чтобы я позволил ему лечь в постель.
- Утром я все расскажу, - говорил он. - Клянусь тебе жизнью...
Он был так слаб, что мне ничего другого не оставалось, как согла-
ситься. На всякий случай я запер его комнату и спрятал ключ в карман; а
потом, возвратясь на кухню, развел такой жаркий огонь, какого этот очаг
не видывал долгие годы, завернулся в плед, улегся на сундуках и заснул.
ГЛАВА V
Я УХОЖУ НА ПЕРЕПРАВУ "КУИНСФЕРРИ"
Дождь шел всю ночь, а наутро с северо-запада подул ледяной пронизыва-
ющий ветер, гоня рваные тучи. И все-таки еще не выглянуло солнце и не
погасли последи не звезды, как я сбегал к ручью и окунулся в глубоком
бурливом бочажке. Все тело у меня горело после такого купания; я вновь
сел к пылающему очагу, подбросил в огонь поленьев и принялся основа-
тельно обдумывать свое положение.
Теперь уже не было сомнений, что дядя мне враг; не было сомнений, что
я ежесекундно рискую жизнью, что он всеми правдами и неправдами будет
добиваться своей погибели. Но я был молод, полон задора и, как всякий
деревенский юнец, был весьма высокого мнения в собственной смекалке. Я
пришел к его порогу почти совсем нищим, почти ребенком, и чем он встре-
тил меня коварством и жестокостью; так поделом же ему будет, если я под-
чиню его себе и стану помыкать им, как пастух стадом баранов!
Так сидел я, поглаживая колено, и улыбался, щурясь на огонь: я уже
видел мысленно, как выведываю один за другим все его секреты и станов-
люсь его господином и повелителем. Болтают, что эссендинский колдун сде-
лал зеркало, в котором всякий может прочесть свою судьбу; верно, не из
раскаленных углей смастерил свое стекло, потому что сколько ни рисова-
лось мне видений и картин, не было среди них ни корабля, ни моряка в
косматой шапке, ни дубинки, предназначенной для глупой моей головы, -
словом, ни малейшего намека на те невзгоды, что готовы были вот-вот об-
рушиться на меня.
Наконец, положительно лопаясь от самодовольства, я поднялся наверх и
выпустил своего узника. Он учтиво наделал мне доброго утра, и я, посмеи-
ваясь свысока, зависимо отвечал ему тем же. Вскоре мы расположились
завтракать, словно ровным счетом ничего не переменилось со вчерашнего
дня.
- Итак, сэр? - язвительно начал я. - Неужели вам больше нечего мне
сказать? - И, не дождавшись внятного ответа, продолжал: - Мне кажется,
пора нам понять друг друга. Вы приняли меня за деревенского простачка,
несмелого и тупого, как чурбан. Я вас - за доброго человека, по крайней
мере человека не хуже других. Видно, мы оба ошиблись. Какие у вас причи-
ны меня бояться, обманывать меня, покушаться на мою жизнь?..
Он забормотал было, что он большой забавник и задумал лишь невинную
шутку, но при виде моей усмешки переменил тон и обещал, что как только
мы позавтракаем, все мне объяснит. По его лицу я видел, что он еще не
придумал, как мне солгать, хоть и старается изо всех сил, - и, наверно,
сказал бы ему это, но мне помешал стук в дверь.
Велев дяде сидеть на месте, я пошел отворить. На пороге стоял ка-
кой-то подросток в моряцкой робе. Завидев меня, он немедленно принялся
откалывать коленца матросской пляски - я тогда и не слыхивал о такой, а
уж не видывал и подавно, - прищелкивая пальцами и ловко выбивая дробь
ногами. При всем том он весь посинел от холода, и было что-то очень жал-
кое в его лице, какая-то готовность не то рассмеяться, не то заплакать,
которая совсем не вязалась с его лихими ухватками.
- Как живем, друг? - осипшим голосом сказал он.
Я с достоинством спросил, что ему угодно.
- А чтоб мне угождали! - ответил он и пропел: Вот, что мило мне при
светлой луне Весеннею порой.
- Извини мою неучтивость, - сказал я, - но раз не за делом пришел, то
и делать тебе здесь нечего.
- Постой, браток! - крикнул он. - Ты что, шуток не понимаешь? Или хо-
чешь, чтобы мне всыпали? Я принес, мистеру Бэлфуру письмо от старикана
Хози-ози. - Он показал мне письмо и прибавил: - А еще, друг, я помираю с
голоду.
