Прыгая, он выронил кортик и, когда ощутил дуло пистолета у спины,
круто обернулся, с громовым проклятием схватил меня своими ручищами; и
тогда то ли мужество возвратилось ко мне, то ли мой страх перерос в
бесстрашие, но только с пронзительным воплем я выстрелил ему в живот. Он
испустил жуткий, леденящий душу стон и рухнул на пол. Тут меня ударил
каблуком по макушке второй матрос, уже просунувший ноги в люк; я тотчас
схватил другой пистолет и прострелил ему бедро, он соскользнул в рубку и
мешком свалился на своего упавшего товарища. Промахнуться было нельзя,
ну, а целиться некогда: я просто ткнул в него дулом и выстрелил.
Возможно, я еще долго стоял бы, не в силах оторвать взгляд от убитых,
если бы меня не вывел из оцепенения крик Алана, в котором мне почудился
призыв о помощи.
До сих пор он успешно удерживал дверь; но пока он дрался с другими,
один матрос нырнул под поднятую шпагу и обхватил его сзади. Алан колол
противника кинжалом, зажатым в левой руке, но тот прилип к нему, как пи-
явка. А в рубку уже прорвался еще один и занес кортик для удара. В двер-
ном проеме сплошной стеной лепились лица. Я решил, что мы погибли, и,
схватив свой кортик, бросился на них с фланга.
Но я мог не торопиться на помощь. Алан наконец сбросил с себя против-
ника, отскочил назад для разбега, взревел и, словно разъяренный бык, на-
летел на остальных. Они расступились перед ним, как вода, повернулись и
кинулись бежать; они падали, второпях натыкаясь друг на друга, а шпага
Алана сверкала, как ртуть, вонзаясь в самую гущу удирающих врагов, и в
ответ на каждую вспышку стали раздавался вопль раненого. Я все еще вооб-
ражал, что нам конец, как вдруг - о диво! - нападающих и след простыл,
Алан гнал их по палубе, как овчарка гонит стадо овец.
Однако, едва выбежав из рубки, он тотчас вернулся назад, ибо осмотри-
тельность его не уступала его отваге; а матросы меж тем с криками мча-
лись дальше, как будто он все еще преследовал их по пятам. Мы слышали,
как, толкаясь и давя друг друга, они забились в кубрик и захлопнули
крышку люка.
Кормовая рубка стала похожа на бойню: три бездыханных тела внутри,
один в предсмертной агонии на пороге - и два победителя, целых и невре-
димых: я и Алан.
Раскинув руки, Алан подошел ко мне.
- Дай, я обниму тебя! - Обняв, он крепко расцеловал меня в обе щеки.
- Дэвид, я полюбил тебя, как брата. И признайся, друг, - с торжеством
вскричал он, - разве я не славный боец?
Он повернулся к нашим поверженным врагам, проткнул каждого шпагой и
одного за другим вытащил всех четверых за дверь. При этом он то мурлыкал
себе под нос, то принимался насвистывать, словно силясь припомнить ка-
кую-то песню; только на самом-то деле он старался сочинить свою! Лицо
его разрумянилось, глаза сияли, как у пятилетнего ребенка при виде новой
игрушки. Потом он уселся на стол, дирижируя себе шпагой, и мотив, кото-
рый он искал, полился чуть яснее, потом еще уверенней, - и вот, на языке
шотландских кельтов, Алан в полный голос запел свою песню.
Я привожу ее здесь не в стихах - стихи я слагать не мастер, но по
крайней мере на хорошем английском языке. Он часто певал свою песню и
после, она даже стала известной, так что мне еще не однажды доводилось
слыхать и ее самое и ее толкование:
Это песнь о шпаге Алана;
Ее ковал кузнец,
Закалял огонь,
Теперь она сверкает в руке Алана Боека.
Было много глаз у врага,
Они были остры и быстры,
Много рук они направляли,
Шпага была одна.
По горе скачут рыжие лани,
Их много, гора одна,
Исчезают рыжие лани,
Гора остается стоять.
Ко мне, с вересковых холмов,
Ко мне, с морских островов,
Слетайтесь, о зоркие орлы,
Здесь есть для вас пожива.
