банках дремали гребцы, и Рансом объяснил, что это шлюпка с "Завета" под-
жидает капитана; а примерно в полумиле от берега, один-одинешенек на
якорной стоянке, маячил и сам "Завет". На палубе царила предрейсовая су-
ета, матросы, ухватясь за брасы, поворачивали реи по ветру, и ветер нес
к берегу их дружную песню. После всего, что я наслушался по дороге, я
смотрел на бриг с крайним отвращением и от души жалел горемык, обречен-
ных идти на нем в море.
На бровке холма, когда мы все трое остановились, я перешел через до-
рогу и обратился к дяде:
- Считаю нужным предупредить вас, сэр, что я ни в коем случае не буду
подниматься на борт "Завета".
Дядя, казалось, очнулся от забытья.
- А? Что такое? - спросил он.
Я повторил.
- Ну, ну, - сказал он. - Как скажешь, перечить не стану. Но что ж мы
стоим? Холод невыносимый, да и "Завет", если не ошибаюсь, уже готовится
поднять на - руса...
ГЛАВА VI
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ У ПЕРЕПРАВЫ
Едва мы вошли в трактир, Рансом повел нас вверх по лестнице в комна-
тушку, где стояла кровать, пылали угли в камине и жарко было, как в пек-
ле. За столом возле камина сидел и что-то с деловитым видом писал рослый
загорелый мужчина. Несмотря на жару в комнате, он был в плотной, наглухо
застегнутой моряцкой куртке и высокой косматой шапке, нахлобученной на
самые уши; при всем том я не встречал человека, который держался бы так
хладнокровно и невозмутимо, как этот морской капитан, а его ученому виду
позавидовал бы даже судья в зале заседаний.
Он тотчас встал и, шагнув нам навстречу, протянул Эбенезеру большую
руку.
- Счастлив, что вы оказали мне честь, мистер Бэлфур, - проговорил он
глубоким звучным голосом, - и хорошо, что не опоздали. Ветер попутный,
вот-вот начнется отлив, и думаю, нам еще засветло подмигнет старушка жа-
ровня на берегу острова Мей.
- Капитан Хозисон, - сказал дядя. - У вас в комнате немыслимая жара.
- Привычка, мистер Бэлфур, - объяснил шкипер. - Я по природе человек
зябкий, кровь холодная, сэр. Ничто, так сказать, не поднимает температу-
ры - ни мех, ни шерсть, ни даже горячий ром. Обычная вещь, сэр, утех,
кому, как говорится, довелось прожариться до самых печенок в тропических
морях.
- Ну, что поделаешь, капитан, - отозвался дядя, - от своей природы
никуда не денешься.
Случилось, однако, что эта капитанская причуда сыграла важную роль в
моих злоключениях. Потому что я хоть и дал себе слово не выпускать свое-
го сородича из виду, но меня разбирала такая охота поближе увидеть море
и так мутило от духоты, что, когда дядя сказал "сходил бы, размялся вни-
зу", у меня хватило глупости согласиться.
- Так и оставил я их вдвоем за бутылкой вина и ворохом каких-то бу-
маг; вышел из гостиницы, перешел через дорогу и спустился к воде. Нес-
мотря на резкий ветер, лишь мелкая рябь набегала на берег - чуть больше
той, что мне случалось видеть на озерах. Зато травы были мне внове: то
зеленые, то бурые, высокие, а на одних росли пузырьки, которые с треском
лопались у меня в пальцах. Даже здесь, в глубине залива, ноздри щекотал
насыщенный солью волнующий запах моря; а тут еще "Завет" начал расправ-
лять паруса, повисшие на реях, - все пронизано было духом дальних плава-
ний, будило мечты о чужих краях.
Рассмотрел я и гребцов в шлюпке: смуглые, дюжие молодцы, одни в руба-
хах, другие в бушлатах, у некоторых шея повязана цветным платком, у од-
ного за поясом пара пистолетов, у двоих или троих - по суковатой дубин-
ке, и у каждого нож в ножнах. С одним из них, не таким отпетым на вид, я
поздоровался и спросил, когда отходит бриг. Он ответил, что они уйдут с
отливом, и прибавил, что рад убраться из порта, где нет ни кабачка, ни
музыкантов; но при этом пересыпал свою речь такой отборной бранью, что я
поспешил унести ноги.