- Ладно, - сказал я. - Зайди в дом. Пускай хоть сам попощусь, а для
тебя кусок найдется.
Я привел его в кухню, усадил на свое место, и бедняга с жадностью на-
кинулся на остатки завтрака, поминутно подмигивая мне и не переставая
гримасничать: видно, в простоте душевной, он воображал, что так и поло-
жено держаться настоящему мужчине. Дядя тем временем пробежал глазами
письмо и погрузился в задумчивость. Внезапно, с необычайной живостью, он
вскочил и потянул меня в дальний конец кухни.
- На-ка, прочти, - и он сунул мне в руки письмо.
Вот оно лежит передо мною и сейчас, когда я пишу эти строки.
"Переправа "Куинсферри".
Трактир "Боярышник".
Сэр!
Я болтаюсь здесь на рейде и посылаю к вам юнгу с донесением. Буде вам
явится надобность что-либо добавить к прежним вашим поручениям, то пос-
ледний случай сегодня, ибо ветер благоприятствует и мы выходим из зали-
ва. Не стану отпираться, мы кое в чем не сошлись с вашим доверенным мис-
тером Ранкилером, каковое обстоятельство, не будучи спешно улажено, мо-
жет привести к некоторому для вас ущербу. Я составил вам счет соот-
ветственно вырученной сумме, с чем и остаюсь, сэр, ваш покорнейший слуга
Элайс Хозисон".
- Понимаешь, Дэви, - продолжал дядя, увидев, что я кончил читать, -
этот Хозисон - капитан торгового брига "Завет" из. Дайсета, и у меня с
ним дела. Нам бы с тобой пойти сейчас с этим мальчонкой: я бы тогда за-
одно повидался с капитаном, в "Боярышнике" или на борту "Завета", если
требуется подписать какие-то бумаги, а оттуда, не теряя даром времени,
мы можем прямо пойти к стряпчему, мистеру Ранкилеру. Мое слово, после
всего что случилось, для тебя теперь мало значит, но Ранкилеру ты пове-
ришь. Он у доброй половины местного дворянства ведет дела, человек ста-
рый, очень уважаемый; да к тому же он знавал твоего деда. Я постоял в
раздумье. Там, куда он меня зовет, много кораблей, а стало быть, много
народу; на людях дядя не отважится применить насилие, да и пока с нами
юнга, опасаться нечего. А уж на месте я, верно, сумею заставить дядю
пойти к стряпчему, даже если сейчас он это предлагает лишь для отвода
глаз. И потом, как знать, не хотелось ли мне в глубине души поближе
взглянуть на море и суда! Не забудьте, что я всю жизнь прожил в горах,
вдали от побережья, и всего два дня назад впервые увидел синюю гладь за-
лива и на нем крохотные, словно игрушечные, кораблики под парусами. Так
или иначе, но я согласился.
- Хорошо, - сказал я. - Давайте сходим к переправе.
Дядя напялил шляпу и кафтан, нацепил старый ржавый кортик, мы загаси-
ли очаг, заперли дверь и двинулись в путь.
Дорога проходила по открытому месту, и холодный северо-западный ветер
бил нам в лицо. Был июнь месяц, в траве белели маргаритки, деревья стоя-
ли в цвету, а глядя на наши синие ногти и онемевшие запястья, можно было
подумать, что, наступила зима и все вокруг прихвачено декабрьским моро-
зом.
Дядя Эбенезер тащился по обочине, переваливаясь с боку на бок, словно
старый пахарь, возвращающийся с работы. За всю дорогу он не проронил ни
слова, и я поневоле разговорился с юнгой. Тот сказал, что зовут его Ран-
сомом, что в море он ходит с девяти лет, а сколько ему сейчас, сказать
не может, потому что сбился со счета. Открыв грудь прямо на ветру, он,
не слушая моих увещаний, что так недолго застудиться насмерть, показал
мне свою татуировку; он сыпал отборной бранью кстати и некстати, но по-
лучалось это неумело, по-мальчишески; он важно перечислял мне свои ге-
ройские подвиги: тайные кражи, поклепы и даже убийства, - но с такими
невероятными подробностями, с таким пустым и беспомощным бахвальством,
что поверить было никак нельзя, а не пожалеть его невозможно.