Нельзя сказать, чтобы в этой песне, которую в час нашей победы сложил
Алан - сам сочинил и слова и мелодию! - вполне отдавалось должное мне; а
ведь я сражался с ним плечом к плечу. В этой схватке полегли мистер Шуан
и еще пятеро: одни были убиты наповал, другие тяжело ранены, и из них
двое пали от моей руки - те, что проникли в рубку через люк. Ранены были
еще четверо, и из них одного, далеко не последнего по важности, ранил я.
Так что, вообще говоря, я честно внес свою долю как убитыми, так и ране-
ными, и по праву мог бы рассчитывать на местечко в стихах Алана. Впро-
чем, поэтов прежде всего занимают их рифмы; а в частной, хоть и нерифмо-
ванной беседе Алан всегда более чем щедро воздавал мне по заслугам.
А пока что у меня и в мыслях не было, что по отношению ко мне совер-
шается какая-то несправедливость. И не только потому, что я не знал ни
слова по-гэльски. Сказались и тревога долгого ожидания и лихорадочное
напряжение двух бурных схваток, а главное, ужас от сознания того, какая
лепта внесена в них мною, так что когда все кончилось, я был рад-радехо-
нек поскорей доковылять до стула. Грудь мне так стеснило, что я с трудом
дышал, мысль о тех двоих, которых я застрелил, давила меня тяжким кошма-
ром, и не успел я сообразить, что со мной происходит, как разрыдался,
точно малое дитя.
Алан похлопал меня по плечу, сказал, что я смельчак и молодчина и что
мне просто нужно выспаться.
- Я буду караулить первым, - сказал он. - Ты меня не подвел, Дэвид, с
начала и до конца. Я тебя на целый Эпин не променял бы - да что там
Эпин! На целый Бредалбен!
Я постелил себе на полу, а он, с пистолетом в руке и шпагой у пояса,
стал в первую смену караула: три часа по капитанскому хронометру на сте-
не. Потом он разбудил меня, и я тоже отстоял свои три часа; еще до конца
моей смены совсем рассвело и наступило очень тихое утро; пологие волны
чуть покачивали судно, перегоняя туда и сюда кровь на полу капитанской
рубки; по крыше барабанил частый дождь. За всю мою смену никто не шелох-
нулся, а по хлопанью руля я понял, что даже у штурвала нет ни души. По-
том я узнал, что у них, оказывается" было много убитых и раненых, а ос-
тальные выказывали столь явное недовольство, что капитану и мистеру Риа-
ку пришлось, как и нам с Аланом, поочередно нести вахту, чтобы бриг не-
нароком не прибило к берегу. Хорошо еще, что выдалась такая тихая ночь и
ветер улегся, как только пошел дождь. И то, как я заключил по многоголо-
сому гомону чаек, которые с криками метались вокруг корабля, охотясь за
рыбой, "Завет" снесло к самому побережью Шотландии или к какому-то из
Гебридских островов, и в конце концов, высунувшись из рубки, увидел по
правому борту громады скалистых утесов Ская, а еще немного правее - та-
инственный остров Рам.
ГЛАВА XI
КАПИТАН ИДЕТ НА ПОПЯТНЫЙ
Часов в шесть утра мы с Аланом сели завтракать.
Пол рубки был усеян битым стеклом и перепачкан кровью - ужасающее ме-
сиво; от одного его вида мне сразу расхотелось есть. Зато во всем прочем
положение у нас было не только сносное, но и довольно забавное: выставив
капитана с помощником из их собственной каюты, мы получили в полное рас-
поряжение все корабельные запасы спиртного - как вин, так и коньяку - и
все самое лакомое из съестных припасов, вроде пикулей и галет лучшей му-
ки. Уже этого было достаточно, чтобы привести нас в веселое расположение
духа; но еще потешней было то, что два самых жаждущих сына Шотландии
(покойный мистер Шуан в счет не шел) оказались на баке отрезаны от всей
этой благодати и обречены пить то, что более всего ненавидели: холодную
воду.
- И будь уверен, - говорил Алан, - очень скоро они дадут о себе
знать. Можно отбить у людей охоту к драке, но охоту к выпивке - никогда.
Нам было хорошо друг с другом. Алан обходился со мною прямо-таки лю-
бовно; взяв со стола нож, он срезал со своего мундира одну из серебряных
пуговиц и дал мне.
- Они достались мне от моего отца, Дункана Стюарта, - сказал он. - А
теперь я даю одну из них тебе в память о делах минувшей ночи. Куда бы ты
ни пришел, покажи эту пуговицу, и вкруг тебя встанут друзья Алана Брека.
