концом.
- Дядя Эбенезер, - вырвалось у меня, - я не понимаю. Вы обращаетесь
со мной, как с жуликом, мое присутствие в этом доме вам невыносимо, и вы
даете мне это почувствовать каждую минуту и каждым вашим словом. Вы
невзлюбили меня и не полюбите никогда, а что до меня, мне и не снилось,
что я когда-нибудь буду разговаривать с человеком так, как говорю с ва-
ми. Для чего же вы меня удерживаете? Дайте я вернусь обратно к тем, кто
мне друзья, кто меня любит!
- Нет-нет, - с большим чувством сказал он. - Нет. Ты мне очень по
сердцу. Мы еще поладим, да и честь дома не позволяет, чтобы ты ушел ни с
чем. Повремени малость, будь умницей - погости здесь, тихохонько, спо-
койненько, и ты увидишь, все образуется как нельзя лучше.
- Что ж, сэр, - сказал я после недолгого раздумья, - побуду немного.
Все же правильней, чтобы мне помогли не чужие, а родичи. Ну, а если не
сойдемся, постараюсь, чтобы не по моей вине.
ГЛАВА IV
МНЕ УГРОЖАЕТ ВЕЛИКАЯ ОПАСНОСТЬ В ЗАМКЕ ШОС
Остаток дня, начавшегося так неладно, прошел вполне сносно. Полднича-
ли мы холодной овсянкой, ужинали - горячей: мой дядя никаких разносолов,
кроме овсянки и легкого пива, не признавал. Говорил он мало, и все на
прежний манер: помолчит-помолчит, да и стрельнет в меня вопросом; а ког-
да я попробовал завести разговор о моем будущем, он и на этот раз
увильнул. В комнате по соседству с кухней, где мне дозволено было уеди-
ниться, я обнаружил видимо-невидимо книг, латинских и английских, и не
без удовольствия просидел над ними весь день. В этом приятном обществе
время летело так незаметно, что я уже готов был примириться со своим
пребыванием в замке Шос, и только при виде дядюшки Эбенезера и его глаз,
упорно играющих в прятки с моими, недоверие пробуждалось во мне с новой
силой.
Вдруг я наткнулся на нечто такое, что заронило мне в душу подозрение.
То был тоненький сборник баллад
- Я и сказал: "фунтов стерлингов"! - подтвердил дядюшка. - Ты бы на
минуту вышел за дверь, взглянул, какая погода на дворе, а я б их тебе
достал и кликнул тебя обратно.
Я послушался, презрительно усмехаясь про себя: он думает, что меня
так легко обвести вокруг пальца. Ночь была темная, низко над краем земли
мерцали редкие звезды; я слышал, стоя на пороге, как с заунывным воем
носится ветер меж дальних холмов. Помню, я отметил, что погода меняется
и, будет гроза, но мог ли я знать, как это важно окажется для меня еще
до исхода ночи...
Потом дядя позвал меня обратно, отсчитал мне в руку тридцать семь зо-
лотых гиней; но когда у него оставалась лишь пригоршня золотой и сереб-
ряной мелочи, сердце его не выдержало, и он ссыпал ее себе в карман.
- Вот тебе, - произнес он. - Видишь теперь? Я человек странный, тем
более с чужими, но слово мое нерушимо, и вот тому доказательство.
Говоря по правде, мой дядя казался таким отъявленным скопидомом, что
я онемел от столь внезапной щедрости и даже не сумел толком его поблаго-
дарить.
- Не надо слов! - возгласил он. - Не надо благодарности! Я исполнил
свой долг; я не говорю, что всякий поступил бы так же, но мне (хоть я и
осмотрительный человек) только приятно сделать доброе дело сыну моего
брата и приятно думать, что теперь между нами все пойдет на лад, как и
должно у таких близких друзей.
Я ответил ему со всей учтивостью, на какую был способен, а сам тем
временем гадал, что будет дальше и чего ради он расстался со своими не-
наглядными гинеями: ведь его объяснение не обмануло бы и младенца.
Но вот он кинул на меня косой взгляд.
- Ну и, сам понимаешь, - сказал он, - услуга за услугу.
Я сказал, что готов доказать свою благодарность любым разумным спосо-
бом, и выжидающе замолчал, предвидя какое-нибудь чудовищное требование.
Однако когда он наконец набрался духу открыть рот, то лишь для того,
чтобы сообщить мне (вполне уместно, как я подумал), что становится стар
и немощен и рассчитывает на мою" помощь по дому и в огороде.