Эта встреча вновь навела меня на мысли о Рансоме - он, пожалуй, был
самый безобидный из всей этой своры; а вскоре он и сам показался из
трактира и подбежал ко мне, клянча, чтобы я угостил его чашей пунша. Я
сказал, что и не подумаю, потому что оба мы не доросли еще до подобного
баловства.
- Кружку эля, сделай одолжение, - прибавил я.
Он хоть и скорчил на это рожу и, кривляясь, стал бранить меня так и
сяк, но от эля не отказался. Вскоре мы уже сидели за столом в передней
зале трактира, отдавая должное и элю и еде.
Тут мне пришло в голову, что недурно бы завязать знакомство с хозяи-
ном трактира, ведь он из местных. По тогдашнему обычаю я пригласил его к
нашему столу; однако он был слишком важная персона, чтобы водить компа-
нию с такими незавидными посетителями, как мы с Рансомом, и пошел было
из залы, но я вновь окликнул его и спросил, не знает ли он мистера Ран-
килера.
- Еще бы, - ответил хозяин. - Такой достойный человек! Да, кстати,
это не ты сюда пришел с Эбенезером?
- Я.
- Вы, случаем, не в дружбе? - В устах шотландца это означает: не в
родстве ли.
Я ответил, что нет.
- Так я и думал, - сказал хозяин. - А все же ты сильно смахиваешь на
мистера Александра.
Я заметил, что Эбенезе, как будто пользуется в округе дурной славой.
- Само собой, - отозвался хозяин. - Пакостный старичок. Многие дорого
дали бы, чтобы поглядеть, как он щерит зубы в петле: и Дженнет Клустон,
да и другие, у кого по его милости не осталось ни кола, ни двора. А ведь
когда-то славный был молодой человек. Но это до того, как пошел слух
насчет мистера Александра, а после его как подменили.
- Какой это слух? - спросил я.
- Да что Эбенезер его извел, - сказал хозяин. - Неужто не слыхал?
- Для чего же было его изводить? - допытывался я.
- Чтобы завладеть имением, для чего ж еще.
- Каким имением? Шос?
- А то каким же? - сказал хозяин.
- Точно, почтеннейший? Правда это? Значит, мой... значит, Александр
был старший сын?
- Само собой. А то зачем бы Эбенезеру его губить?
И с этими словами хозяин, которому с самого начала не терпелось уйти,
вышел из залы.
Конечно, я сам давным-давно обо всем догадывался, но одно дело - до-
гадываться, и совсем другое - знать. Я сидел, оглушенный счастливой
вестью, не смея верить, что паренек, который каких-нибудь два дня назад
без гроша за душой брел по пыльной дороге из Этрикского леса, теперь за-
делался богачом, владельцем замка и обширных земель и, возможно, завтра
же вступит в свои законные права. Вот какие упоительные мысли теснились
у меня в голове, а с ними тысячи других, и я сидел, уставясь в окно гос-
тиницы, и ничего не замечал; помню только, что вдруг увидал капитана Хо-
зисона; он стоял среди своих гребцов на краю пирса и отдавал какие-то
распоряжения. Потом он снова зашагал к трактиру, но не вразвалочку, как
ходят моряки, а с бравой выправкой, молодцевато неся свою статную, лад-
ную фигуру и сохраняя все то же вдумчивое, строгое выражение лица. Я го-
тов был усомниться, что Рансом говорил о нем правду: очень уж противоре-
чили эти россказни облику капитана. На самом же деле он не был ни так
хорош, как представлялось мне, ни так ужасен, как изобразил Рансом;
просто в нем уживались два разных человека, и лучшего из двух капитан,
поднимаясь на корабль, оставлял на берегу.
Но вот я услыхал, что меня зовет дядя, и увидел их обоих на дороге.
Первым заговорил со мной капитан, причем уважительно, как равный с рав-
ным, - ничто так не подкупает юнца моих лет.
- Сэр, - сказал он. - Мистер Бэлфур отзывается о вас весьма пох-
вально, да мне и самому вы с первого взгляда пришлись по душе. Жаль, что
мне нельзя побыть здесь подольше и короче сойтись с вами, но постараемся
извлечь как можно больше хотя бы из того, что нам осталось. Эти полчаса
до начала отлива вы проведете у меня на борту и разопьете со мной чашу
вина.
Сказать не могу, до чего мне хотелось взглянуть, как устроен настоя-
щий корабль; но ставить себя в опасное положение я не собирался и отве-
тил, что нам, с дядей надо идти к стряпчему.