Он произнес это с таким видом, словно он Карл Великий и у него под
началом бессчетное войско, а я, признаюсь, хоть и восхищался его отва-
гой, все же постоянно рисковал улыбнуться его тщеславию, - да, именно
рисковал, ибо, случись мне не сдержать улыбки, страшно подумать, какая
бы разразилась ссора.
Когда мы покончили с едой, Алан стал рыться в капитанском рундуке,
пока не нашел платяную щетку; затем, сняв мундир, придирчиво осмотрел
его и принялся счищать пятна с усердием и заботой, свойственными, как я
полагал, одним только женщинам. Правда, у него не было другого, да и по-
том, если верить его словам, мундир этот принадлежал королю, стало быть,
и ухаживать за ним приличествовало по-королевски.
И все же, когда я увидел, как тщательно он выдергивает каждую ниточку
с того места, где срезал для меня пуговицу, его подарок приобрел в моих
глазах новую цену.
Алан все еще орудовал щеткой, когда нас окликнул с палубы мистер Риак
и запросил перемирия для переговоров. Я вылез на крышу рубки и, сев на
край люка, с пистолетом в руке и лихим видом - хоть в душе и побаивался
торчащих осколков стекла - подозвал его и велел говорить. Он подошел к
краю рубки и встал на бухту каната, так что подбородок его пришелся вро-
вень с крышей, и несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга.
Мистер Риак - он, как я понимаю, не слишком усердствовал на поле брани и
потому отделался только ссадиной на скуле - выглядел подавленным и очень
утомленным после ночи, проведенной на ногах то подле раненых, то на вах-
те.
- Скверная вышла история, - промолвил он наконец, качая головой.
- Не мы ее затевали, - отозвался я.
- Капитан хотел бы переговорить с твоим другом. Можно и через окно.
- А может, он опять замышляет вероломство, откуда нам знать? - вскри-
чал я.
- Отнюдь, Дэвид, - сказал мистер Риак. - А если б и замышлял, скажу
тебе честно: нам бы все равно не набрать на свою сторону людей.
- Вон как! - протянул я.
- Я тебе больше скажу, - продолжал он. - Дело не только в матросах,
дело во мне. Я натерпелся страху, Дэви. - Он усмехнулся мне. - Нет, нам
нужно одно: чтобы он нас не трогал.
После этого я посовещался с Аланом, и мы все согласились провести пе-
реговоры, обязав обе стороны честным словом прервать военные действия.
Однако миссия мистера Риака не была этим исчерпана: он стал молить меня
о выпивке, да так неотвязно, с такими горькими ссылками на свою прежнюю
ко мне доброту, что я под конец подал ему примерно четверть пинты
коньяку в жестяной кружке. Он отпил немного, а остальное унес на бак,
верно, чтобы разделить со своим капитаном.
Немного спустя капитан, как и было условлено, подошел к одному из
окошек рубки; он стоял под дождем, держа руку на перевязи, суровый,
бледный, постаревший, и я почувствовал угрызения совести, что стрелял в
него.
Алан тотчас навел на его лицо пистолет.
- Уберите эту штуку! - сказал капитан. - Разве я не поручился своим
словом, сэр? Или вам угодно меня оскорблять?
- Капитан, боюсь, что ваше слово не прочно, - отвечал Алан. - Вчера
вечером вы чинились и рядились, как торговка на базаре, и тоже поручи-
лись своим словом, да еще и по рукам ударили для верности - и сами знае-
те, что из этого вышло. Будь оно проклято, ваше слово!
- Ну, ну, сэр, - сказал капитан. - От сквернословия большого добра не
будет. (Сам капитан, надо отдать ему должное, этим пороком никогда не
грешил.) Нам и помимо этого есть о чем поговорить. Вы тут натворили бед
на бриге, - горько продолжал он. - Мне не хватает людей, чтобы управ-
ляться с судном, а старшего помощника, без которого я как без рук, вы
пропороли шпагой так, что он отошел, не успев и слова сказать. Мне ниче-
го другого не остается, сэр, как возвратиться в порт Глазго, чтобы по-
полнить команду, а уж там, с вашего позволения, найдутся люди, которые
сумеют с вами сговориться лучше меня.