Я ответил, что охотно ему послужу.
- Тогда начнем. - Он вытащил из кармана заржавленный ключ. - Вот, -
объявил он. - Этот ключ от лестничной башни в том крыле замка. Попасть
туда можно только снаружи, потому что та часть дома недостроена. Ступай,
поднимись по лестнице и принеси мне сундучок, что стоит наверху. В нем
хранятся бумаги, - добавил он.
- Можно взять огня, сэр? - спросил я.
- Ни-ни, - лукаво сказал он. - Никаких огней в моем доме.
- Хорошо, сэр. Лестница крепкая?
- Великолепная лестница, - сказал он и, когда я повернулся к двери,
прибавил: - Держись ближе к стене, перил нету. Но сами ступеньки хоть
куда.
Я вышел; стояла ночь. Вдали по-прежнему завывал ветер, хотя до самого
замка Шос не долетало ни единого дуновения. Кругом стало еще непрогляд-
ней; хорошо хоть, что до двери лестничной башни, замыкавшей недостроен-
ное крыло, можно было пробраться ощупью вдоль стены. Я вставил ключ в
замочную скважину и не успел его повернуть, как внезапно, в полном без-
ветрии и гробовой тишине, по всему небу ярым светом полыхнула зарница -
и снова все почернело. Я должен был закрыть глаза рукой, чтобы привык-
нуть к темноте, но все равно вошел в башню наполовину ослепленный.
Внутри стояла такая плотная мгла, что, казалось, нечем дышать; но я
переступал с великой осторожностью, вытянув вперед руки, и вскоре пальцы
мои уперлись в стену, а нога наткнулась на нижнюю ступеньку. Стена, как
я определил на ощупь, была сложена из гладко отесанного камня, лестница,
правда, узковатая и крутая, была тоже каменная с гладко отполированными,
ровными, прочными ступенями. Памятуя напутствие дяди насчет перил, я
держался как можно ближе к стене и в кромешной темноте, с бьющимся серд-
цем, нащупывал одну ступеньку за другой.
Замок Шос, помимо чердака, насчитывал целых пять этажей. И вот, по
мере того как я взбирался все выше, мне казалось, что на лестнице стано-
вится все легче дышать, а мрак чуточку редеет, и я только дивился, отче-
го бы это, как вдруг опять сверкнула зарница и тотчас погасла. Если я не
вскрикнул, то лишь оттого, что страх сдавил мне горло; если не полетел
вниз, то скорей по милости провидения, а не из-за собственной ловкости.
Свет молнии ворвался в башню со всех сторон сквозь бреши в стене; оказа-
лось, что я карабкаюсь вверх как бы по открытым лесам; мало того: этой
мимолетной вспышки было довольно, чтобы я увидел, что ступеньки разной
длины и в каких-нибудь двух дюймах от моей правой ноги зияет провал.
Так вот она какова, эта великолепная лестница! С этой мыслью какая-то
злобная отвага вселилась мне в душу. Мой дядя заведомо послал меня сюда
навстречу грозной опасности, может быть, навстречу смерти. И я поклялся
установить "может быть" или "бесспорно", даже если сломаю себе на этом
шею. Я опустился на четвереньки и с черепашьей скоростью двинулся дальше
вверх по лестнице, нащупывая каждый дюйм, пробуя прочность каждого кам-
ня. После вспышки зарницы тьма словно сгустилась вдвое; мало того, на-
верху, под стропилами башни, подняли страшную возню летучие мыши, шум
забивал мне уши, мешал сосредоточиться; вдобавок гнусные твари то и дело
слетали вниз, задевая меня по лицу и по плечам.
Башня, надо сказать, была квадратная, и плита каждой угловой сту-
пеньки, на которой сходились два марша, была шире и другой формы, чем
остальные. Поднявшись до одного такого поворота, я продолжал нащупывать
дорогу, как вдруг моя рука сорвалась в пустоту. Ступеней дальше не было.
Заставить чужого человека подняться по такой лестнице в темноте означало
послать его на верную смерть; и, хотя вспышка зарницы и собственная ос-
торожность спасли меня, при одной мысли о том, какая меня подстерегала
опасность и с какой страшной высоты я мог упасть, меня прошиб холодный
пот, и я как-то сразу обессилел.