Я расспросил его про бриг - он объявил, что это лучшее судно на свете
- и про капитана, которого он принялся славословить с не меньшим жаром.
По его словам, выходило, что Хози-ози (так он по-прежнему именовал шки-
пера) - из тех, кому не страшен ни черт, ни дьявол, кто, как говорится,
"хоть на страшный суд прилетит на всех парусах", что нрава он крутого:
свирепый, отчаянный, беспощадный. И всем этим бедняга приучил себя вос-
хищаться и такого капитана почитал морским волком и настоящим мужчиной!
Всего один изъян видел Рансом в своем кумире.
- Только моряк он никудышный, - доверительно сообщил он мне. - Управ-
ляет бригом мистер Шуан, этот - моряк, каких поискать, верь слову,
только выпить любит! Глянь-ка! - Тут он отвернул чулок и показал мне
глубокую рану, открытую, воспаленную - у меня при виде нее кровь застыла
в жилах, - и гордо прибавил: - Это все он, мистер Шуан!
- Что? - вскричал я. - И ты сносишь от него такие зверства? Да кто
ты, раб, чтобы с тобой так обращались?
- Вот именно! - подхватил несчастный дурачок, сразу впадая в другую
крайность. - И он еще это узнает! - Он вытащил из чехла большой нож, по
его словам, краденый. - Видишь? - продолжал он. - Пускай попробует, пус-
кай только посмеет! Я ему удружу! Небось, не впервой! - ив подтверждение
своей угрозы выругался, грязно, беспомощно и не к месту.
Никогда - еще никого мне не было так жалко, как этого убогого несмыш-
леныша; и притом я начал понимать, что на бриге "Завет", несмотря на его
святое название, как видно, немногим слаще, чем в преисподней.
- А близких у тебя никого нет? - спросил я.
Он сказал, что в одном английском порту, уж не помню в каком, у него
был отец.
- Хороший был человек, да только умер.
- Господи, неужели ты не можешь подыскать себе приличное занятие на
берегу? - воскликнул я.
- Э, нет, - возразил он, хитро подмигнув. - Не на такого напали! На
берегу мигом к ремеслу пристроят.
Тогда я спросил, есть ли ремесло ужасней того, которым он занимается
теперь с опасностью для жизни, - не только из-за бурь и волн, но еще
из-за чудовищлей жестокости его хозяев. Он согласился, что это правда,
но тут же принялся расхваливать эту жизнь, рассказывая, как приятно сой-
ти на берег, когда есть денежки в кармане, промотать их, как подобает
мужчине, накупить яблок и вообще покрасоваться на зависть, как он выра-
зился, "сухопутной мелюзге".
- Да и не так все страшно, - храбрился он. - Другим еще солоней.
Взять хотя бы "двадцатифунтовок". Ух! Поглядел бы ты, каково им прихо-
дится! Я одного видел своими глазами: мужчина уже в твоих годах (я для
него был чуть ли не старик), бородища - во, только мы вышли из залива и
у него зелье выветрилось из головы, он - ну реветь! Ну убиваться! Уж
я-то поднял на смех, будь уверен! Или, опять же, мальчики. Ох, и до чего
же мелочь! Будь уверен, они у меня по струнке ходят. На случай, когда на
борту мальки, у меня есть особый линек, чтобы их постегивать.
И так далее в том же духе, пока я не уразумел, что "двадцатифунтовки"
- это либо несчастные преступники, которых переправляют в Северную Аме-
рику в каторжные работы, либо еще более несчастные и ни в чем не повин-
ные жертвы, которых похитили или, по тогдашнему выражению, умыкнули об-
маном, ради личной выгоды или из мести.
Тут мы взошли на вершину холма, и нам открылась переправа и залив.
Ферт-оф-Форт в этом месте, как известно, сужается: к северу, где он не
шире хорошей реки, удобное место для переправы, а в верховьях образуется
закрытая гавань, пригодная для любых судов; в самом горле залива стоит
островок, на нем какие-то развалины; на южном берегу построен пирс для
парома, и в конце этого причала, по ту сторону дороги, виднелось среди
цветущего остролиста и боярышника здание трактира.
Городок Куинсферри лежит западнее, и вокруг трактира в это время, дня
было довольно-таки безлюдно, тем более, что паром с пассажирами только
что отошел на северный берег. Впрочем, у пирса был ошвартован ялик, на