- Ах да, - сказал капитан. - Он и мне обмолвился об этом. Что ж, вы-
сажу вас со шлюпки на городском пирсе, а там до Ранкилера рукой подать.
Тут он внезапно пригнулся к самому моему уху и шепнул:
- Остерегайтесь старого лиса, у него неладное на уме. Поднимитесь ко
мне на бриг, там можно будет перекинуться словом.
И, взяв меня под руку и увлекая к шлюпке, вновь возвысил голос:
- Ну, признавайтесь, что вам привезти из Каролины? Всегда к услугам
друзей мистера Бэлфура. Пачку табаку? Индейский головной убор из перьев?
Шкуру дикого зверя, пенковую трубку? Может быть, птицу пересмешника, что
мяучит точь-в-точь как кошка, или птицу кардинала, алую, словно кровь?
Выбирайте, что душе угодно!
Мы уже были возле шлюпки, он уже подсаживал меня... А я и не думал
упираться, вообразив, как последний дурак, что нашел доброго друга и со-
ветчика, и радуясь, что посмотрю на корабль. Как только мы расселись по
местам, шлюпку оттолкнули от пирса, и она понеслась по волнам. Новизна
этого движения, странное чувство, что сидишь так низко в воде, непривыч-
ный вид берега, постепенно растущие очертания корабля - все это так зах-
ватило меня, что я едва улавливал, о чем говорит капитан, и, думаю, от-
вечал невпопад.
Едва мы подошли вплотную к "Завету" (я только рот разинул, дивясь,
какой он огромный, как мощно плещет о борт волна, как весело звучат за
работой голоса матросов), Хозисон объявил, что нам с ним подниматься
первыми, и велел спустить с грот-рея конец. Меня подтянули в воздух, по-
том втащили на палубу, где капитан, словно только того и дожидался, тот-
час вновь подхватил меня под руку. Какое-то время я стоял, подавляя лег-
кое головокружение, нащупывая равновесие на этих зыбких досках, пожалуй,
чуточку оробевший, но безмерно довольный новыми впечатлениями. Капитан
между тем показывал мне самое интересное, объясняя, что к чему и что как
называется.
- А где же дядя? - вдруг спохватился я.
- Дядя? - повторил Хозисон, внезапно суровея лицом. - То-то и оно.
Я понял, что пропал. Изо всех сил я рванулся у него из рук и кинулся
к фальшборту. Так и есть - шлюпка шла к городу, и на корме сидел мой дя-
дя.
- Помогите! - вскрикнул я так пронзительно, что мой вопль разнесся по
всей бухте. - На помощь! Убивают!
И дядя оглянулся, обратив ко мне лицо, полное жестокости и страха.
Больше я ничего не видел. Сильные руки уже отрывали меня от поручней,
меня словно ударило громом, огненная вспышка мелькнула перед глазами, и
я упал без памяти.
ГЛАВА VII
Я ОТПРАВЛЯЮСЬ В МОРЕ НА ДАЙСЕТСКОМ БРИГЕ "ЗАВЕТ"
Очнулся я в темноте от нестерпимой боли, связанный по рукам и ногам и
оглушенный множеством непривычных звуков. Ревела вода, словно падая с
высоченной мельничной плотины; тяжко бились о борт волны, яростно хлопа-
ли паруса, зычно перекликались матросы. Вселенная то круто взмывала
вверх, то проваливалась в головокружительную бездну, а мне было так худо
и тошно, так ныло все тело и мутилось в глазах, что не скоро еще, ловя
обрывки мыслей и вновь теряя их с каждым новым приступом острой боли, я
сообразил, что связан и лежу, должно быть, где-то в чреве этого окаянно-
го судна, а ветер крепчает, и подымается шторм. Стоило мне до конца
осознать свою беду, как меня захлестнуло черное отчаяние, горькая досада
на собственную глупость, бешеный гнев на дядю, и я снова впал в беспа-
мятство.
Когда я опять пришел в себя, в ушах у меня стоял все тот же оглуши-
тельный шум, тело все так же содрогалось от резких и беспорядочных толч-
ков, а вскоре, в довершение всех моих мучений и напастей, меня, сухопут-
ного жителя, непривычного к морю, укачало. Много невзгод я перенес в
буйную пору моей юности, но никогда не терзался так душой и телом, как в
те мрачные, без единого проблеска надежды, первые часы на борту брига.
Но вот я услышал пушечный выстрел и решил, что судно, не в силах сов-