Зато теперь я знал, что мне было надо; я повернул обратно и стал так
же, ползком, спускаться, а сердце мое было переполнено гневом. Когда я
был примерно на полпути вниз, на башню налетел мощный порыв ветра, стих
на мгновение - и разом хлынул дождь; я не сошел еще с последней сту-
пеньки, а уже лило как из ведра. Я высунулся наружу и поглядел в сторону
кухни. Дверь, которую я плотно притворил уходя, была теперь открыта, из-
нутри сочился тусклый свет, а под дождем виднелась, кажется, фигура че-
ловека, который замер в неподвижности, как бы прислушиваясь. В эту се-
кунду ослепительно блеснула молния - я успел ясно увидеть, что мне не
почудилось и на том месте в самом деле стоит мой дядя, - и тотчас грянул
гром.
Не знаю, что послышалось дяде Эбенезеру в раскате грома: звук ли мое-
го падения, глас ли господень, обличающий убийцу, - об этом я предостав-
ляю догадываться читателю. Одно было несомненно: его обуял панический
страх, и он бросился обратно в дом, оставив дверь за собою открытой. Я
как можно тише последовал за ним, неслышно вошел в кухню и остановился,
наблюдая.
Он успел уже отпереть поставец с посудой, достал большую оплетенную
бутыль виски и сидел у стола спиной ко мне. Его поминутно сотрясал жес-
токий озноб, и он с громким стоном подносил к губам бутыль и залпом Гло-
тал неразбавленное зелье.
Я шагнул вперед, подкрался к нему сзади вплотную и с размаху хлопнул
обеими руками по плечам.
- Ага! - вскричал я.
Дядя издал какой-то прерывистый блеющий вопль, вскинул руки и замерт-
во грохнулся наземь. Я немного оторопел; впрочем, прежде всего следовало
позаботиться о себе, и, недолго раздумывая, я оставил его лежать на по-
лу. В посудном шкафчике болталась связка ключей, и пока к дядюшке вместе
с сознанием не вернулась способность строить козни, я рассчитывал добыть
себе оружие. В шкафчике хранились какие-то склянки, иные, вероятно, с
лекарствами, а также великое множество учетов и прочих бумаг, в которых
я был бы очень не прочь порыться, будь у меня время; здесь же стояли
разные хозяйственные мелочи, которые мне были ни к чему. Потом я перешел
к сундукам. Первый был до краев полон муки, второй набит мешочками монет
и бумагами, связанными в пачки. В третьем среди вороха всякой всячины
(по преимуществу одежды) я обнаружил заржавленный, но достаточно грозный
на вид шотландский кинжал без ножен. Его-то я и спрятал под жилет и
только потом занялся дядей.
Он лежал, как куль, в том же положении, поджав одно колено и откинув
руку; лицо его посинело, дыхания не было слышно. Я испугался, не умер ли
он, принес воды и начал брызгать ему в лицо; тогда он малопомалу стал
подавать признаки жизни, пожевал губами, веки его дрогнули. Наконец он
открыл глаза, увидел меня, и лицо его исказилось сверхъестественным ужа-
сом.
- Ничего-ничего, - сказал я. - Садитесь-ка потихоньку.
- Ты жив? - всхлипнул он. - Боже мой, неужели ты жив?
- Жив, как видите, - сказал я. - Только вас ли за то благодарить?
Он схватил воздух ртом, глубоко и прерывисто дыша.
- Синий пузырек... - выговорил он. - В поставце... синий.
Он задышал еще реже.
Я кинулся к шкафчику, и точно, там оказался синий лекарственный пузы-
рек с бумажным ярлыком, на котором значилась доза. Я поспешно поднес дя-
де лекарство.
- Сердце, - сказал он, когда немного ожил. - Сердце у меня больное,
Дэви. Я очень больной человек.
Я усадил дядю на стул и поглядел на него. Вид у него был самый нес-
частный, и меня, признаться, разбирала жалость, но вместе с тем я был
полон справедливого негодования. Один за другим, я выложил ему все воп-
росы, которым требовал дать объяснение. Зачем он лжет мне на каждом сло-
ве? Отчего боится меня отпустить? Отчего ему так не понравилось мое
предположение, что они с моим отцом близнецы, не оттого ли, что оно вер-
но? Для чего он дал мне деньги, которые, я убежден, никоим образом мне
не принадлежат? И отчего, наконец, он пытался меня прикончить?
Он молча выслушал все до конца; потом дрожащим голосом взмолился,
