радушные
хозяева уложили меня и больше не трогали; и назавтра, когда я выступил в
дорогу, было уже около полудня, горло у меня болело куда меньше, хандру
после здоровой еды и добрых вестей как рукой сняло. Старый джентльмен,
сколько я его ни упрашивал, не пожелал брать денег и еще сам преподнес
мне ветхую шапчонку, чтобы было чем покрыть голову; каюсь, правда, что
едва домишко вновь скрылся из виду, я старательно выстирал подарок в
придорожном роднике.
А про себя я думал: "Если они все такие, эти дикие горцы, недурно бы
и моим землякам капельку одичать".
Мало того, что я пустился в путь с опозданием; я еще сбился с дороги
и, должно быть, добрую половину времени блуждал понапрасну. Правда, мне
встречались люди, и немало: одни копались у себя на полях, скудных, кро-
хотных клочках земли, неспособных прокормить и кошку; другие пасли низ-
корослых, не крупнее осла, коровенок. Горский костюм был со времен восс-
тания запрещен законом, местным уроженцам вменялось одеваться по обычаю
жителей равнины, глубоко им чуждому, и странно было видеть пестроту их
нынешнего облачения. Кое-кто ходил нагишом, лишь набросив на плечи плащ
или длинный кафтан, а штаны таскал за спиной как никчемную обузу;
кое-кто смастерил себе подобие шотландского пледа из разноцветных поло-
сок материи, сшитых вместе, как старушечье лоскутное одеяло; попадались
и такие, кто по-прежнему не снимал горской юбки, только прихватил ее
двумятремя стежками посредине, чтобы преобразить в шаровары вроде гол-
ландских. Все подобные ухищрения порицались и преследовались: в надежде
сломить клановый дух закон применяли круто; однако здесь, на этом отда-
ленном острове, любителей осуждать находилось немного, а наушничать - и
того меньше.
Бедность вокруг, судя по всему, царила страшная, и неудивительно:
разбойничьи набеги были пресечены, а вожди теперь не жили открытым до-
мом; и дороги, даже глухие и извилистые деревенские проселки вроде того,
по которому пробирался я, наводнены были нищими. И тут опять я отметил
разницу сравнительно с нашими местами. У нас на равнине побирушка - хотя
бы и законный, у которого на то выправлена бумага, - держится угодливо,
подобострастно; подашь ему серебряную монетку, он тебе честь-честью дает
сдачи медяк. Горец же, даже нищий, блюдет свое достоинство, милостыню
просит, по его словам, всего лишь на нюхательный табак, и сдачи не дает.
Такие подробности были, конечно, не моя забота, просто они развлекали
меня в пути. Куда существенней для меня было то, что здесь мало кто ра-
зумел по-английски, притом и эти немногие (кроме тех, кто принадлежал к
нищей братии) не очень-то стремились предоставить свои познания к моим
услугам. Я знал, что моя цель - Тороси; повторял им это слово и показы-
вал: "туда? "; но вместо того, чтобы попросту указать мне в ответ нап-
равление, они принимались долго и нудно толковать что-то по-гэльски, а
мне оставалось только хлопать ушами - не диво, что я чаще сбивался с до-
роги, чем шел по верному пути.
Наконец, часам к восьми вечера, уже не чуя под собою ног от усталос-
ти, я наткнулся на одинокий дом, попросился туда, получил отказ, но вов-
ремя вспомнил о могуществе денег, особенно в таком нищем крае, и, зажав
в пальцах одну из своих гиней, показал хозяину. При виде золотого тот,
хоть до сих пор и прикидывался, будто ни слова не понимает, и знаками
гнал меня от порога, внезапно обрел дар речи и на довольно сносном анг-
лийском языке выразил свое согласие пустить меня за пять шиллингов пере-
ночевать, а на другой день проводить в Тороси.
Спал я в ту ночь неспокойно, боялся, как бы меня не ограбили; однако
я тревожился понапрасну: хозяин мой был не вор, только беден, как цер-
ковная мышь, ну, и плут отменный. И не он один был здесь такой бедняк:
наутро нам пришлось отмахать пять миль к дому местного богача, как наз-
вал его мой хозяин, чтобы разменять мою гинею. Что ж, на Малле, возмож-
но, такой и мог слыть богачом, но у нас на юге - едва ли: чтобы наскрес-
ти двадцать шиллингов серебром, понадобилась вся его наличность, весь
дом перерыли сверху донизу, да еще и на соседа наложили контрибуцию.
Двадцать первый шиллинг богач оставил себе, заявив, что ему не по
средствам держать столь крупную сумму, как гинея, "мертвым капиталом".
При всем том он был весьма приветлив и учтив, усадил нас обедать со сво-
им семейством и смешал в прекрасной фарфоровой чаше пуншу, отведав кото-
